– …что ты, ничего этого она не понимает, это же элементарная стерва, пьявка… – с гневным воодушевлением объясняет она второй своей подруге. – У нее до Вальки циркач был, жонглер на проволоке, она его догола обобрала, ушла – так, говорят, с одним трико рваным и кедами оставила. Она и Вальку до последнего обберет, вот увидишь. А потом, как и всех своих прежних мужиков, по боку – и какого-нибудь очередного дурачка с большим карманом на аркан! И минуты даром не потеряет, мужчины – ослы, их к таким как магнитом тянет. Лет ей всего тридцать, холеная, каждую неделю салон красоты посещает, по вечерам – теннис, бассейн. Ни детей, ни службы… Нарядов – что у Екатерины Второй, грудь – как у Лоллобриджиды… Ты бы посмотрела, как умеет она ее демонстрировать, знает, что это главный ее товар… А уж в мужика вцепиться – ну, тут опыта ей не занимать, на Западе такие дамочки учебники пишут…
– …нет, ты путаешь, та до нее была, они просто похожи, одинаково длинные, худоногие, – с жаром перебивает она следующую свою телефонную собеседницу. – Это его излюбленный вкус, уж я-то знаю, все его женщины такие: светленькие, гибкие… Чтоб талия – как у жены Пушкина, сорок семь сантиметров. Потому, вероятно, и я в его избранницах оказалась, параметры главную роль сыграли… А ту, что ты видела, Светланой зовут, она скрипачка из оркестра. Дура истерическая! До двадцати пяти сидела в старых девах, пиликала на своей скрипице, глаз от пюпитра не поднимала. Совсем свихнулась, ей бы самый раз в клинику лечиться, а тут, пожалуйста, он на свою беду. Ну и начался спектакль Шекспир да и только: космическая любовь, безумная ревность, жизнь или смерть, вопли, сопли, угрозы отравиться, из окна прыгнуть и все, что хочешь. Помучила она ему нервы. Ему к публике выходить, он уже во фраке, а она ему за кулисами сцены выдает. Не так на нее посмотрел, не то ей слово сказал. Она его к каждой школьнице ревновала, к каждой соплюшке, что лезут с фотографиями подписать. Однажды он какой-то чиркнул: «Милой Зое». Она из-за его плеча прочитала, карточку – цап, на клочья, Вальку по морде, тут же, на глазах у поклонниц, у самой Зои. Почему она тебе милая? Почему другим без эпитетов, а этой – милая? Да на девку: ах ты, хлюха желторотая, я тебе покажу, как к женатому человеку клеиться! А ты, – на Вальку, – старый козел, никак не уймешься, дошел, докатился, уже семнадцатилетние у тебя в любовницах! Разоралась, как шизофреничка. Одно время у него аккомпаниаторша была, уже совсем пожилая женщина, давно за пятьдесят, вставные зубы, внуки. Но – статная еще, держала себя всегда в струне, на сцену выходит – возраста не дашь. Так же ее она подозревала. Ты представляешь! Они днем в пустом зале репетируют, а она в ложу прокрадется, спрячется за портьерой и зыркает оттуда, как хорек из норки, каждое их движение анализирует. Как они друг с другом говорят, как он на нее смотрит, как она на него посмотрела… Светочка эта великолепная до того его умучала, что он от нее самым настоящим образом сбежал. В Одессе, из гостиницы. Сказал вечером – дескать, спустится в бар за баржомом, а сам – в такси, в аэропорт, на первый же самолет, какой был. А был – в Алма-Ату. У нее нюх собачий. Она четверть часа подождала, нет, мигом разгадала, в аэропорт, за ним вдогонку, на следующем. А билетов нет. Она на себе платье рвала, говорят, в истерике каталась. Посадили ее, дуру ненормальную. Прилетела – а он знал, что она за ним кинется, уже из Алма-Аты смылся, куда – неизвестно. Она в Новосибирск, в Казань, в Читу. По всему Союзу недели две металась. А он под Москвой у приятеля на даче сидел в глубоком подполье. Купил ящик коньяку, рядом озеро, бутылку с собой – и на весь день в камыши с удочкой. Конечно, все концерты сорвались, должен был в Бразилию ехать – это дело тоже накрылось. Светочке только бы в угро работать: про дачу она все-таки дозналась, явилась ночью на такси, чтоб сонного захватить. Всех дачных собак перебудила, лай поднялся бешеный, просто светопреставление. Она – в дом, а он у нее на глазах в окно и через лес на электричку. Она видит, гоняться за ним – не поймаешь. Тогда, знаешь, что, стерва, сделала? Он ей на свой вклад в сберкассе, дурак, доверенность написал. Она все эти деньги сняла, а ему через знакомого ультиматум: отдам, только если придешь и все будет по-прежнему. Но он не вернулся, предпочел остаться голеньким, в чем от нее в Одессе сбежал. Теперь она в его квартире, все ждет, надеется, все его вещи у нее, рояль, стереомаг японский за двадцать тысяч. С Эллочкой этой людоедкой он с нуля начинал. Но тогда у него еще вся его слава была, он котировался, любая филармония старалась