Я была подавлена горечью разочарования. И в конце концов выговорила:
– Я готова ждать год. Даже два, если будет необходимо.
– Ваше предложение меня не интересует.
Он быстро пошел к большому валуну, возвышавшемуся над живой изгородью. Секунду спустя я последовала за ним. Камень доходил мне до бедер. На его плоской поверхности было полое углубление размером с небольшой тазик для умывания. Вода стекала по бамбуковому лотку, наполняя углубление, прежде чем перелиться по сторонам через край. Рядом с этой природной чашей лежала трубочка из бамбука. Аритомо опустил ее в воду и стал пить, а напившись, передал трубочку мне. Поколебавшись, я взяла ее.
Вода была ледяной, отдавала на вкус мхом и минералами, дождем и туманом. Склонившись, чтобы опустить палочку, я скользнула взглядом по поверхности воды к проему в изгороди, через который в отдалении была видна одинокая горная вершина. Вид был до того неожиданный, до того идеально обрамлен листьями, что я на мгновение замерла. А когда выпрямилась, спокойствие утекло из меня, оставив ощущение утраты.
– Чайный мастер привел в ужас своих учеников, устроив в своем саду живую изгородь, которая закрыла вид на Внутреннее море, – и это составило славу его школе, – заговорила я скорее сама с собой. – Он оставил в изгороди один только проем и поставил перед ним чашу. Всякий пивший из нее должен был склониться и взглянуть на море через этот проем.
– Где вы слышали эту историю?
На какое-то мгновение мне захотелось сказать ему, что это Юн Хонг вычитала в какой-то книжке, но почему-то я поняла, что он мне не поверит.
– Один джап рассказал мне, – произнесла я. – В лагере.
– Солдат?
– Он не был военным. Во всяком случае, я ни разу не видела его в форме. Я так и не поняла, кем он был. Его звали Томинага. Томинага Нобуру. Он рассказал мне эту историю.
Что-то проблеснуло во взгляде Аритомо, скоротечное, как мотылек, бросающийся на пламя свечи. То был первый раз, когда я заметила в нем хоть какой-то намек на неуверенность.
– Я много лет не слышал этого имени, – выговорил он.
– Вы его знаете?
– Чайным мастером был его двоюродный дед. Как, по-вашему, почему он посадил изгородь, чтобы закрыть прекрасный вид?
– Томинага объяснил мне, – сказала я. – Но лишь сейчас, только что, я по-настоящему поняла это: внезапно открывающийся вид воздействует куда сильнее, чем постоянно открытый.
Он изучающе смотрел на меня некоторое время, потом кивнул.
Мы приближались к дому, когда оттуда вышел домоправитель вместе с высоким рыжеватым европейцем.
– Добрый день, мистер Накамура, – произнес рыжеволосый. И перевел взгляд на меня. – А вы, должно быть, Юн Линь. Я Фредерик. – Его выговор отличался от акцента дяди: больше английского. Он, прикинула я, года на два, на три старше меня. – Дядя Магнус прислал меня, чтобы я отвез вас домой. Беспокоится, как бы беды не вышло.
– Что-то случилось? – спросил Аритомо.
– А вы не слышали? Все утро по новостям передают: Верховный комиссар погиб. К-Ты убили его.
Аритомо глянул на меня:
– Вы должны ехать.
У обветшавшей под ветрами и дождями двери главного входа Фредерик, задержавшись, сказал:
– Ах да, мистер Накамура… Магнус просил напомнить вам о своем празднестве. Почему бы вам не поехать с нами? Мы вас подождем.
– У меня здесь есть дело, которое я должен закончить, – сказал Аритомо.
Он откинул щеколду и открыл дверь. Я резко развернулась в двери, позволив Фредерику протиснуться мимо меня к припаркованному через дорогу «Лендроверу». Аритомо отдал мне поклон, но я поклоном не ответила: слишком уж много воспоминаний о временах, когда я была обязана кланяться японцам, о том, как получала оплеухи, если кланялась недостаточно быстро или низко.
Я уже открыла было рот, однако Аритомо покачал головой. Я прошла через дверной проем, потом оглянулась и посмотрела на него. Он еще раз поклонился мне и закрыл деревянную дверь. Я стояла, застыв, еще мгновение, не сводя с нее глаз. И услышала, как звякнула, упав, щеколда и ключ повернулся в замке.
