Наутро в десять часов пришел водопроводчик, и я сама ему дверь открыла. Тут же появился сеньор, лицо такое грустное-грустное, и говорит: мы со вчерашнего дня без воды, даже ребенка не могли искупать перед сном, и он у нас всю ночь не спал.
А водопроводчик, толстый, с усами, покрутил задвижкой в люке на улице, поднял голову и засмеялся. Потом они вдвоем с сеньором пошли на террат измерить напор воды, и когда сошли вниз, сеньор дал ему что-то на чай. Водопроводчик закрыл люк и ушел. Я спустилась по лестнице шашечками, а сеньор — по лестнице из сада. Он попросил у меня пустую бутылку, литровую. Давайте, говорит, сами измерим, какой теперь напор воды. Мы поднялись, я держала бутылку, а он все время смотрел на часы, и одна женщина с соседнего террата ему поклонилась, потом стала разговаривать с другой женщиной — она снимала квартиру у моих хозяев в соседнем доме, который тоже был ихний, но не такой нарядный, как наш. Бутылка наполнилась, и я тотчас позвала сеньора. Он ко мне бросился, как не знаю кто — плащ по полу, уставился на часы и глазам не верит. Никогда, говорит, не было столько воды. Раньше бутылка за шесть минут наполнялась, а теперь — за три с половиной. Ночью перед сном я рассказала Кимету про дверные решетки и про все, но он только хмыкнул, чем, говорит, люди богаче, тем чуднее.
На третий день я не стала звонить, сняла цепочку, толкнула калитку и вошла. А в саду в плетеных креслах сидели сеньора и ее зять. Я увидела, что у зятя под глазом здоровенный синяк, и прямиком на кухню, а там — гора грязной посуды. Только взялась за нее, приходит сеньора. У нас, говорит, большая неприятность, заметили, какой синяк под глазом моего зятя? Я ей — конечно, конечно. Оказывается, у них в летней пристройке жил квартирант, и у этого квартиранта была мастерская, он лошадок делал из картона. Ну, а зять вызнал, как он на этих лошадках зарабатывает, и решил накинуть плату за пристройку. Пришел к квартиранту в обед, тот сидит за столом, ест. Он где работал, там спал и ел, кровать со столом в самом углу. Зять ему бумагу со счетом, мол, так и так, теперь будете платить столько. Квартирант в спор, вы говорит, не имеете права, а зять — нет, имею, квартирант — нет, не имеете. Ну, и до того дошло, что квартирант рассвирепел и запустил в зятя бараньей костью, чуть в глаз не угодил, бедному. Сеньора сказала, что когда я пришла, у них разговор шел насчет юриста. Потом зазвенел звонок, и сеньора велела открыть дверь. Я, говорит, даже умыться не успела. Я спрашиваю, где звонят — хоть тресни, не могла в этих звонках разобраться. И сеньора снова давай объяснять — этот звонок из сада, раз он в галерее звенит, а звонок из входной двери — звенит на лестнице, что ведет в гостиную. Еще сказала, что если это по объявлению в газете, то сказать, что семьям с детьми они не сдают, и что в их загородном доме — целых три террата. Если их устраивает, пусть пройдут, зять им скажет, что и как. А с дверью надо осторожнее — она на улицу открывается, того гляди, может ушибить.
Я пошла, смотрю — сеньор с сеньорой, уже в годах, но одеты хорошо, очень чистенько. Они сказали, что их машина стоит у парадного входа, и что слишком долго звонили, но звонок, оказывается, не работает, и вот, по чистой случайности, увидели записку насчет звонка у калитки.
— Мы, собственно, по объявлению.
Сеньор протянул мне квадратик из газеты, вырезанный очень аккуратно, и говорит — вот тут все написано, посмотрите. Я стала читать, а там не разбери-поймешь: буквы да точки. Одна буква с точкой, две буквы с точкой. И адрес. Потом снова буквы с точкой. Хоть бы, какое слово целиком. Ничего не поняла, сказала только, что если с детьми, хозяева не сдадут. А сеньор сказал, что у его сына трое детей и каждому ясно — дача в первую очередь нужна детям. И то ли в шутку, то ли всерьез добавил: что же прикажете делать моему сыну с детьми? Может, они кликнут царя Ирода?