его заполучить. Не ему условия ставили, он их диктовал. А теперь его орбиты – Моршанск, Арзамас, целинные совхозы. Теперь ему честь даже у нас выступить. Говорят, он три вечера просил, а директор: нет, только один. Кто пойдет, на второй раз и половину зала не соберем. Был Балабанов – да весь вышел, одно воспоминание… Так и сказал, точно! Что ты – ему, не ему, среди своих. Вальке в лицо такое сказать! У него гонору – на пятерых Шаляпиных, он бы тут же в морду с кулаками полез, он же совсем бешеный делается, если его задеть… Но я это слово в слово знаю, как он сказал, именно так: был – да весь вышел, одно воспоминание! Как ты верно угадала, тогда мне это постоянно на ум приходит – что короткой будет его карьера Так оно и есть, не хватило его надолго. Как быстро взлетел, так быстро теперь и падает…
– …настоящий артист никогда себе такого не позволит! Если уж повезло, выбился, как говорится, наверх – надо свою форму как можно дольше блюсти. Это же само собой Строгий режим, каждый день спорт, ничего лишнего. Возьми Козловского: он за всю свою жизнь рюмки не выпил. Чуть не девяносто, а еще поет… – говорит она в трубку через полчаса, на этот раз внешне спокойным, раздумчивым тоном, как бы даже с доброй расположенностью к своему бывшему мужу, с сожалением о его таланте. – А Валька – ты только посмотри на него, сразу станет тошно: оплыл, обрюзг, сейчас в нем уже за сто килограммов. Последний раз по телевизору я его даже не узнала. Объявляют, а выходит – смотрю и не понимаю, кто же это? Потом вроде бы узнаю, но все равно глазам не верю: батюшки, неужели же это он! С его привычками артисту просто гроб. Приятели его все пьющие, постоянно тянут в свои компании, а у него сил отказаться нет. Куда ни приедет, с концерта обязательно в ресторан или прямо в гостиничном номере сабантуй до утра. Бутылка за бутылкой, накурят так, что и в противогазе задохнешься. Он и сам курит, а это голосовым связкам гибель. И вообще у него всё – одна безалаберность. «Волга» последней модели была, приятель взял, поехал «под мухой», разбил… Сколько денег через его руки пролетело! Хоть на что-нибудь путное он их употребил? У него дочь от Тамары, ей уже девятнадцать, студентка. Ей замуж выходить, с матерью в однокомнатной малогабаритке теснятся. Может она так замуж выйти, нормально свою жизнь наладить? Что ему стоило кооперативную квартиру купить? Ведь – дочь родная, и притом – одна у него. Всего-то три-четыре тысячи истратить… Мог бы сам основательно устроиться, долго ли еще его хватит по гастролям мотаться, старость-то уже не за горами… И не его ранга, ни с его возможностями, а как еще устраиваются, какие квартиры, какая обстановка, дачи… А у него теперь и своего угла нет, у Эллочки на птичьих правах. Вытурит она его – совсем на улице останется. А это – уж как пить дать. Какие у него теперь заработки, ей разве такие нужны? Будет она терпеть, что он ни одни стройные ножки мимо себя пропустить не может, готов тут же вслед бежать? Это она терпела, пока деньги, а скатится еще ниже, до какой-нибудь затрапезной областной филармонии, где ставка всего две сотни в месяц, а то и меньше, – на что он ей тогда такой? Первый же подходящий повод – и она его кубарем. Долго не задержится, у него же так не бывает, чтоб гладко, на каждом шагу с бабами что-нибудь… Я тебе рассказывала, какую штуку он в Караганде отмочил? О, это был номер, именно в его стиле! Представляешь, уже на вокзал едем, до отхода поезда сорок минут, наши уже все внизу в автобус садятся. Чемоданы у нас готовы, я плащ надеваю, он тоже одевается и говорит: я в буфет за сигаретами. Я говорю: ждут же нас, в автобусе у кого-нибудь закуришь. «Я в одну секунду!» Ушел, жду. Минута, три, пять… Наш концертный администратор снизу звонит: в чем дело, все в сборе, вы на часы смотрите или нет? Хватаю чемоданы, сама тащу их в автобус, каждый – по пуду, руки отрываются. Опять бегу на этажи – Вальку по буфетам искать. Ни в одном нет. На самом верху какая-то киногруппа номера занимает. Мне словно кто на ухо, я по номерам. Стучать некогда, рву двери на себя: извините! – и к следующей. И что же? Вот он, голубок, у какой-то фифы киношной! Она – в шортах, голые ляжки, пляжное трико с немыслимым декольте, он – в кресле, расположился с полным удобством: нога на ногу, в одной руке сигарета дымится, в другой – рюмка с коньяком, уже хлебнул, глаза в блеске, щеки розовые. Ничего уже не помнит: что уезжаем, что поезд вот-вот, что его вся бригада в автобусе ждет… Я его чуть не убила! А самое возмутительное – хоть бы он с этой фифой знаком был или раньше видел, а то ведь только-только в коридоре встретились…
