А меж тем на улице сияет солнце, заливая светом парковочную площадку, посыпанную белым гравием. Машин на ней почти не осталось. Наверное, в зале для прихожан, оборудованном на первом этаже дома Като, пьют чай несколько старичков. Когда мы с Кийоши учились в начальной школе, в нашу церковь приходили и другие дети. Их матери, как и наши, обратились в христианскую веру, будучи еще школьницами, во время войны. Но потом эти женщины перестали здесь появляться. Дети, естественно, тоже. С каждым годом прихожан у нас все меньше и меньше. В основном пожилые люди. Иногда бывает несколько старшеклассников и студентов колледжей, но через несколько месяцев они исчезают. На смену им приходят новые.
— Пошли, я провожу тебя, — кричит мне Кийоши.
«Не волнуйся — сама дойду», — хочется ответить ему.
Тогда он может подумать, что я признала его правоту, но из гордости не хочу в этом сознаться.
Кийоши уже выходит из ворот. Пожав плечами (что тут поделаешь?), я ускоряю шаг, чтобы догнать его.
С дорожки, вьющейся вдоль течения речки Асьи, видно, что река обмелела. Трудно вообразить, что здесь, как нам рассказывали на уроках истории, случались наводнения. Зимородок чиркнул по поверхности воды и скрылся из глаз. На холме проглядывает сквозь сосны наша старая начальная школа. Ее небольшие окна сверкают на солнце, фасад — кремового цвета.
— В моей новой школе в кабинет биологии вместе со мной ходит на занятия твоя соседка — Кейко Ямасаки, — говорит Кийоши, когда мы идем вдоль реки.
— Что? — Я, признаться, удивилась. Ведь они учились в разных муниципальных школах. Да, забыла, их действительно собирались переводить в одну и ту же.
— Ну, и как Кейко? — спрашиваю я нарочито небрежным тоном. Я не объясняла Кийоши, почему мы с ней раздружились, но он, должно быть, заметил, что я давно перестала упоминать ее имя.
— У нее все отлично. Говорит, что снова стала ходить в церковь — в небольшую церквушку в Кобе. Там уделяют большое внимание изучению Библии.
— Это прекрасно! — Интересно, уловил ли он мой сарказм?
— Мы решили вместе выполнять лабораторные работы. Учитель сказал, что каждый сам себе выбирает напарника.
— Вот не думала, что при встрече вы узнаете друг друга. Вы же были знакомы через меня.
— Тем не менее узнали. Говоришь какую-то чушь. На прошлой неделе мы уже проводили лабораторные исследования.
— И что же вы исследовали?
— Узнавали, у кого какая группа крови.
Я испуганно заморгала. В прошлом году мы выполняли такую же лабораторную работу. Когда господин Сугимото, наш учитель, раздавал нам стерильно чистые иглы, меня стало подташнивать. Но я крепилась. Протерла ваткой правый указательный палец, в левую руку взяла иглу и попыталась собрать все свое мужество. Однако словно чья-то ледяная хватка сжала мои пальцы в кулак. Я не могла их разогнуть. Я живо представила себе, как тонкая острая игла пронзает кожу, протыкает на несколько миллиметров слой мяса и наконец делает крошечное отверстие в стенке кровеносного сосуда. Руки стали дрожать, меня бросало то в жар, то в холод. Наконец воткнула иглу, но кровь не показалась. Еще раз и еще — в общей сложности три прокола. Только тогда на пальце проступила крошечная капля крови. В ушах у меня зашумело, будто я услышала гул далеких водопадов. В воображении полились реки крови. Глубоко вздохнув, я стала сжимать уколотый палец, хотя в груди и в животе похолодело. Капля на пальце постепенно набухала и стала похожа на булавочную головку. Таких булавок полно было у матери. После этого я вдруг оказалась в кабинете медсестры, а как туда попала — не могла вспомнить.
— Ты слишком много раздумываешь над пустяками, — засмеялась моя напарница по лабораторным работам Миёко, когда я объясняла ей, почему упала в обморок.
Миёко — одна из двух моих самых близких школьных подруг. Она чуткая и тонкая девушка, но на сей раз ошиблась.
— Я тоже не проколола бы, — она наморщила нос, — если бы, как и ты, вникала в каждую деталь. Надо просто глубоко вздохнуть и всадить иглу. Если ни о чем не думать, все получится.
Миёко не права. Как можно вычеркнуть мысль из сознания? Это ведь не письменный стол вытереть. Одно дело — перестать думать о чем-то, что случилось в прошлом или может произойти в будущем. Если я постараюсь, то на какое-то время могу вычеркнуть из памяти досадный инцидент, случившийся вчера, или неприятное событие, ожидающее меня буквально завтра. Но как не думать о том, что происходит с тобой прямо сейчас? Это совершенно невозможно.
