До сих пор мы относились друг к другу с полным безразличием. Он был из тех ребячливых мальчишек, которые никогда не привлекали моего внимания. Я им не интересовалась, как, впрочем, и всеми остальными, и они отвечали мне тем же.
И все-таки в глубине души я всегда подозревала, что он не такой, как все, — взрослее и спокойнее ребят, которые его окружали. Позднее он мне признался, что его совершенно не трогали сплетни, которые обо мне ходили, отношение ко мне других: на него влияние Сары не распространялось. На самом деле чем-то он меня интриговал. Но в то время все мои мысли были заняты Сарой и мне было не до него. Иногда мы случайно встречались взглядами, но ни разу не решились друг с другом заговорить.
Вплоть до одного октябрьского утра.
Шел дождь, и я до сих пор помню, как на улицах пахло сырой землей. Как раз когда на посеревший Париж обрушилась гроза, я вышла из дома. И тут же нырнула в книжный магазинчик, что на углу улицы. Внутри царила полная тишина, в то субботнее утро магазинчик был пуст и казался надежно защищенным от людской суеты. Я могла часами оставаться здесь, среди книг, вдыхая запах бумаги и скопившейся пыли.
Совсем маленькой я ходила сюда вместе с отцом и, пока он копался в книгах по истории, с восхищением трогала пальцами гладкие, холодные страницы, вдыхала аромат обложек, новых и старинных, вслушивалась в шелест переворачиваемых страниц. Именно в этом уединенном книжном магазинчике в нескольких шагах от дома я научилась радоваться словам, буквам, книгам, их запаху, ласковым прикосновениям, их языку.
Почему-то именно в то утро я отправилась в магазин. Я очень редко выходила из дома, но тут у меня появилась цель, Я шла за ответом. Я хотела узнать правду. Узнать, бывают ли случаи, схожие с моим, больна я или нет и как мне избавиться от моей болезни. Я хотела найти объяснение тому, что со мной происходит.
В магазине я сразу направилась в глубь зала, к книгам по психологии. Лихорадочно пробегая глазами по обложкам, я выхватывала с полки книгу за книгой с названиями, которые казались мне подходящими, и быстро их пролистывала, надеясь наткнуться на то, что искала. Я где-то слышала, что недавно в США вышла одна автобиография, наделавшая большого шума: исповедь молодого человека, зверски убившего отца и еще нескольких родственников и приговоренного к смертной казни.
Обследовав таким образом несколько полок, я наткнулась на книгу о фанатизме, где речь шла, в частности, о том, что фанатизм порождает манию убийства. Я читала очень быстро, но не упускала ни одного слова. «Смерть — это абсолют… это граница, которую нельзя перейти… это предельная форма самоопределения… смерть уничтожает все… более надежного убежища быть не может… за пределами пароксизма… завершение… преодоление… облегчение…»
Потом мне попался роман Камю «Посторонний», мы читали из него несколько глав на уроках французского. Одна из сцен, казалось, была написана специально для меня. Мой взгляд, сосредоточенный и вместе с тем блуждающий между строчками, жадно впитывал каждое слово. Не знаю почему,но этот отрывок просто заворожил меня:
«Я весь напрягся, выхватил револьвер, ощутил выпуклость полированной рукоятки. Гашетка подалась, и вдруг раздался сухой и оглушительный звук выстрела. Я стряхнул капли пота и сверкание солнца. Сразу разрушилось равновесие дня… Тогда я выстрелил еще четыре раза в неподвижное тело, в которое пули вонзались незаметно. Я как будто постучался в дверь несчастья четырьмя короткими ударами».[2]
Я перечитала этот отрывок несколько раз. Судьба Мерсо — моя судьба. И поняв это, поняла, я словно прозрела.
Наконец я оторвалась от книги и подняла глаза. Мне показалось, что прошло очень много времени. Я заметила высокого парня. Он стоял возле отдела «Современная поэзия» в нескольких шагах от меня. Это был Максим. Почему-то я стала его разглядывать. Лицо его казалось застывшим, нахмуренные брови сходились над переносицей двумя темными волнами — он не отрывал глаз от книги, которую держали руках, и был явно ею увлечен.
Потом он встрепенулся, и его взгляд тут же обратился на меня. Я скорее по привычке, чем от смущения, отвела глаза и снова уставилась в книгу. Какое-то время я делала вид, что не замечаю его, ждала, чтобы он подошел ко мне сам, потому что знала, что он все равно подойдет.
Максим робко поздоровался со мной. Будто бы удивленная, я подняла на него глаза. Он улыбался.
— Что ты здесь делаешь? Я не знал, что ты ходишь в этот магазин, — сказал он мне после короткого, но неловкого молчания.
Я не знала, что ответить. Он наклонился ко мне. Взгляд был дружелюбный, участливый.
