«А может, и вправду псевдоним помогает, — подумал Димка. — То-то они постоянно повторяют «Миша Пушкер», значит, нравится». Слово передали молодым литераторам.
— Вспомнился фильм «Тупой, ещё тупее»! Гегои этих гассказов такие же! Как будто ногмальных людей нет, одни пгидутки! Мой дедушка таких называл спиноггызами! — авторитетно заявил драматург-революционер, сверкнув кипящими глазами. Папа у него заслуженный, бабушка лауреат, в честь деда названа улица где-то в промзоне возле МКАДа.
— Беспомощные, беспомощные попытки описать жалких, жалких бездельников! Такие истории вредны, вредны и никому, никому не интересны, — высказался Яша-Илья, который отчего-то некоторые слова повторял дважды.
— Порнуха и чернуха. Сплошное человеконенавистничество, — неожиданно осмелела лжебеременная. Она уже не так тщательно подклады [101]вала подушку под одежду, отчего её живот за завтраком вполне мог оказаться одного размера, затем уменьшиться к обеду и невероятно вырасти к ночным посиделкам. Видно, запаниковала, решила, что всё и так пропало, и перестала бояться разоблачения. — Ничего удивительного, по автору самому видно, что он чёрствый, легкомысленный человек. — Лжебеременная филологиня с вызовом глянула на Димку и сфотографировала себя на мобильный. Чтобы получиться хорошо, она повернулась к телефону немного бочком, втянула щёчки и выпятила губки. Так делают наивные особы, впервые фотографирующиеся для светской хроники. Почему-то считается, что выпяченные губки говорят об искушённости. Сделав снимок, лжебеременная принялась внимательно разглядывать его на экране.
— Н-да, — протянул Зотов и передал слово Лисе.
— В каждом слове видна самовлюблённость автора. Он любит только себя, а других людей ненавидит, — высказалась Лиса голосом своей герои-пи, этакой вчерашней набоковской аристократки и нынешней прачки-проститутки. Видели бы присутствующие её паспорт. Димка с томлением подумал про конверты с компроматом, спрятанные в рюкзак. Так думает снайпер, ловя мишень в прицеле. «Подожду маленько. Подпущу поближе». Лиса тем временем разошлась: — Самовлюблённость вообще свойственна молодым авторам-мужчинам. Вот у Ильи Кожина тоже само[102]любование через край. Мускулы, героизм, настоящая дружба. Правды жизни не хватает.
Яша-Илья мрачно усмехнулся.
О Димкиных рассказах говорили ещё. Его назвали вчерашним школьником, инфантилом и развратником. Литераторы из других номинаций высказывались лояльнее его прямых конкурентов, а поэтесса Наташка и Армен даже похвалили. Напоследок Марат Губайдуллин проморгался и сказал:
— Прозе Пушкера не хватает нарратива. Дихотомия образов отсутствует. Пушкер обращается с сакральными литературными символами вульгарно...
Затем он оставил академический тон и искренне пожалел, что в Димкиных рассказах не хватает одного — как автора сбивает грузовик. Отсутствие «справедливого» возмездия возмутило татарского интеллигента. Марат гневно моргнул два раза, будто затвор передёрнул. Сам он, основатель и почётный председатель подросткового литературного кружка «Поплавок», аспирант юрфака, был искренне возмущён «низким моральным уровнем» Димкиных сочинений и, дай ему волю, потребовал бы привязать Димку к столбу, высечь плетьми и напоить кипящей смолой.
Вечером к молодёжи подвалил Гелеранский, которого молодые литераторы за глаза прозвали Гелер.
[103] — Здорово, молодёжь! Бухаете?
— Бухаем, — ответил Димка. Гелеру очень хотелось потусоваться с молодыми, Димка это понял и, удивляясь собственной смелости, предложил модному писателю присоединиться.
— Присоединяйтесь, присоединяйтесь! — зав-торили молодые литераторы и налили Гелеру. Он не отказался. Рюмка, другая, третья.
— Братва, а что у вас сейчас крутым считается? — спросил по-свойски модный писатель.
— Ну, «кайен»... — лениво загнула пальчик романистка из Тёплого Стана.
— — Узкие джинсы, фоткать на «мыльницу», конверсы... — продолжили преимущественно столичные литераторы. Региональные примолкли. Оказалось, что Гелер пишет роман про двадцатилетнего парня, а сам не очень-то втыкает, что к чему у двадцатилетних. Короче, закидали его сленгом и всякой полезной инфой. Все разгорячились, разговорились, водка само собой помогла. С Гелером стали по очереди фотографироваться, а раскрасневшийся на этот раз от спиртного поэт Саша сбегал в комнату и вернулся с заготовленным экземпляром первого романа Ге-леранского. Попросил подписать. Выбравшись из всей этой кутерьмы на перекур, Гелер поманил за собой Димку. Отвёл его в сторону и заговорил горячо, как любовница. Димке пришлось немного наклониться, он был на голову выше модного писателя.
