В числе прочих материалов Нешатов читал и отчет Кротова под длинным названием «Математическое моделирование этической мотивации индивидуального и коллективного поведения автоматов», которое было ненамного короче самого отчета, изложенного крайне лаконично: одни формулы. Отчет был образцом современной манеры изложения математических идей, которая словно бы главной целью ставит себе скрыть от читателя эти идеи.
Однажды Нешатов отважился заговорить с Максимом Петровичем по поводу такой манеры, решительно ее осуждая. Тот охотно согласился, но сказал, что такой стиль освящен традицией, что публикации в математических журналах приходится ужимать до одной-двух страничек, лишь бы «забить заявочный, колышек»; пишущему так легче, читающему — труднее… На что Нешатов ответил: «А нельзя ли вообще употреблять только одну букву; читать будет невозможно, зато писать — очень легко!» Посмеялись, после чего Максим Петрович сказал: «А вообще-то вы правы, мы на этом стиле больше теряем, чем выигрываем». Этот случай Нешатов запомнил потому, что впервые в институте он с кем-то вместе посмеялся.
Шли дни. Особое положение, почетное безделье тяготили Нешатова. Он почти обрадовался, когда Ган пригласил его к себе и задал бестактный вопрос:
— Ну как дела?
— Паршиво, — признался Нешатов. — Читаю, читаю, а понятнее не становится.
— Это бывает. Пожалуй, хватит вам читать отчеты. Пора взяться за конкретное дело и убедиться, что не боги горшки обжигают. Кстати, вами живо заинтересовался Даниил Романович Шевчук.
Нешатов насторожился. Имя Шевчука он не раз слышал. Шевчук был одной из достопримечательностей отдела. Не только отдела — всего института.
Видный ученый, он отличался не только талантливостью (талантливых было много), но и особой, из ряда вон плодовитостью. Чего только он не плодил! В каких жанрах не работал! Устные: доклады, выступления, «круглые столы». Письменные: книги, статьи, эссе, предисловия… Темы — любые, от общей наукометрии до эстетики пчел. Писал неудержимо, писал в перерывах между заседаниями, телефонными разговорами, консультациями, приемами гостей, хождениями в гости. Писал развратным почерком, примостясь где попало — на краю стола, на пульте машины или на собственном колене, не выпуская изо рта сигареты, не нуждаясь ни в тишине, ни в уединении. Все, что он писал, было ярко, самобытно, талантливо. Все — за исключением одного: стихов. Да, к сожалению, Шевчук писал еще и стихи — на редкость скверные. Как выразился однажды Полынин: «Сказать про стихи Даниила Романовича, что они плохие, — значит ограничить их сверху…»
И вот поди ж ты — поэтический зуд неодолимо преследовал Шевчука. Свои стихи он ценил больше всей остальной своей продукции, а в научные статьи всегда старался пропихнуть несколько строк столбиком, подписанных «Я. Мудрый» (этот псевдоним он выбрал, увидев где-то во Львове улицу Я. Мудрого). Тот факт, что вирши Шевчука иногда все-таки попадали в печать, можно было объяснить только его магическим влиянием на женщин, которых немало в составе редакций. Отнюдь не красавец, он пользовался большим успехом, ибо был абсолютно женолюбив, мог дышать только воздухом женского восхищения. Дело это взаимное: женщины вообще тяготеют к тем, кто искренне в них нуждается… Близость с женщиной была для него вовсе не обязательной: в большинстве случаев энергия разряжалась в разговорах. «Астральный бабник», — сказал про него тот же Полынин.
Нешатов Шевчука еще ни разу не видел. Работая на половине ставки, тот посещал институт нерегулярно. Отчеты Шевчука по теме «Искусственный интеллект» Нешатов читал, но с отвращением. Какая-то заумь, распутный, якобы философский жаргон. На каждом шагу «универсум», «социум», «парадигма»… Само название темы казалось, видимо, автору недостаточно пышным; он всюду, где мог, заменял его на «Опыт общей теории синтезирования и протезирования интеллекта»… Бррр…
— А что ему от меня нужно? — полувраждебно спросил Нешатов.
— Деловой помощи, — ответил Ган. — У него положение сложное. Один инженер сдает кандидатский минимум, другой уволился, две сотрудницы — в декретном. Любит окружать себя женщинами, забывая, что они время от времени рожают. Услышав про вас, он прямо загорелся.
— Что я не рожаю, это факт. А в остальном вряд ли я ему могу помочь. Не протезист.
— А мы посмотрим. Попытка не пытка.
Ган набрал номер.
— Даниил Романович? Привет. Что, если я зайду сейчас к вам вместе с Юрием Ивановичем Нешатовым?
Незримый собеседник долго крякал утиным голосом.
