Дочери молчали.
Вальке велено было вымыть руки и сесть к столу. Он послушался, как будто затем сюда и пришел.
Тетя Лиза молча поставила перед ним полную миску горячих щей и осталась у него за спиной.
Вальке очень хотелось есть, но от запаха еды почему-то мутило. Болела голова.
— Стыд-то какой! — проговорила вдруг тетя Лиза. — Люди еще называемся!
Ничего пе понимая, он замер с ложкой в руке.
— А ты ешь, не тебя касается, ешь все!
Валька почувствовал теплую руку у себя на плече,
— Вот кто человек!.. Вот в ком душа, — продолжала тетя Лиза и тихо и укоряюще. — А мы? Узнали, что жив, и ладно!
Клава пододвинула матери стул:
— Сядь, успокойся!
— Куда уж спокойнее быть. Человек у нас на глазах пропадает.
— Ну что ты, мама! — зачастила Ленка. — Как это пропадает? Пенсию ему дали? Бесплатно лечили лучшие врачи — чего же еще?
— В самом деле, — подхватила Надя.
Клава хмуро взглянула на одну, потом на другую:
— Вот, вот! Вы вроде Варвары Ивановны — та тоже купила внуку драную козу и успокоилась. Думает, в этом и вся забота!..
— Ну, пожалуйста, не успокаивайся! — задиристо выпалила Ленка. — От твоих слов Ефим не прозреет. Что же еще можно сделать, ну что?
— Как это «что»? — пристукнув ладонью по столу, возмутилась тетя Лиза. — На что человеку пенсия, когда ему жить незачем? Не старик ведь — молодой, здоровый парень!
Внимательно оглядев дочерей, тетя Лиза остановила взгляд на Вальке:
— Малый и то понял, а вы? Молчали б уж!. Одна протоколы переписывает, другая лозунги малюет, у третьей от великих дел голова кверху закинута до того, что подле носу ей уже ничего не видно…
— Мама, конечно, опять за свое, — проворчала Надя.
— … На самый край земли сумели долететь! Москву-реку дотянули до Волги, а коснись малости какой — это нас задача!
— Например, ведра не купить? — зло спросила Ленка. — Или мыла почему на всех не хватает?!
— Сердца! — закричала тетя Лиза. — Сердца нам всем друг для дружки недостает… Человек человеку все равно что бревно! Вот про что я толкую…
Валька с тревогой смотрел на взрослых и не понимал, зачем они обо всем этом говорят и какое это имеет отношение к Ефиму.
Он ждал, что здесь поймут его и помогут увезти Ефимa на Волгу, а Надя вдруг сказала:
— Давно надо было устроить его куда-нибудь. В городе есть школы для слепых, есть артели, а так сидеть день и ночь без всякого дела — действительно свихнуться можно.
— Это зависит от человека, — резко заметила Ленка. — Кто свихивается, кто попрошайничает на улице, а кто становится ученым. Я недавно читала про одного слепого…
И Ленка пошла рассказывать о каком-то химике, который ослеп у себя в лаборатории, но не упал духом, наоборот. Через каждую фразу она кричала про силу духа, и Валька опять с тоской отметил, что разговор все больше отдаляется от Ефима. А сидеть ему становилось все труднее — ломило спину, ныли коленки. «Черт с ним, этим химиком, — думал он, — лечь бы». А Надя с Клавой орали про канцелярские души, которые убивают живые дела: одному наплевать, другому некогда, а чаще всего — никому неохота думать собственной башкой!
К столу подсели сонные Вера и Сима. Теперь вокруг того большого квадратного стола все места были заняты. Сидели тесно — локоть к локтю. Само собой получилось так, будто Вальки только и недоставало, чтобы плотная живая стена сомкнулась. Он очутился между тетей Лизой и Ленкой. Через стол, как раз напротив, сидела Клава. Она замолчала наконец и, подперев кулаками щеки, мрачно смотрела на скатерть.
Валька всегда побаивался ее, и сейчас ничего хорошегo от нее не ждал. Он устало взглянул на Клаву и увидел, что теперь она улыбается ему тети Лизиной улыбой.
— А ты ведь молодчина, — сказала она Вальке, потом перевела взгляд на мать и добавила: — Оставлять Ефима здесь нельзя, Завтра же посоветуюсь у себя и решим, куда его лучше устроить, а ты, мама, поговори с Аксиньей сама.
Валька сразу зышел из состояния какого-то мутного, размаривающего уныния. Он привстал и перебил Клаву тихо, но решительно:
— Он не захочет, я знаю…
Ему не дали договорить. Снова поднялся спор. На этот раз и Валька участвовал в нем; он тоже кричал и вскакивал со своего места, твердя одно: Ефим без Волги жить не может! А сестры вместе с тетей Лизой убеждали Вальку в том, что сначала надо найти для Ефима занятие, научить его чему-нибудь, иначе он и на Волге пропадет.
