– Ну, это ясно, – сказала она. – Я ведь тебе не открылась тогда. Теперь, видно, время пришло. У тебя ведь в жизни после меня все рушилось, верно?
– Да, – с удивлением припомнил он.
– А я ведь и вправду потомственная ведьма, только ты об этом не знал. А у нас, ведьм, особенное свойство: мы от мужчин, которые имеют неосторожность с нами сблизиться… ну, в интимном смысле, ты понимаешь… так вот, мы у них забираем счастье и удачу на будущее, оставляем им энергию только для жизни, а для успеха отнимаем, берем себе. Не знаю, как, но мы их опустошаем, как бы высасываем, понимаешь? Вот так-то, – вздохнула она после признания.
– Значит, из-за тебя и запои? – пытался он сохранить разум в сохранности.
– А как же! – подтвердила она с легкостью, которая была даже обидной для перечеркнутых лет Сашиной жизни. – Но мы, ведьмы, в этом не виноваты. Хотим мы того или не хотим, – все равно так получается. Душа черная. От природы. А против природы – что сделаешь. Будешь пить?
– У меня еще есть.
– Ну, а я себе налью. – Виолетта выпила и с горечью сказала: – Но я за это тоже заплатила. Сполна. Ты хотя бы на лицо посмотри. Помнишь, какое у меня было лицо?
Саша кивнул и сказал:
– О-о-о!
– Вот именно, что «о-о-о». А сейчас? Бородавку заметил? А усики? А то, что от фигуры осталось одно воспоминание? А морда тяжелая, с мешками? А глаза, как две черные дырки? Вот тебе и результат! Черная душа! И к концу жизни душа проявилась в лице. Расплатилась я, Сашенька, полностью. Не буду тебе объяснять, как я тут оказалась. Под домашним арестом, в охраняемой этой загородной, сучьей вилле, в этой своей «избушке на курьих ножках» Это история долгая и жуткая. И Кощей тоже был. На иглу посадил, гад! Но с этим я справилась, на алкоголь перешла. А-а! Чего там! Ведь так и должно было кончиться. – Она снова потянулась за бутылкой, но вдруг передумала и застонала с закрытыми, но сухими глазами. – В одиночестве. О, Господи, какое одиночество, Сашенька! Лютое! Столько лет! И что мне осталось от жизни: сидеть тут и смотреть в окно каждое лето на осыпающийся куст жасмина. Так что расплатилась я… И за то, что тебе жизнь попортила, да и другим мужикам тоже. – Она снова налила и выпила залпом.
– Но мужики, может, сами виноваты? – спросил Саша с бессмысленной попыткой как-то утешить, но скорее – из профессионального любопытства. – Спастись от такой силы, от ее последствий они могли сами?
– Нет, – ответила Виолетта. – Только другая ведьма может вытащить. Или не ведьма… Редко, но может обыкновенная, но очень сильная женщина. Она может избавить от чар своей сильной любовью. Разрушить своей любовью злую энергетику. Тебя-то, Саш, кто спас? Я же знаю, ты спасся. Я же тебя по телевизору вижу, знаю, что у тебя все хорошо. У ворот и дальше видеокамеры стоят, Саша. Я как тебя увидела с лукошком у ворот, так и обалдела. Решила поиграть с тобой немного, как раньше. Так кто спас-то тебя? Говори. Ты женат?
– Да.
– Счастлив?
– Ну… можно сказать, что счастлив. Хотя…
– Что «хотя»?
– Говорят, в Библии нет понятия «счастье». А есть «совершенная радость».
– Ах, в Библии?
– Да, в Библии, не при тебе будь сказано, – рискованно пошутил Саша.
– Действительно, не при мне, – серьезно восприняла шутку Виолетта. – Так говоришь, у тебя в семье «совершенная радость»?
– Пожалуй, так.
– Жена красивая?
– Очень, – честно ответил он. – Не как ты… тогда (он решил быть честным до конца и обойтись без дежурных комплиментов, поэтому и сказал «тогда»). – А по-другому…
– Что значит «по-другому»?
– Не знаю… Другая какая-то красота…
– Светлая? – с пониманием уточнила Вета.
– Да, можно сказать и так…
– Ну, значит, она тебя и спасла… от темной… Правильно? Она, да?
– Она, – наивно доверился Саша собеседнице, чего все-таки делать не следовало, несмотря на ее видимое раскаяние несколько минут назад. То была, скорее всего минутная слабость, не более, потому что дальше разговор принял совершенно другой оборот.
– И дети у тебя есть? – почти со злобой спросила она.
– Да, двое сыновей.
– Ты и богат, наверное, да?
– Ну, не то, чтобы богат, до олигархов мне далеко, но, в общем, денег достаточно.
– Значит, все хорошо у тебя… – с едва уловимой ноткой угрозы в голосе произнесла Виолетта, но Саша этого не заметил.
– Да, хорошо, – откровенно ответил он.
