— Сочиняет. Думаю, запилила она его, и он ушел. И перед уходом сказал ей что-то навроде «умрем в один день, но поврозь».
— Ты не рассказывал. Почему?.. А костюмчик мы ей подобрали отличный, дороговастенький, в талию — прелесть! И туфельки со стразами. Завтра увидишь.
— И что — она это безропотно надела?
— Уже начала роптать, но посмотрелась в зеркало, обдернулась — и расцвела. Дала продавщице десятку на чай. А потом за каким-то лешим купила Петьке футбольный мячик. Веришь — за тысячу. Я ей говорю: не надо мячик, Петя хроменький, какой ему футбол. Это его расстроит, напомнит лишний раз об увечье. Купила!
— Я у нее все детство выпрашивал мяч. За четыре рубля продавался, кривой, со шнуровкой. Мы за «Пахтакор» болели.
— Купила?
— Нет. Совала отцовские гантели. Я их из рук не выпускал. Очень пригодилось.
— Ну, да, мне ли не знать твои ручищи-отвертки.
— А что Петька?
— Петька сказал спасибо. Подарит кому-нибудь… Но потом, слушай, что потом. Мы поехали на вокзал и купили обратный билет. На завтра, на вечер. Безоговорочно. Привет мадам Бабаджоновой!
— Привет, — сказал Сосницын, — вендетта продолжается. Бабушка приехала, чтобы звонко уехать.
— Ты похож, тогда старились раньше, обида в ней ожила, кровля задымилась? — сказала Лариса.
— Она законченная солистка, — сказал Сосницын, — и того с лихвой…
— Я спросила, не нужно ли ей денег? Она ответила, что маленьких денег ей хватает с избытком, но если ей дадут сто тысяч, она отдохнет в Анталии. Она знает узбекский, а турецкий что узбекский, там ее не обманут… Я не возражаю.
— Дадим матушке сто тысяч, — крякнул Игорь, и они пошли на боковую.
Ночью к ним в спальную зашла проспавшаяся матушка. Было полнолуние, они не задергивали шторы.
Игорь еще ворочался, и посвистывающее дыхание присевшей перед ним на туалетный столик матушки разбудило его. Он лежал, не открывая глаз, она сидела над ним и смотрела на него — он чувствовал лицом давление ее взгляда. Она помучила его долго, он задремывал, и снова проснулся, когда она пошла, ступая на цыпочках, обнимая себя за плечи — он проводил ее с открытыми глазами.
Лариса тронула его пальцем, она тоже не спала. Она села в постели и молча смотрела на мужа, выбеленная Луной. Он поцеловал ее.
Лишь бы она к Петьке не забралась, с ума можно сойти, — прошептала Лариса.
Они услышали, как матушка приземляется на свой диван в гостиной и успокоились.
Утром их разбудили Петькины вопли. Он кричал: не хочу, не надо! Бабушка, я уже взрослый, я сам знаю, как мне закаляться! Папа знает!
Ужасы детства проснулись в памяти Игоря Петровича. Они выбежали из спальной: бабушка набрала в ванную холодной воды и уговаривала Петьку начать день окунанием, попробовать, как это здорово. Твой отец вырос крепким, волевым, потому что я каждое утро с полутора лет купала его в холодной воде. Попробуй, внучек, уважь бабушку!
И прихватывала за руки, влекла в ванную. Посмеиваясь. И Петька, сопротивляясь, встал на колени и нагнул голову. Настала его очередь рыдать.
— Мама! — закричал Игорь Петрович, и сорвал голос: — Мама! Прошу тебя, не надо, мама.
И она услышала, опомнилась, отпустила Петю. Посмотрела на сына, на невестку, махнула рукой и легла на диван лицом к стене. Маленькая старая женщина с модной укладкой на голове. Лариса села рядом с ней и положила руку ей на плечо, но лицо ее выражало не сочувствие, не жалость, а страх и гнев. Уезжай скорее, ведьма!
А казалось бы, что тут страшного — чудит бабушка, по мелочи. Многие бабушки чудят, и такое городят, хоть святых вон выноси. Теща бывшего прокурора, глубочайшая старуха, вообразила, что зятя подменили, и применяла против него «газовый баллончик». Дочь подсунула ей дезодорант, наклеив на него самодельную этикетку: «Зоман. Нервно-паралитический газ. ГОСТ 17–24–4448. МО РФ». Находя повод, теща пускает газ — и ароматизированный прокурор строит рожи, трет отравленные глаза, валяется и вопит: больно! Больше не буду! Он относится к этому с юмором, приговаривает: «Теща умрет со дня на день. Жалко. Очень мне будет ее не хватать».
Лариса ускакала на съемки с очередным потомком Ермака, и они завтракали втроем.
— Зачем ты уезжаешь так рано, не хочешь погостить? — спросил Игорь Петрович. — Мы тебя ждали двадцать лет. Может быть, мы к тебе приедем на следующее лето? Ты не против?
Он говорил это, твердо зная, что она не жаждет их приезда, что ей неприятно его слушать.
