Я спешу домой и в надежде слегка остыть включаю телевизор, но по телевизору идет передача про маму, и я, потрясенный, не в состоянии переключить канал.
«Тарм и Грит Окхольм – две несовместимые величины. Город, который добродетелен одним только тем, что является спокойным ютландским городком. Тихое местечко, откуда родом неожиданно взошедшая суперзвезда. Между тем большинство датчан считают Грит уроженкой Копенгагена, но она из самой дальней датской глубинки, какую только можно себе представить, и мы, те, кто любит ее музыку, можем услышать это по умиротворенности и благопристойности, которыми пропитаны ее песни, – говорит журналист с ощутимым ютландским акцентом. – Оказавшись в этих краях, вы должны непременно заехать в Тарм. Хотя бы ради того, чтобы своими глазами увидеть ту любовь, которую жители питают к Грит. Здесь живут самые преданные ее поклонники».
Было полчетвертого ночи. Я могу утверждать это наверняка, потому что посмотрел на часы, услышав шаги в квартире. Я осторожно вылез из постели, подыскивая взглядом какой-нибудь тяжелый предмет, и остановился на пепельнице, которую забрал из квартиры на Санкт-Педер. Она удобно лежала у меня в руке – тяжелая и массивная. Он шумел так, словно находился в своей собственной квартире. Я тихо выскользнул из спальни и успел взглянуть на него, когда он заходил в ванную комнату. Он выглядел как-то неотесанно – длинноволосый, бородатый, мощный, сильный, к тому же он казался очень самоуверенным. Мне следовало быть аккуратней – я не победил бы его в честном поединке, но тот, кто забирается ко мне в квартиру, в общем-то и не вправе рассчитывать на честный поединок. Я подкрался к ванной и притаился у двери, ожидая его выхода. А он помыл руки и беззаботно вышел в коридор. Я занес пепельницу над его головой и со всей силой вмазал ему в затылок. Он остался стоять, но схватился за голову от боли. Мне надо было бы тут же ударить его во второй раз, если его не подкосил первый, но я изумился, что он до сих пор на ногах после удара монолитной пепельницей. Он обернулся на меня, сверкая глазами, и я в отчаянии замахнулся снова. Но ударить мне не удалось, так как он скрутил мою руку. В его руке была такая силища, какую мне никогда не приходилось испытывать на себе, она несравнима даже с силой Бриана.
– Будешь драться?
Глаза его горели, а голос гремел.
– Ты в моей квартире. – Мой голос звучал жалобно.
– Брось пепельницу.
Он сдавил мне руку сильнее, стало ужасно больно, так что не оставалось ничего, как разжать пальцы. Пепельница упала на пол и раскололась.
– Сядь.
Я послушно опустился на диван. Из затылка у него сочилась кровь. Он осторожно коснулся раны и посмотрел на кровь на своих пальцах:
– Ты бьешь всех, кто приходит тебе на помощь?
– Ты находишься в моем доме.
– Ты слышал, что я сказал?
Я затряс головой.
– Я пришел тебе помочь, Николай.
Я не знал, кто это. Никогда раньше я его не видел, но раз так, почему он со мной так разговаривает?
– Я тебя знаю? Кто ты?
Он улыбнулся мне и широко развел руки, прежде чем ответить:
– Я Иисус Христос. Пришел сделать из тебя хорошего человека.
Стараясь не выдавать своих намерений, я огляделся в поисках нового орудия, но все, что попалось на глаза, – диванная подушка. Тем временем он ожидал моей реакции. Поняв, что ее не будет, он сказал:
– Ты ведь не веришь в меня, да?
Я старался сохранять спокойствие.
– Правда?
Я молчал.
– Почему же так сложно поверить?
Я по-прежнему был довольно спокоен.
– Может быть, потому что ты считаешь, что не заслуживаешь моей помощи?
Молчание в ответ.
– Я здесь для того, чтобы сделать из тебя хорошего человека. Понимаешь?
Я покачал головой.
Казалось, он разочарован.
– Чего именно ты не понимаешь? Я, Иисус Христос, пришел, чтобы сделать из тебя хорошего человека.
Тут я впервые обратил внимание на то, что у него на ногах сандалии, и эта деталь укрепила меня в мысли, что передо мной сумасшедший.
– Почему я?
– Тебе не нужна помощь?
– Но другим тоже нужна. Людям, которые верят в Иисуса, и так далее.
Он кивнул с серьезным видом:
– Верно. Но есть ли у них сестра, которая молится за них по несколько раз в день?
– Ты знаешь Сес? – с опаской пробубнил я.
