— Мисако, — прошептал монах и вздрогнул, словно от боли.
Он не мог позволить себе роскошь даже произносить ее имя. Только не сейчас, в этих волшебных серебряных лучах.
Приняв позу лотоса, он зажмурил глаза и снова попытался медитировать, собирая все силы, чтобы оставить по ту сторону сознания лунный свет и обжигающий внутренний огонь. Плотно закупорив оба окна, соединявшие его с физическим миром, священник обернул свой взор внутрь, в бездонную пустоту, и представил, как волна энергии поднимается снизу, переполняя тело и пульсируя в голове и конечностях. Потом ощущение затихло, он начал проваливаться сквозь огромное темное облако и падал медленно и долго, давая возможность безмолвному внутреннему богу залечить его душевные раны.
Кэнсё, монах из Камакуры, родился далеко на севере, на острове Хоккайдо. С самого рождения стало ясно, что он не такой, как другие дети. Отец, в ужасе от того, что ребенок может задержаться в развитии, что было бы жестоким ударом для школьного учителя, ставившего образование выше всего на свете, дал ему имя Дайгаку, что означало «высшее знание». Однако, к великому облегчению родителей, мальчик заговорил и проявил неплохие способности.
Главные неприятности доставлял Дайгаку его рост. Он был выше не только всех одноклассников, но и старших учеников. Знакомые советовали родителям раскормить сына и отдать в обучение к тренеру по борьбе сумо; отца подобные предложения лишь оскорбляли. Мать, впрочем, немало старалась, чтобы мальчик набрал вес, но сколько бы чашек риса и лапши в него ни впихивали, тело оставалось столь же костлявым. Таким он и вырос — долговязым и странно бледным. В школе к нему прилипло прозвище Мояси, что означало «соевый росток». С годами Дайгаку привык относиться к своей внешности с юмором — иначе было бы просто не выжить.
Почему же он так отличался от других детей? Этот вопрос мучил его не переставая. В конце концов, не находя своих черт ни в отце, ни в матери, мальчик решил, что он не родной сын, а приемный. Родителей его также нельзя было назвать коротышками, и излишней полнотой они не отличались, но все же не шли ни в какое сравнение с ним самим, а кроме того, ни один не обладал такими светлыми глазами и мягкими волосами каштанового оттенка.
Мать знала правду, однако поделилась ею лишь много лет спустя, лежа на смертном одре. В то лето Дайгаку исполнилось двадцать лет. Она болела долго и однажды, когда сын сидел на татами у ее постели, взяла его за руку и сказала, что хочет поговорить о чем-то важном.
— Но сначала, — произнесла она дрожащим голосом, — поклянись, что никому не скажешь.
Дайгаку сразу понял, о чем пойдет речь, и тут же выпалил, что знает о своем усыновлении.
— Что за чушь ты несешь! — возмутилась мать. Ее голос даже немного окреп от негодования. — Ты наш родной сын, зачатый и рожденный в этой самой комнате!
Устыдившись, он стал просить прощения и поклялся, что сохранит тайну. И тогда мать призналась, что вина лежит на ней самой. Она полукровка, японка лишь наполовину, а значит, он, ее ребенок, на четверть иностранец. Залившись слезами, она умоляла сына не нарушить клятву и не рассказывать о семейном позоре даже родному отцу.
В молодости ее мать, бабка Дайгаку, была гейшей в маленьком провинциальном городке и как-то во время хлопотливого новогоднего сезона была послана в портовый город Хакодате. Там ей пришлось развлекать гостей на вечеринке в честь команды прибывшего русского корабля. Один из офицеров, высокий и темноволосый, с голубыми глазами, привлек внимание молодой девушки. Принимая от нее чашечку сакэ, он застенчиво улыбнулся. Призыв его экзотических глаз кружил голову. Гейша выпила в тот вечер больше обычного, забыла о всякой осторожности и решилась на тайное приключение. До тех пор у нее был лишь один интимный партнер, да и то с ведома хозяйки заведения. Он регулярно пользовался ее услугами и аккуратно платил по счетам. Когда русский корабль отчалил, молоденькая гейша заподозрила, что беременна, и пришла в ужас, ведь младенец был зачат от иностранца!
Ее постоянный покровитель был единственным сыном владельца лучшего ресторана в родном городке девушки. Придерживаясь свободных взглядов, он не раз предлагал ей нарушить традицию и выйти за него замуж. Хитрая певичка тут же углядела свой единственный шанс. До смерти боясь неудачного аборта, она решила рискнуть и, вернувшись домой, дала согласие на брак. Молодой человек ни о чем не догадался, он тут же оплатил все долги девушки и выкупил ее из дома развлечений.