Повернулись и ушли. Даже до свидания не сказали. Сеньора ждала меня у фонтана, в этом фонтане посередине скульптура — каменный мальчик в летней шляпке, выкрашенный синей и зеленой краской, только уже линялой. Он сидит, а в руке у него букет цветов, и из одной ромашки струйкой вверх бьет вода. Зять чистил зубы на галерее, чистит, а сам смотрит в нашу сторону и шея полотенцем обмотана. Он на кухне умывался, потому что в умывальнике под лестницей что-то в кране свернулось, и его подвязывали тряпочкой, чтобы не текло. Я сказала, что приходили муж с женой, уже в возрасте, что они долго звонили в парадную дверь и вообще обозлились, когда услышали насчет детей. А сеньора на это — люди иногда такие бестолковые, в записке все сказано, и все равно звонят в дверь. Ну а мы отключаем электричество — звоните, сколько влезет! Пока зять чистил зубы, мы с сеньорой любовались красной рыбкой в фонтане, ее мальчику подарили на День Волхвов и назвали Балтасаром, как того царя. Я взяла и спросила, почему они не хотят сдавать с детьми. Сеньора сразу — дети все порушат, поломают, поди, убереги, да и зять очень против. Не успели мы войти в дом — снова звонок. Из сада. Я бегом к калитке. Открываю, там молодой человек, и первые его слова: это не дом, а черте что, настоящий бред, ходи-ищи с таким дурацким адресом!
Мои хозяева все время сдавали свои дома, и мне приходилось всем объяснять одно и то же. Ихние дома пустовали и по три и по четыре месяца, а как не пустовать, раз такие условия…
Детей я решила отводить к сеньоре Энрикете, потому что это не жизнь, а каторга. Она приняла детей как родных и девочку привязывала шарфом к стульчику. Надо было, говорит, с первого дня приводить ко мне. Я ей не велела давать детям соленые орешки, а им тоже наказала, чтобы не просили, потому что они дома ничего не ели, что ни дай. Но из нашей затеи ничего не вышло. Мальчик сидел скучный, обиженный и часами тянул — хочу домой, хочу домой. Не хочу на улицу, хочу домой! Ну и куда деваться — снова оставляла их дома, да и, по правде, пока они сидели без меня, все как-то обходилось.
Но однажды вхожу и слышу шум, будто птицы крыльями хлопают. Посмотрела, вроде ничего: мальчик стоит на галерее спиной к свету и тянет ручки через плечо Риты. Тихо стоят, не шелохнутся. Я — то, как приду — скорей за дела, обед готовить, то, се, ну и мне ни к чему, не придала значения. И еще дети взяли привычку играть викой, выкладывали из нее на полу дорожки, цветы, звездочки.
У нас уже было десять пар голубей. И вот как-то раз Кимету случилось работать у одного человека, который жил рядом с моими хозяевами. В один из дней он зашел за мной, и я познакомила его с сеньорой. По дороге домой я занесла в лавку список продуктов, который сеньора дала. Выхожу из лавки, а Кимет — он меня на улице ждал — говорит: вот дурында, не могла раньше сказать, какая здесь вика замечательная, нигде такой не видел. И тут же вспомнил, что когда мы еще не были женаты, он эту лавку приметил. Велел купить целых пять кило. Отпускал мне сам хозяин, чем-то на Пере похож, на повара: высокий, волосы аккуратно причесаны, а лицо в оспинах, но не глубоких. Моя сеньора всегда про него говорила, что он — порядочный, не обвешивает, цены нормальные и с разговорами не лезет.
