Ознакомительная версия.
«Все растения в порядке, — писала она, — а вот большая желтая картина над камином стала коробиться — по-моему, холст был натянут плохо; я ее сняла, отнесла в чулан, где попрохладнее, и прислонила к стене, как и все остальные. Мне очень нравится синяя картина и еще рисунки — все-все! А особенно тот, про который Роберта сказала, что это Ваш автопортрет».
— О господи! — простонал Дункан, прочитав это послание.
Дженни перечитала ему всего Джозефа Конрада; Гарп в детстве очень любил этого писателя.
А Хелен чувствовала, что ей даже полезно иметь определенную преподавательскую нагрузку, ибо занятия и подготовка к ним отвлекали ее от постоянных тревожных мыслей о сыне.
— Этот мальчик еще встанет во весь рост, — уверяла ее Роберта.
— Он уже не мальчик, а молодой мужчина, Роберта, — возражала Хелен. — Хотя ведет он себя, конечно же, по-мальчишески!
— Они все для меня мальчики, — сказала Роберта. — Гарп был мальчиком. Я сама была мальчиком, пока не стала девочкой. И Дункан всегда будет мальчиком, для меня.
— О господи! — сказала Хелен.
— Ты бы занялась спортом, — посоветовала ей Роберта. — Чтобы расслабиться.
— Роберта, пожалуйста!.. — умоляющим тоном сказала Хелен.
— Попробуй бегать, — продолжала Роберта, словно не слыша ее.
— Бегай сама, а я буду читать! — отрезала Хелен. Роберта и бегала — все время. Ближе к шестидесяти годам она стала порой забывать про эстроген, который транссексуалу надо принимать всю жизнь, чтобы сохранить женские формы. Пропуски в приеме эстрогена и усиленные занятия бегом привели к тому, что крупное тело Роберты стало меняться как бы в обратном направлении — прямо у Хелен на глазах.
— Я иногда просто диву даюсь, глядя на тебя. Что с тобой происходит, Роберта? — спросила Хелен.
— Но это ведь даже интересно, — сказала Роберта. — Я сама никогда не знаю, например, как буду себя чувствовать или как буду выглядеть.
Уже после пятидесяти Роберта умудрилась поучаствовать в трех марафонских забегах, однако у нее возникли проблемы с сосудами, и врач посоветовал ей бегать на более короткие дистанции. Двадцать шесть миль — слишком много для бывшего «крепкого орешка», которому уже за пятьдесят. «Стареешь, номер девяносто!» — поддразнивал ее Дункан. Роберта была на несколько лет старше Гарпа и Хелен, что всегда было заметно. Она вернулась к прежнему маршруту — шестимильной дорожке, по которой обычно бегала с Гарпом от Стиринг-скул до моря, и Хелен никогда не знала, в какой именно момент Роберта вдруг появится у них дома, вся в поту, задыхаясь и мечтая принять душ. Роберта всегда держала в доме у Хелен огромный купальный халат и несколько смен одежды на случай таких вот неожиданных появлений, когда Хелен, подняв голову от книжки, вдруг видела перед собой Роберту Малдун в костюме для бега — а в руках у нее, в умелых руках, способных точно поймать и отпасовать мяч, тикающий, точно собственное сердце Роберты, огромный секундомер.
Роберта умерла весной, когда Дункан еще лежал в вермонтской больнице. Она совершала спринтерские забеги наперегонки с ветром на пляже в Догз-Хэд-Хар-бор, но вдруг остановилась и с трудом поднялась на крыльцо, жалуясь на «какой-то стук» в затылке, а может и в висках; она сказала, что не в состоянии точно определить, где слышится этот стук. Потом она уселась в гамак на веранде, глядя на океан, и попросила Эллен Джеймс приготовить ей стакан чая со льдом. Эллен убежала и вскоре прислала Роберте записочку с одним из парнишек, прислуживавших в Филдз-фонде: «С лимоном?»
— Нет, просто с сахаром! — крикнула ей Роберта. Когда Эллен принесла чай, Роберта залпом осушила целый стакан.
— Замечательно, Эллен! — сказала она. И Эллен пошла на кухню, чтобы приготовить ей еще стаканчик. — Замечательно! — крикнула ей вслед Роберта. — Принеси еще один, точно такой же! Я хочу, чтобы мне всю жизнь приносили такой чай!
Когда Эллен вернулась со стаканом чая, Роберта Малдун лежала в гамаке мертвая. Что-то разорвалось, что-то лопнуло в ее могучем организме.
Смерть Роберты нанесла Хелен страшный удар, но она все-таки держалась: ей нужно было заботиться о Дункане — в кои-то веки его болезнь сыграла положительную роль. Эллен Джеймс, которую Роберта всегда так поддерживала, тоже не могла особенно горевать, ведь на нее свалилась огромная ответственность — ей предстояло принять пост Роберты в Филдз-фонде, и она была безумно занята, входя в курс своих новых сложных обязанностей. Юная Дженни Гарп никогда не была так близка с Робертой, как Дункан, так что именно Дункан, еще закованный в гипс, воспринял смерть Роберты тяжелее всех. Дженни не оставляла его ни на минуту и без конца болтала о чем-то отвлекающе-приятном, но Дункан слишком хорошо помнил Роберту и все те случаи, когда она — столько раз! — выручала Гарпов, и его, Дункана, в особенности.