— Это верно, — согласился Валька в конце концов, — только я его не оставлю. Я тоже поеду.
— Новое дело! — закричала Ленка. — Куда ты поедешь?
— Куда его повезут, туда и я поеду.
— Ты что же, собираешься нянчиться с ним всю жизнь?
Валька так разозлился на Ленку, что не смог даже ответить ей. Это сделала тетя Лиза. Топнув под столом ногой, она прикрикнула:
— И откуда такое берется? Стыдно слушать!
На секунду наступило неловкое молчание. Взрослые переглянулись, и тут же возобновился страшный шум.
Опять одни считали, что Вальке надо ехать вместе с Ефимом в Москву, другие считали, что не надо. Тетя Лиза сердилась и на тех и на других за то, что орут об этом при малом.
Клава одернула мать:
— Пусть слушает, его судьба решается!
И Валька слушал напряженно и жадно.
Наде удалось перекричать всех, и она, припечатывая каждое слово ладонью, объявила:
— По-моему, мудрить здесь нечего, сейчас самое главное— как можно скорее устроить Ефима в школу слепых, вот и все!
Клава иронически посмотрела на сестру и заметила:
— Слепого собираетесь учить, а будущий, можно сказать, строитель социализма пусть растет безграмотным под боком у Москвы.
Валька стал оправдываться:
— Я очень даже хочу учиться, но Варвара Ивановна говорит — рано, потому что тут школы нет.
Клава продолжала, как бы не обращая внимания на Вальку:
— …Обоих надо устраивать в городе и по возможности вместе…
Валька не успел подскочить от радости, как Ленка пропела:
— Ко-онечно, раз плюнуть!
После этого снова наступило неловкое молчание, и в этом молчании вполголоса заговорила тетя Лиза:
— По всему видно, разлучать их нельзя… Близкая душа — она и светит, и греет, и сытит!
Обияв Вальку за плечи, тетя Лиза сердито покосилась на Лену:
— А ты, барышня, и не знаю, в кого такая уродилась! Ни тут, — тетя Лиза стукнула себя в грудь, — ни тут, — она стукнула себя по лбу, — ничего нету! А языком строчишь, как по-печатному. Нянька слепому всегда сыщется. Разве ж плохо за ним сестра ходила? И сыт он был у ней, и прибран, а вот ведь чего натворил!
— Да, — тихо выдохнула Клава, — о чем тут спорить…
— Все это хорошо, — осторожно вмешалась молчавшая все время Сима, — но бабушка у него все-таки есть.
— Ну, с бабушкой дело просто, — ответила тетя Лиза несвойственным ей резким тоном, — если добром не поймет, есть на это закон.
— Пожалуй, верно, — согласилась Сима. — Если не хочет отдавать в детдом, пускай сама перебирается в город.
Валька больше не слушал. Ему хотелось вскочить, но от радости он неожиданно совсем ослабел и не мог даже встать.
— Где Джульбарс? — спросил он тетю Лизу.
— Спит у плиты.
Валька улыбнулся и подумал, как хорошо бы тихонько встать из-за стола, забраться в темный закуток, прижать к себе теплого, мягкого, сонного щенка и вместе с ним уснуть. А они пусть громко спорят. Пусть будет так светло.
Он выпрямился, но голова качнулась и сама стала клониться к тете Лизе и провалилась в прохладную, мягкую ее руку. В это время кто-то стал ломать во двора калитку, а потом тети Лизину дверь. Это было на самом деле, потому что все повскакали из-за стола.
Ленка побежала в сени, а вместо нее на пороге появилась Варвара Ивановна.
— Чтоб ты пропал! — закричала бабушка и перекрестилась. — Насилу нашла окаянного!
Она подлетела к столу и начала кричать, ни на кого не глядя. Глаза у нее слезились, и она все время вытирала их концами черного платка. Она ругала Вальку, Ксюшу, тетю Лизу и опять Вальку, припомнив все, в чем только он ни провинился с первого дня по сегодняшний.
Валька слушал и почему-то не испытывал тоски, как всегда. Даже наоборот — в первый раз он находил, что бабушка совершенно права — она ведь беспокоилась: скоро ночь, а его еще дома нет; конечно, это безобразие. Он только боялся, что от ее крика проснется Джульбарс, выбежит из своего угла, и Варвара Ивановна начнет спрашивать: чей пес да откуда?
Валька повернулся к плите. Голова закружилась. Он положил ее на руки и слушал. Варвара Ивановна то ругалась, то причитала — какого она страху наелась, покуда искала его, окаянного; и что он не дитё и не человек, а ирод; что душу у нее по ниточке вымотал выдумками своими — то в мамки к посторонним детям нанялся, то старца какого-то в лесу выискал, а теперь прилип к слепому, и уж никакой жизни не стало!