XXI
С каждым днем я уставала все больше. Приду домой, дети спят. Я на полу одеяло стелила, и они на нем засыпали оба, как ангелочки. А тут прихожу, они и не думают спать, моя Рита, такая кроха — хи, хи, хи. Смотрят друг на друга, и мальчик ей пальцем — тсс! А Рита снова — хи, хи, хи… Решила я дознаться, что они затеяли. И вот однажды примчалась домой пораньше, летела по улицам как угорелая. К двери подошла тихонько, не дышу и осторожно ключом поворачиваю, точно вор какой. Открыла и — Бог мой! Голуби все как есть по галерее и по гостиной разгуливают. А детей нет. Три голубя заметили меня — и на балкон, дверь настежь открыта, на полу только тень мелькнула, и перышки остались. А четверо сразу на галерею, быстро-быстро лапками переступают, спешат, подпрыгивают, крылья приспустили. Но с галереи смотрят как ни в чем не бывало. Я спугнула, они тут же улетели.
Потом, конечно, бросилась детей искать, всюду облазила, даже под кроватями. И кто бы знал! В темной комнате, вот где нашла. Мы туда Антони закрывали совсем маленького, чтобы хоть часок поспать. Рита, значит, сидит на полу, и в подоле у нее голубка, а у Антони на коленях три голубя, вику клюют прямо с руки. Я к детям — вы что тут делаете! Голуби испугались, тычутся в стены, а мальчик обхватил ручонками голову и заревел. Как я намучилась, пока всех голубей повыгнала, слов нет… Выходит, голуби эти давно уже хозяйничали в доме! Из галереи они набивались в гостиную, а оттуда через балкон возвращались к себе в голубятню. Я-то, глупая, радовалась, дети у меня послушные, а они сидели тихо, боялись голубей спугнуть, и те к ним попривыкли. Но Кимет ничуть не расстроился, наоборот, — смеялся. Наша голубятня, говорит, как большое сердце, кровь оттуда идет кругом по всему телу, а потом снова в сердце — в голубятню. Нам бы, сказал, побольше развести голубей, хлопот с ними немного, живут и живут Божьей милостью… Голуби, когда взмывали вверх, ну точно косая волна, и гребень из белых молний, из крыльев то есть. Прежде чем нырнуть к себе в голубятню, они обязательно долбили бортик, штукатурку клевали. От этого повсюду выбоины и голый кирпич. Антони, бывало, залезет в середину стаи, и малышка за ним, а голуби хоть бы что, одни расступаются, другие семенят за детьми. Кимет сказал: надо бы кормушки внизу поставить, в темной комнате, раз голуби привыкли к ней. А дети только сядут на пол — птицы вокруг них, сами в руки даются. А потом Кимет сказал своему Матеу, что хорошо бы сделать для голубей гнезда в темной комнате, она как раз под терратом. Надо, говорит, пробить отверстие в потолке, приладить крышку, вроде люка, и лестницу из реек от пола до потолка. Вот и будет самый короткий путь из квартиры на голубятню. Матеу засомневался: вдруг хозяин запретит. Но Кимет сказал — хозяину незачем все знать, да и жаловаться не на что, голуби у нас чистые, главное поставить дело, чтобы толк был, а смотреть за ними приставлю Коломету и детей. Я ему — это дурь, но он фыркнул на меня, мол, женщинам только дай власть, все сразу рухнет. Мол, кто-кто, а он знает, чем надо заниматься. И настоял на своем. Матеу, добрая душа, пробил отверстие и обещал, раз Кимету загорелось, принести со стройки лестницу, он присмотрел одну, только надо снять две-три рейки, а то длинновата. Кимет, он, конечно, поставил внизу гнезда, а голубей закрыл, пусть, говорит, привыкают выходить по лестнице, нечего гулять по всей квартире. Голуби сначала жили в полной тьме. Кимет крышку не открывал. Ее из досок сбили и сверху поднимали за кольцо, а снизу толкали головой или плечом. Я, бывало, начну убирать эту комнату, свет зажгу, а голуби, несчастные, сидят как слепые, хоть бы шевельнулись. Синто увидел, весь зашелся от злости, рот совсем набок поехал.