[104] — Пушкер, писательская судьба — это п####ц! Жопа! Но если ты это выбрал, при до упора, не сворачивай!
Димка сделал лицо как можно серьёзнее. Было непросто, его рассмешила банальность высказанной истины.
— Знаешь, как я начинал?! Приехал в Москву из Астаны, столицы Казахстана. Раньше Целиноград назывался. Там русским делать нечего, но я всё тянул с отъездом. Родина как-никак. Когда русских из квартир выгоняли, меня не тронули, я водителем у одной важной шишки работал. Молодой был, после армии. А потом чувствую — задыхаюсь: денег заработать не дают, везде казахи своих тащат. Я тогда уже пописывал по мелочи и однажды корешу своему послал. А он пропёрся и говорит: «Ты типа талант, Серёга. Приезжай ко мне, отсюда до издательств ближе». Он в Электростали живёт. Ну, помыкался я ещё годик-два, а потом продал свою квартирку за пять тысяч у.е. и в Россию рванул, в Электросталь. Недельку обживался и начал с дискеткой по издательствам бегать, рассказики предлагать. Ты хоть знаешь, что такое дискетки?
Димка кивнул, он знает, что такое дискетки.
— Тихо! Слушай меня! — попёр Гелеранский, хотя Димка не собирался встревать. — А в издательствах только меня и ждали! Ха! Даже читать никто не хотел. Полгода прошло, жена кореша начала гундеть, что, мол, я их стесняю. У них стар[105]шему пять тогда было, а малой — полтора годика. А комната одна. Мы с Лёхой, корешем моим, за занавеской спали, Ленка, жена его, — с малой, а мальчишка — под столом. Деньги тают, блин, как водка, а перспектив ноль. Лёха мялся, мялся и говорит: «Извини, братан, но поищи-ка ты себе хату». Я не в обиде, всё понимаю. Лёха и так меня приютил. Армейский друг. Мы с ним последние полгодика в Афгане застали... Теперь какие-то, блин, генералы герои России, а нам панамки раздали на память и адьё! А мы присягу принимали, клятву давали... — Гелер отбросил недокуренную сигарету и тут же зажёг новую. Некоторое время курил молча. Затем продолжил: — Год прошёл, второй, я тогда на «Газели» работал на стройрын-ке, и туг мне из одного замухрышного издательства звонят! Типа берём... блин... что было! Я реально ох#ел от счастья! Слышь, чувак?! Я, Сергей Гелеранский, всего семь лет назад ох#ел от того, что какой-то, блин, вшивый мудачок согласился меня издать на рабских условиях!
Димка покачал головой, вложив в это покачивание максимум понимания и сопереживания, пробившемуся в литературный бизнес Сергею Гелеранскому из Целинограда, ныне Астаны.
— Тихо, блин! — Гелеранский хлопнул Димку по груди, как хлопают, не глядя, по кнопкам проигрывателя, который надо выключить. — Первая книжка, блин! Купили, суки, у меня роман на семь лет за сто баксов! Шлёпнули тиражом три тысячи. У меня [106]было чувство, будто меня три тысячи человек трахнули за три целых три десятых цента каждый. А я был счастлив! Первую книжку всегда приходится этим крокодилам дарить, потом уже пробиваешься, права начинаешь качать. А конца срока договора я ждал, как конца лагерного срока! Он только недавно истёк. Я теперь тендер устроил, кто больше за переиздание предложит. Соревнуются пока. — Гелер самодовольно улыбнулся. — Зато когда книжка вышла, что со мной было! — Он плеснул себе водки в рюмку, облил пальцы. Плеснул в другую рюмку, дал Димке: — За мою первую книгу!
Выпили. Димка заметил, что молодые литераторы, оставшиеся за столом, бросают на него ревнивые взгляды. Братание с членом жюри незадолго до вручения приза — дело серьёзное.
— Я начал отслеживать книгу в рейтинге продаж. Каждое утро проверял, записывал каждый день, на каком месте книга. Целый график составил, как у спортсменов. Реально переживал, когда она поползла всё дальше и дальше от первой сотни. Блин, как я извёлся! Месяц постепенно сходил с ума, а потом знаешь, что сделал? Пришёл в «Москву» на Тверской, нашёл стенд с книгой, взял свой томик с полки, будто просто интересуюсь, посмотрел, полистал и поставил на более видное место. Сечёшь? Типа я рассеянный покупатель. Поставил не корешком, а обложкой. — Гелер рассмеялся. — Сейчас вспомнишь, умора! Ты только не болтай, понял?
[107] Димка выразил всем свом лицом, что он человек чести и чужих секретов не выдаёт. Что в принципе правда.
