— Я сам люблю рассказы Антонова, но он был с теми, кто угробил Пастернака. — Виктор Платонович потемнел лицом. — Нет, Андрей, упоминать, так всех. И не проси.
— Скажи еще, как Самсонов: «Страна должна знать своих героев»…
— В данном случае — должна! — И после паузы: — Кстати, недавно я встречался с Самсоновым.
— Вика, — взмолился Говоров, — тебе не надо передо мной оправдываться. Я не партийный товарищ, и ты волен встречаться с кем угодно. Просто я не желаю иметь с Самсоновым ничего общего. Между прочим, он поступил мудро, когда взял твоего сына на работу. Вот кто умеет делать себе репутацию. Ладно, о’кей, я приготовил тебе газеты. Материалы последнего пленума Союза писателей. Все та же гоп-компания: Марков, Михалков, Проскурин, Кузнецов…
— Опять писатели в долгу перед народом и партией?
— Именно. Прочти, вдохновишься. В следующую среду сядем с тобой к микрофону, поклевещем. А сейчас — вот твой скрипт, в девственной чистоте, иди в студию, записывайся.
— Это называется «пошел к едреной матери». В обед мы с Толей спустимся в кафе. Присоединяйся к нам.
— Вика, не могу! У меня в два часа Петя Путака, и мне еще надо писать корреспонденцию.
— О чем?
— Французские ученые о Сахарове. По материалам сегодняшних газет.
— В общем, с тобой не поговоришь. Нет, Андрей, ты безнадежен. Прикипел задницей к креслу, не сдвинуть.
— Передай Толе, чтоб не задерживался в кафе. У него гора невычищенных пленок. Савельев прибежит жаловаться.
Савельев заглянул еще до обеда:
— Андрей, надо что-то делать с Толей. Он все утро чесал языком с Викой. У меня работа стоит. Ни одно интервью не готово.
— Боря, — ответил Говоров, — Вика приходит к нам не только записываться. Он сидит дома в четырех стенах, ему все обрыдло, он хочет общаться с людьми. Он приходит к нам потрепаться, такова российская традиция. Ведь в Париже нет Дома литераторов. А что он видит у нас? Ты пишешь корреспонденции или висишь на телефонах. Я сижу, зарывшись в газеты. Ни ты, ни я не разговариваем с Викой — мы с ним работаем. Прочли скрипт — спасибо, Вика, иди в студию. Настоящее внимание к Вике проявляет только Шафранов. И чаем напоит, и посочувствует, и послушает, и новости расскажет — кто, кого, каким способом. У Вики в запасе тьма историй, он в этом отношении клад, ему необходимо высказаться, а может, просто вразумить нас, мудаков!
— Ты уж слишком, Андрей! Когда у меня есть время, я с удовольствием слушаю Вику, но я завален корреспонденциями, интервью, письмами… В пятницу я пишу два материала.
— Боря, мы будем царапать себе плешь: мол, пропустили, прошляпили Вику!
— Согласен. Однако у Беатрис любимчик Жан Мари.
— Все наши авторы хотят работать с Толей. Поэтому он не успевает.
— Правильно. Почему Беатрис строчит доносы в Гамбург на Шафранова? Как, ты этого не знаешь или делаешь вид? Ну да, ты у нас небожитель, отдуваться перед начальством приходится мне. Так вот, Беатрис не нравится, что все предпочитают Толю. И она потихоньку копает под него.
— Скажи Беатрис, что только за Виктора Платоновича мы должны платить Толе дополнительную зарплату.
— Вот это ты ей сам скажешь!
В обеденный перерыв Говоров отлучился на десять минут из бюро — купить в ближайшей булочной два горячих пирожка. Всегда покупал одно и то же. При его появлении продавщица сразу засовывала киш и фрианд в электрическую печку. Наверно, в булочной его так и прозвали — «месье киш и фрианд».
Вернувшись в кабинет, Говоров лакомился пирожками, прихлебывая кофе, и, готовясь к корреспонденции, не торопясь читал французские газеты. Кайф!
