Он глянул на Юку и пояснил:
— Я способен ходить, но это дается мне с усилием.
На спинке кресла оказалась удобная скоба — специально для того, чтобы его можно было двигать. Я хотел закрыть люк, через который мы с Юкой забрались в зал, чтобы случайно не въехать в него колесом. Но никаких его следов уже не осталось.
— Я заманил тебя сюда не для того, чтобы беседовать с твоей подругой о простатите, — сказал мне Смотритель. — Мой рассказ вообще-то предназначается для твоих ушей. Но я не возражаю, если при нашей беседе будет присутствовать и она. Если тебе что-то покажется неясным, спрашивай сразу — полное понимание очень важно.
— Мне тоже можно задавать вопросы? — спросила Юка.
Смотритель кивнул.
— Итак, — сказал он мне, — слушай внимательно. То, что я расскажу, каждый Смотритель сообщает преемнику лично — такова традиция. Но в тайну посвящены и другие люди, весьма небольшое число. В основном это монахи. Но не только — из твоих знакомых все знает, например, Галилео. Можешь обсуждать услышанное с ним. Ну, или с ней…
Смотритель поглядел на Юку, и по еле уловимому движению его глаз я понял — он улыбается под маской. Юка улыбнулась в ответ, и я почувствовал легкий укол ревности.
— Если в детстве вы не прогуливали уроки истории, — начал Смотритель, — вы должны помнить, что древняя культура Ветхой Земли была уничтожена Катаклизмом, или Апокалипсисом начала девятнадцатого века, случившимся в полном соответствии с библейским предсказанием. Мы возродились лишь чудом — Высшее Существо решило дать людям последний шанс, взяв лучших в новый прекрасный мир… блоп-блоп-блоп… Спаслись немногие — и обрели дом на новой Земле, созданной для них Господом Францем-Антоном. Все это неправда. Вернее, полуправда. На самом деле, друзья мои, Катаклизма не было.
Я ожидал услышать что-то радикальное, но не настолько.
— Как не было? — спросил я.
— Так, — ответил Смотритель.
— И Трансмиграции тоже?
— А вот Трансмиграция была. Но не такая, как учат в школе.
— Куда тогда делся Ветхий мир?
— Он там же, где был, — сказал Смотритель. — То, что наша историческая наука называет Катаклизмом, — просто момент разделения. Так сказать, отпочкования нового мира от прежнего, оставшегося на месте. Катаклизм — это миф, объясняющий отсутствие связи с прошлым, исчезновение всех памятников культуры, всего материального наследия человечества. Почти всего — кое-что было нами…
— Реставрировано, — предположил я.
— Воссоздано, — поправил Смотритель. — С абсолютной точностью, во всей древней красе и величии. Но наши пирамиды, наша арка Константина, наш Нотр-Дам — это просто копии. Мы этого не скрываем. А, например, Михайловский замок, где мы сейчас находимся, — это не копия, а развитие идеи, когда-то положенной в основу петербургского дворца Павла Алхимика.
— Что случилось с Ветхой Землей? — спросил я.
— Ничего. Земля даже не заметила рождения Идиллиума.
— Я не понял, — сказал я честно.
— И немудрено, — улыбнулся Смотритель. — Отвези-ка меня вон к той фреске…
Он поднял палец и показал, куда.
Фреска изображала человека в камзоле и парике. У него было грубо-чувственное лицо боксера — а волосы на его голове вполне могли быть и собственными, причесанными так, чтобы походить на парик (подобный конформизм требовался при дворе любого лысого короля).
Я знал, конечно, кто это. Это был Господь Франц-Антон в своей земной ипостаси — до того, как он стал Избранником и Благодатью, оживляющей мир. Но такого реалистичного (чтобы не сказать безжалостного) портрета я не видел никогда.
— Господь Франц-Антон? — спросил я.
— Да и нет, — ответил Смотритель.
— Что значит «да и нет»?
— Этого человека звали Франц-Антон Месмер, — сказал Смотритель, подчеркнув интонацией слово «человека». — У него было две разные жизни. Нам он известен как божественное существо, стоявшее у истоков Трансмиграции и нашего возрождения после Катаклизма. Наша сегодняшняя теология утверждает, что он овладел властью над Флюидом по воле Верховного Существа, вывел людей в новый мир — и передал свое искусство охраняющим наш мир Ангелам. А на Ветхой Земле его знают как ученого, создавшего странную и не особенно научную теорию животного магнетизма, объявленную позже шарлатанством. «Флюидом» в те дни называли силу, которую он якобы приводил в движение своими пассами…
— Звучит как святотатство, — покачал я головой. — Скажи я нечто подобное в фаланстере, меня бы выпороли розгами.
