Она живет на улице Санто-С., номер двенадцать, кажется. Тяжелая входная дверь. Раз уж теперь все позволено, я захожу вместе с ней в подъезд. Укрывшись от посторонних взглядов, я могу целовать ее, не сдерживая страсти и открыто демонстрируя дальнейшие намерения. Я прислоняю ее к стене, она притягивает меня к себе, с минуту мы стоим неподвижно, затем я начинаю ласкать ее так, как приличие не позволяло в сквере на скамейке. Присутствие собаки, которая прыгает вокруг, тявкая и тыкаясь мордочкой в мои ноги, нисколько не смущает Алису — она продолжает шумно дышать и постанывать. У меня странное ощущение дежавю, руки словно сами скользят по женскому телу, губы двигаются в собственном лихорадочном ритме, они сами знают, что им делать с этим миниатюрным телом, которое я открываю вместе с ними. У меня чувство, будто я занимался этим всю жизнь, да-да, будто всю жизнь только и делал, что целовал незнакомок в чужих подъездах. Однако вскоре Алиса меня прерывает: в десять утра у нее важный устный экзамен по общей социологии, ей обязательно надо подготовиться. Я последний раз сдавал устные экзамены пятнадцать лет назад. Мы с ней озабочены совершенно разными вещами. Я думаю о том, что наша десятилетняя разница в возрасте не так уж важна. В следующую секунду я уже другого мнения: «Старый идиот, воспользовался случаем, нашел легкий путь, а он не безопасен, и ты сам боишься, ведь она еще малышка». Однако по Алисе не скажешь, что она под особым впечатлением от встречи. Видимо, у этой девочки уже были мужчины старше ее. Чтобы себя успокоить и подбодрить, я говорю себе: «Черт возьми, все-таки в этом возрасте она уже женщина, а не девочка. В конце концов, всем героиням романов и фильмов примерно двадцать — двадцать пять. Да и созревают девчонки быстрее парней — это общеизвестный факт. Поэтому перестань корить себя, ничего аморального не происходит, точно тебе говорю». Аккуратно отстраняя мою руку от своего лобка и сложив губы в вежливую, но непреклонную улыбку, Алиса говорит, что я взбудоражил ее, что она хотела бы вновь увидеть меня чуть позже вечером, она мне позвонит, когда подготовится к экзамену. Я, страшно раздосадованный тем, в какой нежной манере меня отфутболили, отвечаю почти равнодушно: «Никаких проблем, сделаем, как ты хочешь». Не могу сказать, что после этого я в прекрасном настроении, но, как бы то ни было, напряжения не чувствую. Какое-то время осматриваю подъезд — старинный, строгий, величественный, со сводчатым потолком, лестницей и мотороллерами «Веспа», припаркованными в коридоре. Я размышляю о том, что в Италии у студенток более приличное жилье, чем во Франции. Я прощаюсь с Алисой, будто с хорошей знакомой, чао-чао, и желаю ей удачной подготовки. Она исчезает в коридоре, я последний раз оборачиваюсь, затем открываю дверь и выхожу на улицу. Снова шум, тротуары, прохожие, закрывающиеся магазинчики… Я чувствую себя наполовину освобожденным, наполовину провинившимся, мои губы словно оцепенели, устав от поцелуев, во рту все еще вкус чужой слюны, я спрашиваю себя: что я вообще здесь делаю?
Полчаса я пытаюсь поймать такси, наконец мне это удается, и я еду на поиски дежурной аптеки. Такси встает во второй ряд, зажигаются аварийные огни. Я выскакиваю из машины и сломя голову, будто застигнутый врасплох вор, несусь в аптеку за презервативами. Меня вдохновляет и подстегивает вполне реальная перспектива воспользоваться ими этой же ночью. Последний раз я покупал презервативы перед первой ночью с Александриной. Я успокаиваю себя: «Нет, ты вовсе не смешон, просто сегодня вечером тебе двадцать лет». Когда я возвращаюсь домой, никто не решается промыть мне мозги за неприлично долгое отсутствие. Я не успеваю еще раз принять душ и переодеться, потому что уже довольно поздно, надо скорее идти ужинать, а то завтра утром всем на работу. Мы отправляемся в тратторию, которая находится в центре города. Так уж и быть, не буду описывать это место, чтобы окончательно не достать тебя своими уничижительными сравнениями. А впрочем, тут довольно мило: здание старинной часовни с высоким потолком, изнутри отделанное красным кирпичом, ультрасовременные металлические лампы, посреди зала печь для выпечки хлеба. В общем, все очень чисто, даже стерильно, несмотря на то что кругом толпа народу: крутые ребята с буржуазными наклонностями — beautiful people, понимаешь, о чем я? Во Франции таких ребят называют навороченными, но под этим французы подразумевают публику, напрочь лишенную вкуса. Потому что во Франции элегантным считается то, что незаметно, то, что естественно, что не бросается в глаза и не выставляет себя напоказ. А вот в Италии наоборот. Элегантностью можно и нужно щеголять, и это никому не кажется дурным тоном. Мне нравится такой незамысловатый подход к делу. Ну и конечно, огромная неповторимая ароматная пицца, которую подают через десять минут после заказа. Настоящая итальянская пицца. Во Франции не умеют делать настоящую пиццу. Во Франции даже не умеют толком произнести это слово, все французы говорят «пидза́» вместо «пицца». Итальянская пицца, приготовленная итальянцами в Италии, тем более желанна и загадочна, что официанты подают ее с таким отстраненным видом, будто даже не подозревают о твоем экстазе. Еще я заметил, что у итальянцев гораздо более открытый взгляд, не то что у французов. Если ты хорошо выглядишь, если ты немного приоделся, то на тебя обязательно будут смотреть. И это довольно приятно. Мне нравится такой fair-play, когда нет людей, подавленных чувством зависти, старающихся не смотреть на тех, кто выглядит шикарнее их. В Италии все друг на друга смотрят и не стесняются. Я чувствую на себе взгляды дам, сидящих за соседними столиками, кокетливые улыбки официанток. Я вижу, как влюбленные парочки перешептываются и показывают на меня пальцами. Мне это льстит. Тем временем Алиса присылает мне эсэмэску, в которой назначает встречу у своего подъезда в 21:30. Я испытываю настоящую эйфорию, оттого что наконец-то я, тот самый я, который искренне полагал, что до самой смерти не познает больше ни одну девушку, теперь изменю жене. Стоя перед зеркалом в туалете, я вспоминаю ощущение, которое у меня было в пятнадцать лет, когда я собирался расстаться с девственностью и, перед тем как лечь в постель к девочке по имени Аполлина, так же глядел на свое отражение и говорил себе: «Сегодня вечером исполнится твоя мечта». Сейчас мне кажется, что я был страшно наивным, полагая, что за всю свою супружескую жизнь не притронусь ни к одной женщине, кроме Александрины. Просто жизнь так устроена, что все подгоняется под какую-то схему и нет простора для воображения.