Каждому ребенку хочется иметь сказочного, не из нашей жизни, дядюшку, а поскольку у меня такого не было, то объектом моих грез стал Магнус Преториус, даром, что в моей подростковой жизни он если и появлялся, то как-то смутно. Познания свои о нем я почерпнула из рассказов моих родителей и из того, что они оставляли невысказанным – я подбирала обломанные ростки разговоров, когда они мне попадались, – а еще из того, что сам Магнус рассказал потом, когда мне повезло узнать его получше.
Добравшись в 1905 году из Кейптауна в Куала-Лумпур, Магнус работал помощником управляющего на одной из каучуковых плантаций семейства Гатри в Ипохе. Ему нравилось рассказывать людям, как он получил работу: ведший собеседование выяснил, что Магнус умеет играть в раггер[63]. Только поэтому. Как раз в то время он и подружился с моим отцом. Они занялись бизнесом вместе, приобрели каучуковую плантацию, а со временем – и еще несколько.
Плантаторы, чьи угодья находились в глубинке, жили в окружении каучука, ближайший сосед-европеец обычно обитал не менее чем милях в двадцати[64], а то и побольше. Девочкой, живя на Пенанге, я слышала истории о плантаторах, которые упивались до смерти или умирали от змеиного укуса, либо от малярии, либо еще от каких-то тропических болезней. Втиснутый в четкие нескончаемые ряды каучуковых деревьев, Магнус возненавидел такую жизнь и занялся поисками поприща получше. Как-то на выходных он, будучи в Ипохе, сидел за выпивкой в баре «ФМШ»[65] и услышал, что какой-то чиновник рассказывает о плато на высоте трех тысяч футов[66] на горном хребте Титивангса. Чиновник проболтался о планах превратить его в административный правительственный центр и горный курорт для высокопоставленных малайских государственных служащих.
Магнус, который, было дело, когда-то забирался на одну из гор в тех местах, сразу же понял, какие возможности кроются в этих планах. Неделю спустя он приобрел у правительства концессию на шестьсот акров[67] земли в нагорье. Он продал акции всех своих каучуковых плантаций моему отцу перед самой Великой депрессией – это был поступок, который отец вечно будет вменять ему в вину.
Геодезист на службе правительства, Уильям Камерон, составил карту этого нагорья в 1885 году. Он на слонах переваливал бесконечно открывавшиеся туманные вершины и долины, пока вел съемку хребтов, чтобы проложить на карте границу между Пахангом и Пераком. «Как Ганнибал, переходящий через Альпы», – частенько слышала я, живя в Маджубе, фразу, повторяемую Магнусом своим гостям.
С холмов Цейлона Магнус привез семена и саженцы чая. Из Южной Индии морем были доставлены рабочие для расчистки джунглей. За четыре-пять лет скаты и склоны холмов на его плантации покрылись чайными кустами. В конце концов от беспрестанного ощипывания у чайных деревьев прекратился рост, как у деревцев бонсая, которые культивировались поколениями японской знати. Через несколько лет после того, как Магнус разбил плантацию, на Камеронском нагорье появились еще две (недружественные) чайные плантации, но к тому времени товарная марка «Маджуба» уже укоренилась в Малайе.
Это был единственный сорт чая, который мой отец запрещал держать у нас дома.
Во время короткого обратного пути до Дома Маджубы Фредерик пытался вовлечь меня в беседу, однако мои мысли постоянно возвращались к Аритомо и моей неудаче: я не смогла убедить его устроить для меня сад. Глядя в окошко, я видела разбитые террасами склоны овощных ферм за пределами Маджубы или редкие бунгало, мимо которых мы проезжали. И только когда гурка в Доме Маджубы открыл нам ворота, я заметила стоявшие на подъездной дороге машины.
– Что тут происходит?
– Braais[68] Магнуса. Он их устраивает каждую субботу, – объяснил Фредерик. – Начинается в одиннадцать утра и обычно длится до семи-восьми вечера. Вам очень понравится.
Я смутно припомнила, что накануне Магнус говорит мне что-то про браай, только я напрочь забыла об этом.
В коридоре рядом с кухней мы едва не столкнулись с Эмили, спешившей куда-то с противнем, уставленным чем-то странным, блестящим, округлым и в трубочку.
– Ай-йох[69], мы так переволновались за тебя, лах, – укоряла она меня. – Все уже собрались там, – она указала подбородком на лужайку позади дома. – Иди к ним. Нет, не ты, Фредерик! Ты пойдешь мне помогать. А ты неси это Магнусу, – и она сунула мне противень.
Тут я разглядела блестящие странные штучки: это оказались уложенные в круговую спираль сырые колбаски, с дюйм толщиной и фута полтора длиной[70] каждая.