— Что ты читаешь?
— «Постороннего». Помнишь, мы проходили его на французском, с тех пор мне хотелось его прочесть.
— Мне так понравился этот роман. Хотя написано довольно сухо, строго, в общем, сама увидишь, но история пронзительная. Очень советую тебе прочесть.
— А ты что купил? — пробормотала я, глядя на книгу, которуюон держал в руках.
— Меня тут заинтересовал один поэтический сборник. Жан Тардье, знаешь такого?
— Очень плохо. Вот не думала, что ты интересуешься поэзией…
Он опускает глаза, на губах — застенчивая улыбка. Вид трогательный.
— Представь себе, очень даже интересуюсь. Время от времени. Если тебе интересно, мы можем это обсудить… Ты занята?
— Не знаю, вообще-то не очень. Я собиралась вернуться домой. А что?
— Ну, если ты не против, — на мгновение он останавливается в нерешительности, — мы могли бы пойти посидеть куда-нибудь. Я знаю одно симпатичное кафе недалеко отсюда.
Почему-то я согласилась мгновенно, не оставив себе времени подумать и отказаться. Я заплатила за две свои книги, и мы вышли из магазина. Я не стала объяснять Максиму, почему купила «Убийство на почве фанатизма. Психологический анализ». Дождь прекратился, выглянуло солнце. Мы молча дошли до кафе, что на углу улицы Ар-мони. Сели за столик в самом углу. Максим повесил свой черный плащ, еще мокрый от дождя, на спинку стула. Я заказала чашку шоколада, он — кофе, и настоял на том,чтобы за меня заплатить. Какое-то время мы сидели молча и смотрели в окно на пустынную улицу.
Потом он закурил. Я разглядывала его, сначала пальцы, длинные, тонкие, нежные и хрупкие: эти пальцы были похожи на него самого. Сара говорила, что можно много узнать о человеке только по его рукам; у нее самой руки были красивые, белые, ухоженные. Такие пальцы, как у Максима, могли принадлежать художнику или писателю. Я сразу почувствовала, что он отличается от других ребят какой-то особой мягкостью, даже нежностью.
Максим курил. Между нами плавали облака дыма. Сигарета тоже казалась мне проявлением элегантности и духовности. Я разглядывала его четко очерченные губы, прямой и очень короткий нос, в котором едва виднелись маленькие ноздри. Глаза его были скрыты за стеклами очков, которые, должна признать, даже шли ему. Мне не хотелось сейчас смотреть ему прямо в глаза. Я предпочла пока уклониться, не торопить события, не лезть на рожон. Конечно, мне хотелось узнать его получше. Но не сразу. Посмотреть ему прямо в глаза — означало раскрыться самой.
Он заговорил. У него был ясный, ласковый и вместе с тем мужественный голос. Я жадно слушала, боясь пропустить хоть слово. Я уже понимала, что Максим незаурядный парень. Он и правда был удивительным.
Он говорил, что собирается стать врачом «скорой помощи», потому что любит риск, неожиданность, напряжение, острые ситуации. Живет он у старшей сестры, после того как несколько лет назад умерла его мать, об отце он даже не упомянул. Признался, что любит скульптуру и компьютерные игры, научную фантастику и классическую и современную литературу: Золя, Стейнбек и Дюрас — его любимые писатели. Он обожал Родена и Пикассо, Боба Марли, Шопена и Зинедина Зидана, а еще был фанатом психоделической музыки группы «Пинк Флойд» и афро-американского ритм-блюза. А потом он заявил, что терпеть не может преподавателя экологии и будет счастлив, если я объясню ему последний урок по химии, потому что его он совершенно не понял.
До сих пор Максим представлялся мне скрытным, неуверенным в себе подростком, впрочем, я не особенно им и интересовалась. Теперь я видела перед собой вполне зрелого юношу с ярко выраженной индивидуальностью. И он мне очень нравился. В тот день ему даже удалось рассмешить меня. После Сары он был первым, у кого это получилось.
И все же мне было тревожно и счастливой я себя не ощущала.
А если он узнает? Если он прочтетпо моим глазам, какая я на самом деле?
Я решила, что нельзя привязываться к нему. Он слишком проницателен и может все про меня понять.
Не знаю, почему Максим после этого дождливого осеннего утра решил подружиться со мной.
Вечером после занятий он уводил меня в кафе на улицу Армони. Мы садилась за наш обычный столик, он заказывал кофе, я — шоколад, мы пачками курили «кэмел», слишком крепкий для меня, порой у меня даже начинала кружиться голова. Он говорил, я слушала его затаив дыхание. Самой же мне сказать было нечего. Когда он задавал мне вопросы, я отвечала коротко, боясь чем-нибудь выдать себя. Наша с ним дружба была еще слишком непрочной, и я не хотела делиться с ним своей страшной тайной.
