— Не уходите, — сказала она, когда я к ней обернулся. Я никак не мог понять, почему лицо ее растерянно, взор вопрошает, глаза напряженно и без расчета всматриваются в меня. Только губы невесело приоткрылись и сразу сомкнулись в вымученной улыбке.
— Ну, говорите, — тихо сказала она. — Зачем вы пришли?
Снова вдохнул я воздух этой комнаты — только разжал зубы, и он хлынул в меня. Я сидел в кресле, рядом с ней; я был расслаблен и счастлив; я неожиданно привык, словно часто сижу так с нею, вижу все эти вещи, пользуюсь ими. Сейчас мне не надо было врать, чтобы оправдаться, но мне почему-то хотелось врать, и я этому радовался.
— Однажды вечером мы с вами, оба, были в ресторане, — начал я. — Вы не помните, вы меня не видели. С вами сидел какой-то молодой человек, лица его я не помню. Он держал вашу руку. Не помню я и того, весело мне было или грустно. Я ужинал один, заплатил по счету и увидел вас, но с другой прической, вот так, вокруг головы. Не отрицайте, вы знать не можете. Спутника вашего, повторяю, я не запомнил, он сидел спиной. Ресторан — не в центре, но из таких, где много народу. Вы просто тянулись к своему спутнику и очень серьезно на него глядели. Глядели, больше ничего. И сейчас вижу — вы смотрите так нежно, так пылко, глаза у вас просто горят. Иногда вы моргали и сжимали его пальцы на скатерти. Рука ваша белела, потом расслаблялась и снова становилась такой, как прежде. Потом он сжимал вам пальцы. То вы, то он, по очереди. Тогда я подумал, что вам хочется плакать, но вы не можете. Встряхнуть головой и зарыдать. Я взял такси, поехал за вами и узнал у привратника, где вы живете.
— Когда это было?
— Не помню. Так, с месяц тому назад.
Я почувствовал, что она трясет головой — «нет, нет» — и отдаляется от меня. Теперь она стояла, рот был темнее и меньше, взгляд стал задумчивым, недоверчивым, даже испуганным.
— Да, я так причесываюсь, — сказала она не сразу, снова оперлась о стол и поглядела с сомнением. — Почему вы не говорите, какой это был ресторан? — Не дожидаясь ответа, она склонилась над столом. — Выпьем-ка еще, последнюю.
Я встал и сделал два шага. Я сжал ее локоть и увидел, что она успокоилась, взяла рюмку, выпила. Не глядя на меня, не отнимая руки, она раскачивалась всем телом. Хотел бы я знать, нет, правда, опускает она веки или отводит взгляд. Неужели это так просто и было просто всегда, все эти годы? Когда я взял ее другую руку, она откинулась дрожа; лицо ее исказилось мукой. Я услышал какой-то звук, похожий на рыдание; она покачнулась, уверенная, что я держу ее, и стала как будто бы падать на меня. Я прижал ее к себе, зная точно, что ничего не случилось, что все это — одна из историй, которые я рассказываю себе, чтоб заснуть. Я точно знал, что не я, а Диас Грей сжимает наконец в объятиях женское тело, руки, спину, грудь Элены Сала, в полдень, в своем кабинете.
Из окон кабинета хорошо была видна площадь — грязно-белый пьедестал без статуи, незатейливый квадрат деревьев и пустота, ощутимая и призрачная, как сон. Видны были и группы людей; они то росли, то уменьшались там, внизу, у белой на солнце пристани.
Нет, я жду ее не как влюбленный. Просто она разрушает мое одиночество и остается со мною на день, а потом уходит. Когда я вижу ее, когда она поднимает подол, чтобы я вонзил шприц в ее ногу, мне совсем не хочется ее целовать. Но когда она присядет в кресло и покусывает бусы, зорко следя за неведомой, неизменной мыслью; когда она кладет ногу на ногу, а я могу представить себе, как горячи и круглы ее колени; когда я не смотрю на нее, но она должна быть здесь, чтобы я вообразил, смягчил, преувеличил и преодолел ощущение, подсказывающее мне, как тяжелы ее ягодицы, плотно вписанные в кресло; когда я думаю о том, как мерцают шелк и бархат, как одуряюще пахнут духи, какой неожиданной, покорной молодостью одарила бы она меня, пускай на миг, мне хочется сейчас же, сразу, умереть из-за нее. Нет, я не влюблен, даже страсть не так уж сильна.
Глядя во второе окно, Диас Грей видел остроносый, черно-белый паром, весь в пене и отблесках, которые издалека казались наростами. Он приближался к пристани медленно и мерно, словно его плоское дно скользило по твердой, смазанной чем-то поверхности. Когда в дверь терпеливо постучали, врач отошел от окна.
Человек был коренастый, круглолицый, и его живые черты непрестанно туманило какое-то особое выражение. Оно волнами спускалось со лба, зажигало глазки (только они были темны, только они казались твердыми на этом лице), окружало их морщинами, складывало губы в легкую усмешку, полную и мимолетного пренебрежения, и вызова, и издевки, и печали, и горькой иронии, и сомнения, и удивления, и яростного, непреклонного упорства, о котором говорил сам рисунок рта.