Долгие месяцы будущая мать провела в страхе, не зная, каким окажется ее дитя. Неудивительно, что роды произошли преждевременно. Однако родившаяся девочка, хорошенькая, здоровая и черноволосая, выглядела совершенно нормально. В городке никто не знал о визите русских и ничего не заподозрил. В те дни жители провинции в большинстве своем никогда не видели иностранцев, чаще всего представляя их огненно-рыжими, с огромными носами и копытами на ногах.
Рассмотрев младенца повнимательней, мать все же обнаружила некоторые черты сходства со случайным любовником, но через несколько дней успокоилась. Для непредвзятого наблюдателя девочка выглядела самой настоящей японкой — на северном Хоккайдо не так уж редка светлая кожа и почти круглые глаза. Таким образом, все обошлось. Семья зажила счастливо, бывшая гейша благополучно произвела на свет еще шестерых детей. Профессиональные навыки позволили ей стать отличной хозяйкой, и ресторан преуспевал.
И лишь когда старшая девочка подросла, вышла замуж за школьного учителя и сама родила, мать осознала, что старый грех еще не похоронен и вполне может стать достоянием гласности. Глаза новорожденного внука были необычно светлыми, а волосы на младенческой головке — каштановыми с рыжеватым оттенком. Волей-неволей пришлось покаяться перед дочерью, взять с нее клятву молчания и обещание никогда больше не иметь детей. Молодая мать была убита горем, что вполне понятно. Кто мог угадать, как повернется колесо генетической рулетки в следующий раз? Родив рыжеволосого носатого урода, она рискует навлечь немыслимый позор на всю семью. Школьный учитель, узнав, что его жена полукровка, плод запретной любви к чужеземному моряку, тут же потребует развода. А что ждет несчастного мальчика, если история попадет в чужие уши? Выбора не было. Так Дайгаку, к великому огорчению отца, остался единственным ребенком в семье.
На следующее утро у Мисако голова шла кругом от разговора с долговязым монахом. То, что произошло на храмовом кладбище, оказалось очень важно. Теперь главный секрет ее жизни уже не так отягощал душу.
Проснувшись в хорошем настроении, она оделась и вышла на кухню, чтобы приготовить завтрак для родителей. По воскресеньям доктор Итимура совершал больничный обход позже обычного. Он вышел в столовую в домашнем кимоно, сел за котацу и попросил чаю.
— Хай, хай, — весело откликнулась Мисако, подражая гейше, и с поклоном поставила перед ним поднос, на котором дымились чашки.
— Ты меня совсем разбалуешь, — добродушно усмехнулся отчим, — твоя мать так не старается, когда хозяйничает одна.
— Вот и пользуйся случаем.
Мисако положила на столик свежую утреннюю газету и вернулась на кухню, наполненную ароматом соевого супа мисо и только что сваренного риса. В родительском доме царили покой и счастье.
Около полудня старая госпожа Имаи снова позвонила, совершенно неожиданно для Мисако — на сей раз обошлось без предчувствий. Тон у свекрови был извиняющийся, высокий голос прямо-таки источал сладость. Она даже добавила ласково-уменьшительное «тян» к имени невестки:
— Пожалуйста, прости меня, Мисако-тян, я сама во всем виновата.
Смирение было совсем не в правилах госпожи Имаи, тем более в обращении с невесткой, но обстоятельства этого требовали, уж очень ей хотелось, чтобы Мисако поскорее вернулась. Накануне вечером долгожданный ужин наедине с сыном совершенно не оправдал ожиданий. Хидео пришел мрачный и наотрез отказался обсуждать свою личную жизнь, так прямо и сказал. Он молча ел, уставившись в телевизор, где показывали боксерский матч. Это еще больше усугубило раздражение матери, лишившейся на целый вечер любимых шоу. Хидео полностью завладел телевизором и смотрел одну за другой спортивные передачи, требуя то и дело еще чаю или закусок. Перед сном пришлось готовить ему еще и лапшу. С тех пор как появилась невестка, старушка совсем отвыкла от домашней работы. Теперь она требовала, чтобы молодые немедленно переговорили между собой по телефону, и почти насильно всучила трубку сыну. Жизнь должна была вернуться в нормальное русло.
— Я не вернусь домой до вторника, — сказала Мисако. — Дедушка чувствует себя хорошо, но хочет, чтобы я пришла завтра утром на заупокойную службу.
Хидео отвечал лишь равнодушным «хай», так хорошо знакомым Мисако. Она постаралась поскорее закончить разговор, однако мать, вошедшая в гостиную, успела услышать несколько последних фраз и тут же стала выспрашивать про завтрашнюю службу.