— Я такую работу уже делала. Отвратная штука, — призналась я Кийоши. — Упала в обморок.
— Кейко тоже поначалу боялась, — с улыбкой заметил Кийоши. — Я хотел сам уколоть ее, но она мне не доверила. А потом преодолела страх, потому что, как она говорит, подумала в этот момент об Иисусе Христе. Вспомнила про его страдания на кресте и поняла, что укол в палец — сущий пустяк.
Забыв об осторожности, я расхохоталась:
— Мысль довольно глупая.
Кийоши недобро посмотрел на меня. Его массивный квадратный подбородок угрожающе выдвинулся вперед.
— И что же в ней глупого?
Он шагает твердо, уверенно. Коричневые ботинки ему жмут и не гармонируют с черными брюками и светло-голубой рубашкой. Меня вдруг покоробил его гардероб, хотя и я, признаться, не эталон элегантности. Плиссированная синяя юбка и белая блузка — такой наряд годится лишь для церкви.
— По-моему, ничего глупого — вспомнить об Иисусе на уроке. Ты не согласна? — настаивает Кийоши. — Общение с Богом должно происходить не только по воскресеньям, в церкви.
Мне хотелось закричать: «Мне Бог не нужен ни в какой день недели. Я больше в него не верю. А в церковь хожу по привычке и чтобы выбраться из дома, где засела бабушка!» Но слова застревают у меня в горле. Так же, наверное, чувствовал себя Кийоши, когда у него ломался голос и он мог только шептать или квакать. Горло сдавила боль, словно там застряли все слова, невысказанные годами.
Мы свернули с берега реки и направились на станцию, где останавливаются пригородные поезда. Большинство домов в округе были построены еще до войны. Потом их надстроили, и теперь нижние этажи у них — старые, деревянные, а верхние — из камня или бетона.
— Кейко говорит, что пастор их прихода общался со Святым Духом, — заявляет Кийоши. — Он знает божественный язык.
Я кивнула, но ничего не сказала.
— Кейко тоже просит Святого Духа осенить ее.
Как может эта Кейко быть религиозной? Лишь две недели назад я видела ее во дворике вызывающе накрашенную и в кокетливом одеянии.
— Мой отец не верит в дары Святого Духа, — сказал Кийоши.
— Неправда. Он всегда говорит о Святой Троице и молится, чтобы Святой Дух снизошел на его учеников.
— Но он считает, что эти дары предназначены не нам. Он говорит, что люди, пытающиеся вызвать в прения, заблуждаются. Они просят Бога, чтобы он зримо доказал свое существование, а этого не нужно делать. Нужно просто верить — вот и все. Он очень рассердился на меня, когда я коснулся этой темы. У нас была жуткая перепалка, — Кийоши вздохнул, покачав головой. Его узкие глаза смотрят устало и грустно.
— Да, печально. — Я стараюсь говорить с ним помягче, посочувствовать. — По-моему, пастор Като иногда слишком упрям. Не стоит ему сердиться на тебя, когда ты заводишь разговор о религии. Пусть даже ты не во всем с ним согласен.
Кийоши поднял голову и выпрямился.
— Я не говорю, что мой отец — человек ограниченный или лицемер. Он очень хороший священник.
Повернувшись, Кийоши пристально посмотрел на меня. Он задиристо вздернул свой крупный нос, глаза стали холодными.
Да что с ним творится? Я пытаюсь встать на его сторону, утешаю его, а он то и дело огрызается. В детстве в такой ситуации я бы стукнула его и побежала домой. Зачем он сегодня навязался мне в попутчики? Чтобы пререкаться со мной и рассказывать о том, какой образцовой христианкой стала Кейко?
Миновав станцию, мы очутились на улице, где масса кондитерских, бутиков и магазинов, торгующих деликатесами. В конце квартала Кийоши резко остановился напротив бара с сиреневыми стенами. Над дверью красовалась надпись: ДЖАЗ-БАР «ОРХИДЕЯ».
Кийоши внимательно изучил вывеску и двинулся дальше.
— Братья Учида, Тору и Такаши, вернулись в наш город, — сказал он.
— Правда? А откуда ты знаешь?
— Видел Такаши в школе. Мы вместе занимаемся в спортзале.
Я ничего не слышала о братьях Учида почти пять лет, с тех пор как они после смерти матери перебрались в Токио, к каким-то родственникам.
Кийоши оглянулся и, указав на джаз-бар, добавил:
— Такаши сказал, что Тору здесь работает.
— В баре?
— Ну и что? Они ведь больше не ходят в церковь. Как переехали к бабушке и дедушке, перестали считать себя христианами.
Меня, впрочем, удивили не тонкости христианской морали. Я просто подумала: Тору слишком молод, чтобы получить разрешение на работу в баре. А может, все по закону? Он старше нас лет на пять. Ему двадцать или двадцать один — чуть больше, чем выпускнику полной средней школы.