И он плакал от горя. Плакал так много, что пришлось сменить гипсовый корсет у него на груди.
Жившая в его квартире женщина-транссексуал прислала ему из Нью-Йорка телеграмму:
НАВЕРНОЕ, ТЕПЕРЬ МНЕ ПОРА ВЫМЕТАТЬСЯ, РАЗ Р. УМЕРЛА? ЕСЛИ ВАМ НЕПРИЯТНО, ЧТО Я ПО-ПРЕЖНЕМУ ЗДЕСЬ ЖИВУ, Я СРАЗУ УЕДУ. ХОТЕЛОСЬ БЫ ЗНАТЬ, НЕЛЬЗЯ ЛИ МНЕ ВЗЯТЬ НА ПАМЯТЬ ФОТОГРАФИЮ, НА КОТОРОЙ Р. ВМЕСТЕ С ВАМИ? ТО ЕСТЬ, Я ПОЛАГАЮ, ЧТО ЭТО ВЫ. С ФУТБОЛЬНЫМ МЯЧОМ. ВЫ В ТРЕНИРОВОЧНЫХ ШТАНАХ И ФУТБОЛКЕ С НОМЕРОМ 90, КОТОРАЯ ВАМ СЛИШКОМ ВЕЛИКА.
Дункан никогда не отвечал на ее открытки, на ее отчеты о состоянии квартиры и домашних растений, о том, куда она поставила или повесила ту или иную его картину. Однако воспоминания о той старой футболке «номер 90» все же заставили его ответить ей, кто бы ни была эта несчастная застенчивая то ли девочка, то ли мальчик, к которой Роберта, как хорошо знал Дункан, всегда была очень добра.
«Пожалуйста, оставайтесь в квартире сколько захотите, — писал он ей. — Но эта фотография мне самому очень нравится. Когда я наконец встану на ноги, я непременно постараюсь напечатать такую же специально для Вас».
Роберта велела ему разобраться со своей жизнью, и Дункан очень сожалел, что теперь уже не сможет доказать ей, что в состоянии сделать это. Теперь он чувствовал ответственность и удивлялся, как это его отец, писатель, в таком молодом возрасте уже завел детей, завел его, Дункана. Лежа в вермонтской больнице, Дункан принял множество самых разных решений, и большую часть этих решений он выполнит.
Он написал Эллен Джеймс, которая все еще чересчур сильно переживала его беду, и предложил ей приехать и полюбоваться, какой он красивый, весь в бинтах, весь на стержнях
«Пора нам обоим приниматься за работу, хотя мне сперва нужно кое-кого нагнать — тебя, — писал он ей. — Теперь, когда Капитана Энергии уже нет с нами, наша семья кажется мне значительно меньше. Давай же постараемся больше никого не терять».
Он хотел написать и матери, сказать ей, что постарается сделать все, чтобы она могла им гордиться, но, даже произнося эти слова про себя, тотчас почувствовал себя полным идиотом; он знал, какой твердый характер у его матери и как мало ей помогают сентиментальные разговоры и сладкие обещания. Так что новый взрыв своего энтузиазма Дункан обратил на юную Дженни.
— Черт побери, теперь мы должны быть особенно энергичными! — заявил Дункан сестренке, и без того исполненной энергии. — Жаль, что ты почти не знала отца — вот чего тебе действительно не хватает. У него-то всегда можно было разжиться энергией! А так придется тебе вырабатывать ее самостоятельно.
— Энергии у меня вполне хватает! — возразила Дженни. — Господи, как ты думаешь, что я в последнее время только и тратила, о тебе заботясь?
День был воскресный; Дункан и Дженни, как всегда, смотрели по телевизору футбольный матч. А вот и еще одно хорошее предзнаменование, подумал Дункан: вермонтская телестанция в то воскресенье как раз передавала матч из Филадельфии. «Орлы», правда, с позором проиграли «Ковбоям», но сама по себе игра не имела значения; Дункан более всего ценил не игру, а церемонию, предшествовавшую каждому матчу. На этот раз флаг был приспущен в связи с кончиной бывшего «крепкого орешка» Роберта Малдуна. На табло мерцали цифры — 90! 90! 90! Дункан отметил, как все-таки изменились времена: например, феминистские похороны теперь устраивались повсеместно, он только что читал о грандиозном действе в Небраске. А в Филадельфии спортивный комментатор умудрился сказать без всяких ужимок и подмигиваний, что флаг приспущен в честь Роберты Малдун, и пробормотал смущенно:
— Она была поистине выдающимся спортсменом! А какие у нее были замечательные руки!
— Исключительная личность! — согласился и второй ведущий.
А первый сказал:
— Н-да, она так много сделала для… — и мучительно запнулся.
Дункан все ждал, когда же он скажет, для кого именно — для всяких уродов, для странных людей, для жертв сексуального насилия, для его отца, для его матери, для него самого и для Эллен Джеймс…
Ознакомительная версия.