— Сейчас я постараюсь все объяснить, — сказал Смотритель. — Франц-Антон Месмер был ученым, изучавшим, помимо прочего, гипноз. Вернее сказать, внушение — слово «гипноз» в те дни еще не употребляли. Он жил при короле Луи Шестнадцатом, и тот проявлял серьезный интерес к его опытам. Правда, интерес временами сменялся недоверием… Но это неважно. Месмер сделал великое открытие. Вернее, заново открыл то, что было известно людям в глубочайшей древности.
— Что? — спросил я.
— Если внушить человеку некоторую иллюзию, — сказал Смотритель, — в его субъективном пространстве она может стать реальностью.
Я усмехнулся.
— Это знает любой, кто видел сны, Ваше Безличество. На этом основано Великое Приключение любого солика. Некоторые смелые и едкие умы даже называют «каминг ин» всего лишь сновидением длиною в жизнь.
— Спасибо за напоминание, — улыбнулся Смотритель. — Но Месмер открыл нечто большее.
— Что именно?
— Если внушить одну и ту же иллюзию нескольким людям — так, чтобы они разделяли ее полностью, — для них она станет реальностью уже не субъективной, а объективной. Общей для всех. Это будет реальность, где они окажутся вместе. Они вступят в общение и начнут обсуждать свою коллективную галлюцинацию, укрепляя ее каждой связанной с ней мыслью и сказанным про нее словом. Чем сильнее они будут убеждены в ее подлинности, тем прочнее и непоколебимее сделается их новый мир.
— А вот это звучит неправдоподобно, — сказал я. — Говорят, величайшая трагедия соликов именно в том, что они не могут уходить в Великое Приключение вдвоем. Само слово «солик» пропитано одиночеством. Они вынуждены возвращаться из своего мира, чтобы любить по-настоящему — и рожать настоящих детей. Нас учили, что это закон. Он гласит: «То, что видит один, может быть создано его умом. То, что видят двое, создано Верховным Существом».
— Верно, — согласился Смотритель. — Совершенно верно. Этот закон отделяет общее от частного в практическом смысле. Но Верховное Существо вовсе не возражает, чтобы двое или трое увидели одно и то же. Проблема в том, как такого добиться.
— Я думаю, это невозможно, — сказал я. — Когда нам в школе показывали одну и ту же картину, а потом прятали ее, все воспроизводили ее чуть по-разному. Подключалась фантазия. А заставить фантазию нескольких людей работать абсолютно одинаково невозможно.
— В этом и заключалось открытие Месмера, — ответил Смотритель. — Он понял, как это сделать.
— Как?
Смотритель указал на следующую фреску — и я подкатил кресло к ней.
— С помощью вот этого прибора.
На стене было изображено устройство очень странного вида. Оно походило на большую дубовую бочку, сделанную дорогим мебельным мастером, — ее покрывали инкрустации. Из бочки торчало восемь металлических удочек. С них свисали длинные стержни, тоже из металла. На крышке бочки помещалась круглая решетка, соединенная с удочками чем-то вроде шлангов. К бокам бочки крепились серые веревочные корсеты — в них, видимо, одевали (или впрягали) людей. Во всем этом было что-то инквизиционное, устрашающее.
— Это так называемый baquet, — сказал Смотритель. — Мы до сих пор называем его по-французски — только вместо «бакэ» иногда говорим просто «бак». Его использование у нас строго регламентировано — и засекречено до такой степени, что никто сегодня даже не помнит о его существовании. За этим следят не люди, Алекс. За этим следят Ангелы. Нам пришлось переписать собственную историю, чтобы скрыть ту роль, которую этот невзрачный деревянный чан сыграл в становлении Идиллиума.
— Если бы меня попросили определить назначение этого устройства, — сказал я, — я бы предположил, что это… э-э… прибор для электрических пыток попавших в инквизицию аристократов.
— Почему именно аристократов?
— Для простолюдинов никто не стал бы так стараться. Я имею в виду инкрустации.
Смотритель засмеялся.
— Ты угадал с точностью до наоборот, — сказал он. — Этот прибор доставлял аристократам ни с чем не сравнимое наслаждение.
— Как он работал?
— Очень просто. Мастер-иллюзионист, в нашем случае сам Франц-Антон, заставлял себя мысленно увидеть особое пространство. Скажем, некий очарованный остров. Он представлял его себе во всех подробностях, в чем ему помогали художники и декораторы, продумывавшие это измерение вместе с ним. И, чего таить греха, аптекари, снабжавшие его определенными субстанциями, призванными подстегнуть воображение. А потом, когда иллюзия становилась для него равноценной реальности — в чем ему первоначально тоже помогали вещества, — он подключал себя к baquet, и остальные соединенные с прибором медиумы, следуя инструкциям и указаниям, начинали видеть то же самое, что он.
