Я съел картошку с салатом в закусочной «Вендиз», потому что, когда я проходил мимо, я как раз вспоминал Венди, моего консультанта по переживанию утрат, подумал о юнговской синхронистичности и решил зайти.
Во время еды я улыбался, думая о своем консультанте и о том, что все совпадения не случайны.
Я думал о Венди в «Вендиз».
А потом я пошел по адресу, который Венди дала мне.
Уолнат-стрит, 1012
Третий этаж
На первом этаже была кофейня, где мне посоветовали позвонить в дверь, находившуюся дальше по коридору. Там был звонок и черный ящик с пронумерованными кнопками и маленькой дырочкой, через которую надо было говорить. Поскольку я не знал кода, я нажал круглую белую кнопку вызова и услышал зуммер: «Бзззззз!»
Спустя секунду мужской голос произнес:
– Да?
– Мм… Мне нужна группа терапии. Помощь понесшим утрату. Меня прислала Венди. Вы, очевидно, Арнольд?
– А вы мистер Бартоломью Нейл?
– Да.
– Венди очень тепло отзывалась о вас. Поднимайтесь на третий этаж!
Опять прожужжал зуммер, после чего раздался щелчок. Я открыл дверь.
Даже сюда из кофейни доносился запах молотых кофейных зерен и кипяченого молока, а также тепло, какое испытываешь, дыша через шерстяной шарф в морозный день.
Наверх вела узкая лестница с деревянными перилами. Стены были окрашены в зеленый цвет оттенка листьев мяты.
Я стал подниматься.
На третьем этаже в дверях стоял блондин с ухоженной светлой бородкой. На нем был коричневый кардиган с кожаными вставками на локтях, вельветовые брюки цвета зеленого мха и замшевые туфли вроде тех, какие носят в кегельбане, только гораздо дороже.
Заглянув в помещение, я с удивлением увидел, что все в нем желтое: желтая кушетка, желтый ковер, желтые стены с несколькими картинами, изображавшими в абстрактной манере цветы, которые казались изготовленными из тонких листов золота.
Предельная изощренность.
– Бартоломью! – воскликнул блондин, протягивая мне руку; я пожал ее. Его рукопожатие было идеальным: не слишком сильным и не слишком слабым. – Добро пожаловать в группу по переживанию утрат! Заходите!
Я не случайно ставлю после его фраз восклицательные знаки: он произносил их с большим энтузиазмом. Несколько сбивало с толку то, что никакой группы в помещении не было.
– Мое имя доктор Девайн, но зовите меня просто Арни. Я очень рад, что вы решили присоединиться к нам. Как настроение сегодня?
Его местоимение множественного числа сразу вызвало у меня подозрение, поскольку, кроме нас, в комнате никого не было.
Но взгляд Арни показался мне честным и открытым. Было похоже, что его действительно волновали мои проблемы и он хотел меня выслушать. Он казался хорошим человеком, хорошим специалистом.
– Нормальное, – ответил я.
– Это замечательно. А что Венди рассказывала вам о нас?
– О ком именно? – спросил я, не в силах оставить без внимания это множественное число, употребленное повторно.
– Обо мне и Максе.
– Максе?
– Она ничего не сказала вам о Максе? – удивился доктор Девайн.
Я почувствовал беспокойство. У Арни на лбу появились озабоченные складки.
– Она фактически ничего мне толком не сказала, кроме того, что мне будет очень полезно прийти сюда, – соврал я.
Я не стал говорить с ним о личных проблемах Венди с аспирантурой, потому что не хотел сплетничать.
– Уф! – вздохнул доктор Девайн. – С чего же мне тогда начать? С. Чего. Начать? – повторил он, уставившись в пол. – Я объединил вас с Максом в одну группу по нескольким причинам, которые я вам сейчас вкратце изложу. Он должен вот-вот прийти, и перед этим я хочу предупредить вас о его… манерах.
– То есть?
– М-да, Венди все-таки следовало бы сказать вам, что…
– Алё, какого хрена? – раздался голос мужчины, вошедшего в комнату с лестничной площадки. – На хрен это. На хрен!
– Привет, Макс! Рад вас видеть. Мы как раз говорили о вас. Бартоломью, это Макс. Он тоже переживает утрату. Макс, это…
– Какого хрена он тут делает? – спросил Макс, стоя в дверях.
– Видите ли, Макс… Мы как раз обсуждали это.
Макс посмотрел на меня и повторил уже мягче:
– Алё, какого хрена?
Я не мог произнести ни слова.
– Давайте лучше сядем, – предложил Арни.
Макс взмахнул руками, как бы желая сказать, что это не имеет значения, и хлопнулся на желтую кушетку в дальнем конце.