Но к двум часам оживали телефоны и начинали скрестись в дверь.
Сегодня пришел Петя Путака. Принес два скрипта. Говоров один подписал, а второй…
— Петя, значит, кроме трех ленинградцев, в Союзе вообще нет поэтов?
— А ты что, Евтуха и Вознесенского принимаешь всерьез?
— Не полностью, но принимаю. К тому же существует Ахмадулина, Окуджава, Мориц.
Путака состроил пренебрежительную гримасу.
— Мориц идет после Краснопевцевой.
— Совсем красиво. — Говоров старался не терять ровного, спокойного тона. — А Самойлов, Левитанский?
— Военное поколение — говно! — отмахнулся Путака.
— Ты прелесть, Петя. Могу себе представить, как бы хохотали в Москве, если бы я твою передачу пустил в эфир.
— Мы во «Вселенной» все так считаем! — повысил голос Путака.
— Мне нас…ть на вашу «Вселенную». Так и передай Самсонову. О советской поэзии, без моего особого разрешения, ты больше писать не будешь. Ищи себе другие темы.
— Это новое указание из Гамбурга? — забеспокоился Путака.
— Это мое мнение. И его достаточно.
— Я позвоню в Гамбург. У меня есть кому звонить! Я скажу, что ты блокируешь «Вселенную».
— Я блокирую глупости, которые идут от вашего журнала. Впрочем, вот телефон. Звони.
— Андрей, — заныл Путака, — я, может, слишком резко. Давай что-нибудь вычеркнем.
— Мы и вычеркнули. Весь скрипт.
Теперь на Путаку было жалко смотреть.
— Андрей, если я не запишу на этой неделе свою четвертую передачу, мне Беатрис не засчитает ее в зарплату. Потеря денег. Мы и так в долгах. Фаина болеет…
— Вот этот разговор мне понятен. Дождись сегодняшней «Монд» и найди там какую-нибудь статью для перевода. Пустим ее в пятницу как корреспонденцию. Я предупрежу Савельева.
Когда Путака осторожно прикрыл за собой дверь, Говоров подумал: «Ну вот, нажил себе еще одного врага. Впрочем, вся редакция «Вселенной» давно ищет повода меня куснуть. Хорошо, что пока я им не по зубам!»
…С Беатрис он столкнулся в коридоре, и та нежнейшим, воркующим голосом спросила:
— А правда, Андрей, что вы разрешаете Шафранову пить чай в рабочее время с Виктором Платоновичем?
— Может, мы должны запретить Толе ходить в рабочее время в туалет?
— Андрей, вы понимаете, о чем я говорю. Толя может пить чай, кофе, водку — меня это не касается. Но он болтает с Виктором Платоновичем час, два, а поляк и венгр ждут студию. И мы запаздываем с отправкой русских пленок.
— Беатрис, у Шафранова объем работы в два раза больше, чем у Жана Мари. В этом легко убедиться, пролистав студийные журналы. Посылайте нерусских авторов в другую студию. А главное, Беатрис, беседы с Виктором Платоновичем — это тоже наше общее дело.
— Я очень уважаю Виктора Платоновича. Но я администратор и должна следить за работой студий. Здесь не кафе и не благотворительная организация. Американцы платят зарплату Шафранову как технику, а не за разговоры с авторами. Пусть Толя приглашает Виктора Платоновича к себе домой. Когда придет мистер Пук…
— Беатрис, это долгий разговор, а я пишу корреспонденцию. Скажу одно: и мистера Пука, и вас, и меня, и всех гамбургских начальников-дармоедов можно выгнать с Радио вонючей метлой, и от этого мало что изменится. Нас слушают в Союзе потому, что к микрофону подходят такие люди, как Виктор Платонович. После смерти Галича Виктор Платонович — единственная престижная фигура в Париже. Виктора Платоновича надо встречать с оркестром, а мистер Пук должен подносить ему кофе на блюдечке. Короче, не трогайте Шафранова.