В 21:20 моя семья принимается за десерт, а я с непосредственностью подростка выхожу из-за стола и мчусь на улицу Санто-С. Благо это в двух шагах от траттории. Алиса уже ждет меня на улице. Теперь приготовься, я буду забивать тебе голову всякими ненужными подробностями — рассказом об Алисиной сожительнице, из-за которой мы ездили на вокзал, чтобы отдать ей ключи, о выпитой кока-коле, об оживленных улицах, о теплом ночном воздухе, о легкой беседе, в ходе которой мы получше узнали друг друга, обменялись кое-какими секретами и я окончательно убедился, что внутри Алиса гораздо сложнее и многообразнее, чем снаружи. Потом она намекнула, что, возможно, мне не стоит подниматься к ней, что она сомневается, что, наверное, лучше воздержаться от секса, дабы не испортить вечер. «Надеюсь, ты не очень против», — сказала она. На это я мягко и искренне ответил: «Сделаем, как ты хочешь, Алиса, ты босс. Разумеется, я не стану настаивать на том, чего ты сама не желаешь. Могу даже уйти прямо сейчас, если угодно. И вообще, не обязательно заниматься любовью, можно просто целоваться, ласкать друг друга, продолжая разговор». На ее лице появилось удивленное выражение, затем она благодарно улыбнулась мне и отправила своей сожительнице эсэмэску («Сегодня я буду спать в комнате с большой кроватью»). Мы платим за колу, встаем и медленно направляемся к ее дому. Белый освещенный фасад церкви Санто-С., совсем белый и голый, — эту церковь Алиса любит больше всех в городе за строгий стиль; туристы, одетые во что-то тепленькое из-за ночной прохлады; толпами плывущие по тротуарам итальянцы, подъезд ее дома; лестница, по которой я на этот раз поднимаюсь до самого верха, на третий или четвертый этаж, точно не помню, дверь двухэтажной квартиры, сожительница, которую мы случайно будим и чей голос я слышу через стенку, проснувшаяся собака; огромная карта мира, кнопками прикрепленная к стене гостиной, точно такая же, как у меня в офисе в Танамбо. По деревянной лестнице мы спускаемся в комнату Алисы. Уже чуть за полночь.
Мне нравится, как все просто складывается. Она идет в душ, а я снимаю ботинки и носки, ложусь на кровать и начинаю разглядывать комнату итальянской студентки: лампа у изголовья кровати, дополнительный вентилятор, сонная собака, всюду разбросанные шмотки, в пепельнице смятые окурки, на столе конспекты лекций по социологии, в которых я узнаю имя Дюркгейма, на книжных полках итальянские и испанские романчики. Я с удивлением обнаруживаю перевод книги «99 франков» Бегбедера, разные поэтические сборники, Неруду, Превера. Мне нравится, что она читает, что интересуется всем этим. Окно открыто. За окном, несмотря на темный, слепой фасад дома напротив, ощущается теплое, нежное, легкое ночное пространство. Алиса выходит из ванной. Мокрые волосы, распахнутый халатик, под ним только бледно-розовые трусики. В ее глазах, которые теперь уже не могут сказать «нет», тень недоверия. С видом подчеркнутой значительности она сбрасывает с плеч халат, он скользит по ее рукам вдоль тела и падает на пол. Это великолепно. Все мальчишеское, что было в ее походке, стрижке, нервозных жестах — все мгновенно исчезает. Открывается стройный стан, узкие, покатые, женственные плечи, прекрасная кожа, идеальная эпиляция. Я вспоминаю итальянских туристок на пляже в Танамбо. Я еще там заметил, что итальянки как-то особенно ухаживают за своим телом, они холят и лелеют его, как англосаксонки, но при этом нисколько не портят свою естественную латинскую красоту. Не знаю, понимаешь ли ты, что я имею в виду. После Алисы я тоже отправляюсь в душ. Все мои движения как бы замедленны, я наслаждаюсь мелочами повседневной жизни в преддверии счастья. Из ванной я выхожу в одних трусах. Комната уже погрузилась в сумерки, собака окончательно уснула. Теперь настал мой час. Я молча ложусь рядом с Алисой, наши тела сплетаются.