На вид он был примерно моего возраста, но носил очки с очень сильными линзами в стариковской коричневой оправе. Зрачки его за толстыми стеклами были похожи на улиток в двух соседних гнездышках. На нем были черные брюки, черные ботинки, фиолетовая рубашка с длинными рукавами, застегнутая на все пуговицы, и черный жилет. Все это издавало сильный запах прогорклого попкорна. К нагрудному карману была прикреплена золотая табличка с его именем:
вас обслуживает макс!
Арни указал мне жестом на другой конец кушетки, и я сел.
Сам Арни опустился в желтое кожаное кресло и скрестил ноги.
– Бартоломью, эта желтая комната – цитадель речевого общения. Что бы вы ни сказали в этой желтой комнате, останется в этой желтой комнате, так что вы можете говорить здесь свободно все, что пожелаете. Здесь вы в безопасности. Но в ответ я прошу вас быть рыцарем доверия. Хранителем секретов. Священной чашей, хранящей тайны, которые Макс доверит вам. А мы будем хранителями того, что скажете вы. Вы готовы помочь нам защитить нашу цитадель, Бартоломью? Можете стать рыцарем доверия?
– Алё, какого хрена? – прошептал Макс прежде, чем я успел ответить. Обернувшись к нему, я увидел, что он качает головой.
– Макс, вы хотели бы сказать что-нибудь?
– Это никакая не долбаная цитадель, Арни. Избавьте нас от этой хренотени.
– Ну хорошо, Макс. Может быть, вы скажете несколько приветственных вводных слов для Бартоломью?
– На хрен нужны эти приветственные слова?
– Вы увидите, Бартоломью, что, несмотря на кажущуюся неприветливость, у Макса нежная душа, и именно поэтому мы решили объединить вас в группу.
Я, должно быть, удивленно приподнял брови или сделал что-то еще, потому что Арни сказал:
– У вас немного растерянный вид.
– А что мы здесь делаем? – спросил я. – Это что-то вроде консультаций с Венди?
– Хороший вопрос, – откликнулся Макс. – Замечательный долбаный вопрос! – При этом он с серьезным видом кивал, так что вроде бы не смеялся надо мной.
– Да, – согласился Арни. – Желтая комната для того и существует, чтобы вы говорили все, что думаете. Но сегодня наша цель – объединить вас в группу, чтобы вы могли поддерживать друг друга в процессе переживания утраты.
Макс с шумом выдохнул.
– Макс, вы не расскажете Бартоломью о своей утрате?
Макс выдохнул с еще большим шумом.
– Ма-акс!
Макс секунд пятнадцать, если не больше, смотрел в потолок и сжимал колени руками, затем сказал:
– Алиса была моим лучшим другом, а теперь, блин, умерла.
– Да, Макс. Я глубоко сожалею об этом, – сказал Арни.
– Алё, это вы ее, что ли, убили?
– Нет, конечно.
– Тогда о чем вы, блин, сожалеете?
– Я сожалею о вашей потере. Я сожалею, что вам приходится испытывать на себе процесс переживания утраты. Я сожалею, что Алиса не утешает вас, как прежде, и надеюсь, что вы справитесь с этим и найдете в себе силы жить дальше.
– Алё, работу я и не прерывал.
– Может быть, вам как раз следовало бы прерваться на несколько дней.
– На хрен это надо?
– Бартоломью, скажите нам, пожалуйста, о чем вы горюете.
– Моя мать умерла от рака.
– От рака? – воскликнул Макс, повернувшись ко мне с широко раскрытыми глазами.
– Да, от рака мозга. Врачи сказали, что он как спрут со щупальцами, которые…
– На хрен рак! Моя Алиса тоже умерла от него. На хрен рак, на хрен!
– А вы что чувствуете по отношению к раку, Бартоломью?
– Ну… не знаю… Он мне не нравится. Мама умерла от него.
– Желтая комната – надежное место, – сказал Арни. – Вы можете выражать здесь свои чувства более энергично, если хотите. Здесь не надо быть вежливым, как в реальном мире, за стенами этой желтой комнаты. Не забывайте: это цитадель речевого общения.
– На хрен рак! – выпалил Макс.
Я кивнул, соглашаясь.
– Что вы чувствовали, Бартоломью, после того как ваша мама умерла? – спросил Арни.
– Это долбаный ад, да? – сказал Макс. – Долбаный ад!
– Ну… я старался приспособиться. Я очень любил маму. Она была мне не только матерью, но и близким другом. Но в конце она была немного не в себе. Она изменилась.
– Алиса тоже изменилась, – сказал Макс. – Она стала пи́сать повсюду – на кровать, на мою одежду, на кушетку. Из-за этого долбаного пи́сания я понял, что с ней что-то не то. Она, по-видимому, лишилась долбаного рассудка.