Беатрис ответила ему долгим взглядом, и по выражению ее лица Говоров догадался, что она пропускает несколько заранее приготовленных фраз.
— Андрей, я не злая. Но с меня спросят за дисциплину. В Гамбурге перемены. Новый президент привел с собой другую команду. Джордж Вейли, при котором вы могли делать все что хотели, уволен на пенсию. В Гамбурге все являются на работу в восемь сорок пять, а вы приезжаете в бюро после одиннадцати. Джордж понимал, кто такой Виктор Платонович. Я не уверена, что новая администрация будет его также ценить. Пока Виктор Платонович за вашей спиной…
— На нашей с вами памяти, Беатрис, с Радио прогнали пять президентов и шесть директоров русской службы. Прогонят и этих.
— Говорят, что мистер Пелл — человек с характером.
— Когда мистер Пелл сможет за меня написать хоть одну корреспонденцию, тогда мы с ним поговорим.
В принципе Говоров курил мало, но когда писал — не выпускал сигарету изо рта. Мог за час опустошить полпачки. Чем проще была работа, тем труднее она давалась Говорову. Кажется, ничего хитрого: перевести несколько абзацев из французской прессы, переложить их, как слоеный пирог, своими объяснениями, накатать начало, приклеить патетическую концовку — и все дела! Любой профессиональный журналист такие корреспонденции должен толкать левой ногой за тридцать минут. Но Говорова убивали общие информативные предложения. Да, такого-то числа французские ученые (перечислить несколько наиболее известных имен) собрались там-то, чтобы… Такой-то сказал. Такой-то заявил. Такой-то напомнил. Все правильно. Точный перевод с французского. Но когда перечитываешь эти фразы, написанные собственной рукой, хочется повеситься с тоски. А ведь святое дело, митинг в защиту Сахарова! Люся[1], жена Сахарова рассказывала, как они с Андрей Дмитричем берут транзисторы и уходят в ближайший лес, чтобы лучше слышать западные «радиоголоса». В Горьком напротив их дома установили глушилку. В последний ее приезд в Париж, когда Говоров пришел к ней в гостиницу, Люся повторяла: «Ребята, если Запад нас забудет, если Радио перестанет упоминать имя Сахарова, Андрей Дмитриевич погибнет, его просто уничтожат физически!» Надо отдать справедливость Радио, оно Сахарова не забывало. В Гамбурге числились даже специалисты по Сахарову. Говоров из Парижа сделал о нем не меньше сорока передач. Все слова уже были сказаны и пересказаны. Как найти что-то новое? Помнится, в одну из годовщин высылки Сахарова в Горький у советского посольства в Париже собралось всего лишь двадцать человек. Обычно на митинг протеста приходило несколько сотен, а тут — или французам надоело, или виной был сильный дождь. И тогда Говоров обратил внимание на старого профессора математики, который стоял без зонта, с непокрытой головой. Что заставило этого старика, мировую величину в науке, в поздний час, в непогоду дежурить у посольства? И репортаж получился. Но сейчас полная муть: такой-то заявил, такой-то сказал, собрание единодушно приняло… Говоров нервничал и проклинал себя и всех на свете… В пригороде Горького сквозь визг электрической пилы и грохот дробильных машин Люся различит его голос и скажет: «Андрей, это Говоров, слушай!» «Конечно, глупо надеяться, — писал Говоров, — что воздушные шары, запущенные в честь академика Сахарова с площади Трокадеро, долетят до Горького. Однако, возможно, долетит мой рассказ об этом событии…» Хоть одна живая фраза. Уф! Теперь скорее в студию. Толя запишет и передаст корреспонденцию по телефону в Гамбург. Неужели завтра Говорову опять навесят актуалку? Надо позвонить в Гамбург и предупредить, что он работает над большой статьей для своего радиожурнала. Хоть раз в неделю он имеет право писать что-нибудь стоящее, то, что может сделать именно Говоров, а не любой?