— Тем лучше, — сказал Ган, — приходите в общую, там просторнее.
Он положил трубку и пояснил:
— Даниил Романович сейчас придет. И не один, а с Дураконом.
— Кто это Дуракон?
— Сами увидите.
Вышли в общую комнату. Через несколько минут за дверью раздался маслено-бархатный баритон, командовавший «направо», «налево», «прямо». Дверь приоткрылась, и в щель просунулось нечто извивающееся, змеевидное. У этого чего-то было три головы, из которых пыхало пламя.
— Ой, кошмар! — взвизгнула Лора, поджимая ноги.
Змей просунулся полностью.
— Стоп! — сказал баритон.
Змей остановился, а вслед за Дураконом (это, видимо, он и был) вошел его хозяин, брюнет младшего пожилого возраста, смуглый, толстоватый, ноги врозь. Одет он был в ярко-малиновый бархатный пиджак, сильно потертый, узкий в животе (одной пуговицы недоставало). У горла раскинул крылья пышный галстук-бабочка, синий в белый горошек.
— Это Даниил Романович Шевчук, — представил его Ган, — а это наш новый сотрудник Юрий Иванович Нешатов.
Нешатов поклонился куда-то между Шевчуком и Дураконом. Шевчук, сияя нержавеющими зубами, подошел к нему и протянул руку. По дороге он споткнулся о Дуракона, тот начал было двигаться, но хозяин сказал ему «цыц». Дуракон остановился, вздрагивая сочленениями.
— Рад познакомиться, — сказал Шевчук. Он был похож на заговорившую маслину — лоснящийся, вкрадчивый. И вместе с тем в его улыбке было что-то обезоруживающее, детское. Рука была теплая, небольшая, с тонкими пальцами, желто окрашенными никотином.
— Даниил Романович, — обратился к нему Ган, — чем ваш воспитанник может нас сегодня порадовать?
— Чем хотите. Задайте ему сами программу действий.
— Ну пусть проползет от этого шкафа до того угла, а по дороге заползет, скажем…
— Под стул Лоры, — галантно предложил Шевчук.
— Ой, нет! — закричала Лора. — Я его боюсь!
— А вы, Магда, не боитесь?
— Ничуть, — сухо ответила Магда.
— Тогда он проползет под вашим стулом, — еще любезнее сказал Шевчук. — Проползти под стулом смелой женщины — особая привилегия.
Он внимательно оглядел комнату, пошевелил губами, присел на корточки рядом с Дураконом и не очень громко начал ему что-то втолковывать.
— Что он делает? — спросил Нешатов.
— Закладывает в него программу с голоса, — ответил Ган.
— Оп-ля! — крикнул Шевчук. Дуракон задвигался. Размером с большого варана, он полз, извиваясь, скребя кольчатыми сочленениями пол. Кое-где возле ножек столов он задерживался и начинал усиленно содрогаться. Люди сочувственно, но молча следили за ним. Он двигался куда нужно. Шевчук положил на пути Дуракона толстый отчет; тот, сохраняя направление, с усилием через него переполз, но через три отчета, положенные один на другой, переползать отказался; попросту растолкал их брюхом и двинулся дальше. Благополучно проползя под Магдиным стулом, только чуть помедлив у его ножек, Дуракон достиг цели — противоположного угла комнаты, — уперся в стенку и стал извиваться.
— Эх, я, недотепа, — сказал Шевчук, — забыл заложить «стоп». А ну-ка стоп!
Дуракон продолжал извиваться, словно хотел проломить стену.
— Стоп, болван! — крикнул ему Шевчук громовым голосом. Дуракон остановился. Одна из трех голов погасла.
— Не выносит грубого обращения, — пояснил Шевчук. — Дело, конечно, не в числе голов. Три головы — это художественная деталь, дань народному фольклору. Он вполне мог бы обойтись одной.
— А зачем ему даже одна? — спросил Нешатов.
— Мало ли зачем? Скажем, паять что-нибудь… Там поглядим.
Он выплюнул на пол вконец размокшую сигарету и немедленно зажег другую. Ган сморщился, но промолчал. Видно, положение Шевчука в отделе было особое.
— Ну как вам понравилось? — спросил Шевчук.
— Конечно, ползающее устройство… Кажется, такого еще не было?
— Не было. Но исполнение… Явно не перл технической мысли. Память не на жидких, а на твердых кристаллах. Надежность, как вы видели, неполная. Однако на наивные души производит впечатление. Иван Владимирович любит его демонстрировать посетителям. Приглашает нас с Дураконом к себе в кабинет, на столе коньячок, сигареты… Но все это пройденный этап, хотелось бы щегольнуть чем-то принципиально новым. У меня к вам, Юрий Иванович, особый разговор, приватный. Может быть, зайдете ко мне, в мой грот чародея?