— Я имею честь видеть доктора Диаса Грея? — спросил он, слегка кланяясь и сдвигая ноги. Голову он держал прямо, глядел зорко, и на лице его можно было прочесть и открытое достоинство, и тягу к несокрушимой дружбе. Проворно и плавно дойдя до середины ковра, он обернулся. Судя по широкой, приветливой улыбке, он обещал ничего не таить, что бы ни сулило нам будущее. — Доктор Диас Грей, — уверенно сказал он.
И снова поклонился, весело скривив губы, блестя глазками. Одна рука лежала вдоль шва на брюках, другой он придерживал на груди серую шляпу и желтые, ненужные сейчас перчатки. Врач улыбнулся, не двинув головой.
— Лагос, — представился гость. — Элена Сала — моя жена.
Сказав это, он шагнул вперед, улыбаясь теперь уже довольно широко, словно сделал какое-то потрясающее открытие, словно имена эти, стоит их произнести, способны спаять людей вечной дружбой.
— Дорогой друг… — и впрямь сказал он и, обняв врача, заставил его легонько попятиться, потом снова шагнуть вперед, а потом он отошел на середину ковра, чтобы полюбоваться новым другом.
— Лагос? — переспросил Диас Грей, выгадывая время. Он хотел разделить и соединить Элену Сала и немолодого, толстого человечка, явно ожидавшего от него благодарной улыбки. — Да, помню. Сеньора Лагос. Я пользовал вашу жену, пока она не уехала в столицу.
— Совершенно верно. А вот и муж, — сказал Лагос и снова шагнул вперед; они пожали друг другу руки. Потом он вгляделся в лицо врача, потупился и положил на полку шляпу и перчатки. — Совершенно верно, — повторил он и прошелся по кабинету. — Теперь она опять здесь. Мы прибыли поездом, вчера.
Стоял он боком к врачу и обращался к книгам. Замолчав на минутку, он обернулся и недоверчиво поглядел на хозяина.
— Ей нездоровится. Так, чепуха, вы не беспокойтесь. Я не за тем пришел, доктор, чтобы просить вас о профессиональных услугах. Надеюсь, вы не в обиде, что мы приехали вчера и только теперь… — Он поклонился и сел у окна, в кресло. — Мне надо как следует отоспаться, устал в дороге. И жена устала. Поверьте, она хотела прийти вчера. Однако я ее не пустил, она устала, она и сейчас не отдохнула. Ничего, она еще придет, мы придем. Недомогание ее самое пустяковое. Кто-кто, а вы меня поймете. Мы надеемся, что вы, как истинный джентльмен, никому не скажете…
— Ради бога, не беспокойтесь, — откликнулся Диас Грей из-за стола. «И снова ложь, и снова какой-то дикий фарс, муж и жена». — На что мне обижаться? Разве ваша жена обязана сообщать мне о своем приезде?
— Нет, нет, нет, нет, — заторопился Лагос, сердито ерзая в кресле.
Этот нудный дурак с резиновой мордой — ее муж. Сел он в то самое кресло, что хранит память о ее теле. И все мои жалкие сладостные мечты, которые я с таким трудом вынашиваю каждый полдень, он знает до последнего миллиметра, знает так давно, что уже забыл. Ну вот, она ехала ко мне, в этот город, где его ждет измена. Приехала вечером, легла в постель, а утром выставила из постели этого дурака, чтобы он сообщил мне именно сейчас благую весть о приезде, и врал, и молил, чтобы я посмотрел ее бедро или ляжку.
— Нет, нет, нет, — настаивал Лагос. — Она должна была прийти сама. Или я, сразу по приезде. Я знаю, вы с ней друзья. Смею надеяться, и мы подружимся.
— Конечно. А о прочем забудьте. Между друзьями…
Лагос молча улыбнулся, лицо его выразило благодарность, он откинул голову на спинку кресла. Он молчал и улыбался, глядя почти туда же, куда глядела она.
— Вы завтракали? — спросил врач.
— Да, да, спасибо. А вы? Еще не позавтракали, а я краду у вас время? Не знаю, как вымолить прощение. — Он осторожно встал, словно боялся расплескать улыбку, взял шляпу и перчатки. — Дорогой друг… Наверное, вы думаете, как некстати… Из-за меня вы не завтракаете. Вот что… Может быть, я искуплю вину, если приглашу вас поужинать? Да, в гостинице. Я уже убедился, что готовят там сносно. Если умеешь выбрать и обладаешь чутьем… Мы будем одни и сможем поговорить, никто нам не помешает. Не исключено, что супруга моя выпьет с нами кофе. Но не ручаюсь… Вы придете? В половине девятого, к аперитиву. Половина девятого вам удобно? Спасибо большое. Что ж, до скорого свидания.