— Квартира и так неделю без охраны, — ответила бабушка, — у нас обворовывают. Следят, взламывают и тащат до последней плошки. Население бедное.
— Это у вас Эль-Регистан? — спросил Петька. — Я в Интернете накопал: Тамерлан там… с голубыми куполами?
— У них, внучек, у них, чудо света, — сказала бабушка, — приезжайте на будущее лето, приглашаю. Знаю, что не приедете. Двадцать пять лет не приезжали. За помощь тебе спасибо. Полгорода беднее меня живет, соседки завидуют. Мясом питаюсь, пылесос у меня водяной. Спрашивают, большой человек твой сын? Большой, говорю, но шибко занятой. На секретной работе, с космосом связан, не выпускают в другое государство. «Ой-ой, счастливая, такого человека вырастила!»
Игорь знал, что это представление для внука, что ее совершенно устраивает их «равнодушие». Хотя бы потому, что за это всегда можно упрекнуть.
— Мы обязательно приедем. Приедем, Петька? — спросил Игорь Петрович.
— Приедем, бабушка, — сказал простодушный Петька.
— Верила кукушка в свое ку-ку, — сказала бабушка и погладила внука по голове, — ты, Игорь Петрович, хуже папаши своего. Надулся, как гусак. Тот был никчемушный, а ты себя даже сидя несешь, статую из себя лепишь.
Рассердилась — поверила, изворотливая, хитрая матушка. Игорь вздрогнул и перевел взгляд на Петьку. Петя внимательно, по-взрослому смотрел на него, держа вилку зубцами вверх. Захотелось упрекнуть матушку за черствость, за детство, за злую поперечность. За неблагодарность, в конце-концов. Но при Петьке это было исключено.
— Ты, матушка, сериалов насмотрелась, — сказал он, — если б я был святой, ты и тогда бы нашла к чему придраться, сварливая твоя натура.
Петька был доволен. Матушка надулась, замолчала, они замолчали в ответ. Это разговор был последним. За десять часов до отъезда.
Потому что после завтрака отец и сын поехали к массажисту, к хирургу и заехали на отцовскую работу (Петя любил болтаться в редакции), а когда они возвратились, бабушка испарилась. На столе в гостиной лежала записка: «Уехала в Новосибирск автобусом пораньше. Сосницына».
Чуть позже подоспевшая Лариса обнаружила в спальной, в шкафу купленные вчера бабушкины обновы и пакет с деньгами. Она пересчитала их — в пакете было девяносто восемь тысяч. Недостающие две тысячи найдет у себя под подушкой Петя, укладываясь спать.
Все-таки унизила, ткнула напоследок, изобразила. И ста тысяч при своей жадности не пожалела!!!
Обсуждать тут было нечего, но нервы у Сосницыных сдали, и к вечеру они поругались. Лариса дала тому обычный повод, сладостно, рептильно поговорив по телефону с очередным потенциальным потомком Ермака. Через пару недель Сосницын намеревался взять с него дань без всякого жеманства и милосердия. Снова Лариса путалась под ногами. И снова Петя их помирил.
Наступил вечер. К Измайлову с этим не пойдешь, и неделя еще не прошла. Игорь Петрович пошел в гараж, пил там под музыку водку и читал накопившиеся досье. Паскудно, скучно. А заказать меня не посмеют, себе дороже, подумал он, я защищен и играю по правилам. А машину свою я сожгу сам, когда нужно будет.
И вдруг грохнул недопитую бутылку об стенку и крикнул: Бабушка приехала! Бабушка уехала! (Какой-то фильм?).
Успокоился и трезво сказал: — «Досюль жил-был царь на царстве, на ровном месте, как сыр на скатерти». А теперь, Игорь Петрович, сыр кончился.
В воротца засунулся сосед по гаражу — веселый прокурор: — Ты чего кричишь, Игорь Петрович? Голову капотом прищемил? Ранен? Смотри, тебе под пятьдесят — шкура толстая, как у бегемота, да раны уже не затягиваются.
— Ногу, — ответил Сосницын, поднял ногу и потряс стопою.
Он не заметил, как прокурора сменил Петька. Прокурор превратился в Петьку.
— Отец, ты здесь, в берлоге? Ты выпил? Из-за бабушки? Из-за мамы?
— Почему я не могу просто выпить, — ответил Игорь Петрович.
— Не ври. Пойдем домой? Мне надо с тобой посоветоваться.
Не ври? Двор блестел, крапал мелкий чернильный дождик. Отец обнял сына за плечи и шел на полусогнутых ногах, делая вид, что ранен и сын выводит его из огня. Сын принял игру. Терпите, товарищ майор, нам близко, вон в тот лесок.
— Эх, Петя, когда мне было четырнадцать лет, мне не с кем было посоветоваться, — сказал Игорь Петрович.
Сапожник Ты Фа Сян жил двойной жизнью. Первая день за днем тянулась от рассвета до заката, когда он добросовестно тачал или чинил обувь, имея обширную русскую клиентуру, давным-давно вытеснив из округи двух русских и трех китайских конкурентов. Эти китайцы хотели его побить, но он не дался и побил их сам. Дела давно минувших дней.