– Да, Николай. Она молится за тебя бесчисленное количество раз в день. Она действительно уверена, что ты можешь стать лучше, чем ты есть сейчас. Она думает, что ты в состоянии не причинять другим зла, не быть агрессивным и гнусным. Что ты можешь стать лучше и обрести счастливую жизнь. Ты сам-то как думаешь?
Я затряс головой и сказал:
– Я не понимаю этого.
Я не верил в то, что он Иисус, но он знал Сес, и это меняло дело. Это заставило меня прислушаться к нему. Он совсем не был похож на Иисуса, по крайней мере того, что висел на кресте. Он был слишком грубым и крупным.
– Как ты считаешь, может ли твоя жизнь улучшиться, если ты станешь хорошим человеком?
Я молчал, но отнюдь не потому что не знал ответа. Просто ответ был очевиден.
– Конечно.
– Тогда почему ты не становишься им?
Вот на этот вопрос я действительно не мог ответить.
– Пойду пописаю.
Я встал с дивана и с опаской прошел мимо него в туалет. Писать мне не хотелось, но мне нужно было избавиться от хаоса, царящего в голове. Я сел на унитаз и попытался расслабиться. Я просидел около десяти минут, пока мои мозги слегка не расслабились. Когда я вышел, он стоял, держа в руках мой фотоальбом. Он открыл фото Силье:
– Это твоя бывшая девушка?
Я кивнул.
– Та самая Силье, которую ты избил?
Я с трудом мог дышать.
– Откуда ты знаешь?
– Твоя сестра рассказала. Красивая. Должно быть, это терзает тебя. – И он вновь посмотрел на фотографию, а затем стал листать дальше. – У тебя много фотографий сестры. Я надеюсь, что ты скучаешь по ней.
– Может, хватит уже пялиться? – Я протянул руку за альбомом, но он не спешил его отдавать.
Он полистал еще, затем сел в кресло и начал внимательно изучать снимки. Я в нерешительности продолжал стоять. Он захлопнул альбом и положил его на журнальный столик. Я поставил альбом на место и остался стоять у книжной полки – у меня абсолютно не было желания слишком близко подходить к этому человеку.
– Ты не веришь, что я Иисус Христос?
– Естественно, не верю.
– И кто же я, по-твоему?
Я осторожно ответил:
– Придурок, который был знаком с моей сестрой.
Он улыбнулся:
– Придурок? Я не придурок. Ты готов делать то, что я скажу?
Я сделал глубокий вдох и подумал: «Черт возьми, от этого ведь не будет хуже?» Вслух я ответил:
– Да, ведь мне нужна помощь.
Я сбил его с толку.
– Несмотря на то, что ты считаешь меня придурком?
– Да.
– Ты готов положиться на придурка?
– Я готов положиться на тебя.
– Сядь, Николай, и расслабься. Нет абсолютно никаких причин бояться.
Я уселся на диван подальше от него. Он же подвинул кресло и наклонился ко мне:
– Чтобы помогать тебе в дальнейшем, придется сделать кое-что кардинальное.
Я согласился, не вполне понимая, что имеется в виду под «кардинальным».
– С Копенгагеном у тебя связано слишком много дурных воспоминаний. А потому тебе надо уехать отсюда.
Я кивнул. Конечно, надо уехать.
– У тебя есть где-нибудь кто-то, кто может поддержать тебя, Николай?
– Я не знаю никого за пределами Копенгагена.
– Совсем никого?
Я покачала головой. Конечно, есть одно выдающееся исключение, и я промямлил:
– Бабушка и дедушка живут в Ютландии, в Тарме, но они все равно мне ничем не помогут.
Он улыбнулся:
– А ты больше не знаешь никого из Тарма?
– Мама с папой оттуда, но это небольшая подмога – они оба умерли.
– Да уж.
И тут до меня дошло. Он хочет послать меня в Тарм. Именно это и есть то кардинальное, о чем шла речь. Я потрясенно уставился на него.
– Я же не попрусь в Тарм. Или ты совсем больной?
Он засмеялся:
– Ну, ты же сам сказал, что я придурок. Ты готов делать то, что я скажу?
Я уже обещал, так что раздраженно ответил:
– Да.
– Хорошо. Как только кончится текущий месяц, ты отправишься в Тарм.
Я с трудом понимал, каким образом это улучшит мою жизнь. Скорее наоборот.
– Что я там буду делать?
– Это от тебя зависит. Положись на меня. У тебя там гораздо больше возможностей, чем в любом другом месте.
Пропади пропадом этот Тарм, но мне пришлось согласиться. Иисус приказал это сделать. Он протянул мне руку, и я осторожно прикоснулся к ней. В тот момент, когда кожа соприкоснулась с кожей, я почувствовал, что мой узел как-то ослаб. Впервые за долгое время я почувствовал лишь дискомфорт, но без боли, и улыбнулся.