– А машина твоя где?
– Я за грибами без машины езжу. Так, до первой попавшейся станции.
Виолетта умолкла и тяжело задумалась. Грозная тишина повисла в комнате вместе с дымом сигареты, которую она, что-то решая про себя, закурила. И потом предгрозовая эта тишина взорвалась страшным громом. Не по силе звука громом – нет, а по содержанию, по смыслу того, что она произнесла. Как раз негромко, буднично даже, тусклым таким голосом, будто зевая, Виолетта сказала:
– А я тебя отсюда не отпущу.
– В каком смысле «не отпущу»? – новый озноб тронул Сашины лопатки.
– А в прямом, – ответила она, вновь наливая себе порцию «Блэк Джека».
– Сейчас не отпустишь? В смысле сегодня? – он все еще надеялся, что неверно понял ее фразу.
– Нет-нет. Вообще не отпущу. Будешь жить здесь.
– Как это здесь? Ты что? – кривовато усмехнулся он. – Ты шутишь так, что ли?
– Не-ет, Сашенька, какие шутки. Шутки давно кончились. Мы с тобой теперь навеки вместе. Первая любовь, знаешь ли, дорогого стоит. Будем жить здесь, условия хорошие. Уйдем, Сашенька, от мира.
– От мира, – машинально повторил он, цепенея от простого ужаса происходящего.
– Ну конечно от мира, от суеты твоей телевизионной. Здесь хорошо, птички поют, воздух свежий.
– Ты что? Серьезно?
– Вполне, – равнодушно сказала она.
– Да ты спятила, что ли! – встал Саша со своего дивана, неестественно засмеявшись. – Когда меня найдут, тебя же в тюрьму посадят за такие хохмы.
– Ну, положим, меня уже посадили. Пожизненно, так что мне ничего не страшно. А тебя, мил дружок моей юности мятежной, никто тут не найдет, даже не надейся. Сам ведь сказал: без машины, сошел на случайной станции, кто найдет-то, а?
Саша чувствовал себя персонажем идиотского, но вдруг ставшего вполне реальным – триллера, в котором роль жертвы предназначалась ему.
– Ну сам посуди, ведь не найдут тебя? А мои люди тебя и за порог не пустят, – Виолетта издевалась и улыбалась, а Саша в это время осознавал своим смятенным умом, что она права, что действительно не найдут. Опрометчиво было не оставить никаких следов своего грибного промысла. Но кто же знал?! Разве можно было предположить их встречу и то, во что она обернется? Он верил, не мог не верить в жуткую реальность угрозы: весь антураж происходящего – охранники, спрятанная в глухом лесу вилла, главная любовь его юности, которая показала ему, кем была на самом деле, какие-то темные силы, стоявшие за всем этим, незнакомый Кощей, владелец этого изолятора – все говорило о том, что он, к сожалению, не в сказке. И что ему теперь предпринять, он понятия не имел. Он верил в то, что сегодня судьба уготовила ему почему-то, неизвестно за какие такие грехи – вот этот зигзаг, такой чудовищный выверт, который может кончиться для него и для его семьи весьма печально.
Он верил и не знал, что его мучительница Виолетта только играла. Она ведь знала, как никто, что угроза оставить Сашу здесь навсегда – всего лишь фантазия, импровизация на тему: Ах, у тебя все хорошо, а у меня все плохо. Так пусть же тебе будет еще хуже, чем мне! Она знала, что одним из условий Завена было содержание ее в одиночестве. Только охранники и она, и больше никого. Она знала, что у него все под контролем, и случайный или даже не случайный человек задержаться тут не сможет. Что Сашу охрана впустила сюда только лишь потому, что уже много лет прошло, и никто уже не верил в опасность того, что она сбежит или передаст на волю крик о помощи. Да и кому передаст? Некому даже позвонить, если бы и была такая возможность. Никого не осталось. Ни-ко-го. Она знала, что по прошествии такого срока она никому не нужна и искать ее не будут. Но, самое главное – она знала (и Завен это предвидел), что ей уже и не захочется возвращаться на «большую землю». На ее «необитаемом острове» все ей было предоставлено, она тихо спивалась перед телевизором, как когда-то и ее мать, и ей уже ничего и не нужно было от жизни. И Саша был не нужен. Так только, подразнить немного… Кураж давно пропал. Она погасла, и только вот теперь оживилась ненадолго, получив такой неожиданный подарок из леса – единственного в ее жизни поэта, который ее когда-то любил. Она развлекалась и только, в то время, как сам поэт был в настоящей панике.
– Ну ты сядь, сядь, успокойся, – сказала она. – Выпей еще. Ах да, ты теперь не пьешь. Но глоток-то можно? Давай, выпей, расслабься. Может, я еще передумаю и отпущу. Отпущу тебя на волю.
– Отпусти, – попросил бывший Шурец и сам удивился, насколько жалобно у него это прозвучало. – Отпусти, пожалуйста.
