Пока солдат стонал и приходил в себя, Каспар сел на него и снял кожаную перевязь с несколькими мешочками, в которых могла быть ценная добыча. Он забрал себе и мушкет, на который случайно наступил, и в самый последний миг успел отскочить в кусты. Стражники уже подошли так близко, что чуть не задели его. Под покровом темноты и высокой травы Каспар начал последний марш-бросок — вверх по реке, домой.
* * *
Какой же дом он ожидал увидеть? Ведь ощущение чего-то своего, более-менее постоянного, ему доводилось испытать в лучшем случае в амбаре крестьянина, где он как-то был расквартирован на зиму. Он знал, что это должен быть двор с колодцем, хорошо заметный с берега речки, примерно в четверти мили от деревни. А за домом должно быть возвышение, что-то вроде кочки на ровной линии горизонта.
Но сумеет ли он отыскать это место и стоит ли там до сих пор родительский дом или уже остались только заросшие кустами развалины? Поняв всю безнадежность своего замысла, он снова пожалел, что дезертировал. Еще немного, и он развернулся бы, едва не достигнув цели, и где-нибудь дал бы завербовать себя на какую-нибудь войну. В Меце или Нанси наверняка по достоинству оценят опытного бойца.
Наступило холодное утро, напомнившее о приближении суровой зимы, и вместе с ним над землей разлился густой туман — казалось, он состоит из какого-то особого вещества, которое можно схватить рукой. Каспар всю ночь шел вдоль берега Сейя, по речке было удобно ориентироваться.
На рассвете он остановился у какого-то мостика, чтобы разглядеть свои трофеи. Мушкет был меньше и удобнее его старого. Он наверняка найдет на него покупателя. Но в мешочках не оказалось ничего интересного, даже табака, только порох и несколько пуль. Каспар улегся под мостом и скоро уснул.
Он совсем не ожидал, что все случится так быстро. Едва проснувшись, отряхнув одежду и подняв взгляд, он увидел двор прямо у холма, единственного на всю округу. Все в точности, как он помнил. Дыма видно не было, и возле дома никто не показывался, но Каспар оставался настороже, ведь двор выглядел вполне обжитым. На веревке ветер полоскал кое-какое белье, а из хлева он отчетливо слышал мычание коровы.
Он поискал, где бы ему спрятаться, но кроме пары кустов, рощицы на вершине холма и амбара чуть поодаль от дома, никаких укрытий не было. Туман постепенно рассеивался, а Каспар стоял на открытом месте. Он пригнулся и побежал к вершине холма, огибая двор по широкой дуге и не спуская глаз с дома.
Оказавшись наверху, он сел на поваленное дерево и стал выжидать. Уж что-что, а это он умел. Кинжалом он обстругивал ветку, все время одно и то же движение. Через некоторое время из дома вышла девушка лет шестнадцати, не больше, и, как полагается крестьянке, в белом чепце и переднике. Она бросила короткий взгляд в его сторону, потом взяла подойник и зашла в хлев.
Тут он понял, что замечен и что за ним уже наблюдают. Но ему годами приходилось довольствоваться только сношениями за деньги с уродливыми, потасканными женщинами, поэтому он был так увлечен созерцанием девушки, что чуть не проглядел, как крепкий мужчина вылез из окна, перемахнул через забор и, прячась за редкими кустами, стал подниматься к нему с ножом в руке.
Каспар встал, поставил мушкет дулом вверх, засыпал в ствол порох, вставил пулю, потом утрамбовал все это обструганной веткой. «Ближе, — прошептал он и насыпал пороху еще и на полку замка. — Еще ближе». Прицелился, спокойно выстрелил. Мужчина вдруг остановился, как будто передумал подниматься, потом ноги его подкосились, он осел и рухнул лицом вниз.
Девушка с криком кинулась к дому, бросив подойник, и молоко полилось на землю, точно так же, как кровь убитого. В тот же миг на улицу выскочил старик, схватил, что попалось под руку, — косу — и побежал к Каспару. Он с трудом карабкался по склону, несколько раз съезжал вниз и начинал сначала. Тем временем Каспар перезарядил оружие и сделал второй выстрел.
Потом Каспар направился к своей первой жертве. Всадил мушкет ему в ребра, чтобы удостовериться, что парень больше не жилец. Он сел, натянул на ноги сапоги мертвеца и подошел ко второму трупу. Сбросил свою накидку и надел плащ старика.
Он осторожно приблизился к дому, откуда слышались стоны женщины. Толкнул дверь и вошел. Несколько мгновений глаза его привыкали к темноте, потом он разглядел девушку, сидящую на корточках в углу, и жалкое зрелище на кровати. Тело женщины было покрыто опухолями — на ногах, на шее и под мышками. Некоторые, узловатые и темно-красные, были размером с ладонь. Кое-где на коже зияли свищи, откуда сочилась сукровица.
Каспар не знал, в сознании женщина или нет, но сразу понял, чем она больна. Все-таки он спросил об этом девушку — на лотарингском немецком, на диалекте, который помнил с детства. Он хотел потянуть время, чтобы сообразить, что ему делать. Ответа не последовало, тогда он спросил еще раз, громко и прямо.
— Да, чума, — ответила девушка.
— Ты тоже больна?
— Кажется, нет.
— Иди сюда!
Эту фразу тоже пришлось повторить, чтобы девушка сдвинулась с места. Когда она, измученная годами недоедания, подошла к нему, он схватил ее за локоть и потащил во двор.
— Приведи корову! — приказал он.
Он подтолкнул ее к хлеву. Но девушка и не думала повиноваться. Она зашла в хлев, выбежала через прореху с другой стороны и побежала к деревне, но у моста Каспар ее догнал. Девчонка храбрилась, отбивалась и несколько раз вырывалась из его рук. Она оказалась такой легкой, что Каспар без труда поднял ее и отнес обратно на двор.
Там он принялся искать веревку. Найдя ее, сделал петлю и хотел накинуть ее девке на шею. Она сопротивлялась, пока он не прижал ее к себе, схватив одной рукой тонкие запястья. Но она опять смогла вырваться, тогда он швырнул ее на землю, придавил руки коленями и довел дело до конца.
На веревке он затащил ее в амбар поодаль и там привязал к балке, потом вывел корову и взял подойник. Подоил корову, жадно напился молока из подойника и придвинул его к девушке, но та его опрокинула.
— Да ты сыта, как я посмотрю. А есть-то больше и нечего, — сказал он. — Как тебя звать?
Она поджала колени и обхватила их руками. Ее икры и бедра обнажились, она заметила его ухмылку и попыталась прикрыться юбкой.
— Я тебе ничего не сделаю, — успокоил он. — По крайней мере, пока не буду уверен, что ты здорова. А пока посидишь тут на привязи. Я так понимаю, эти двое были твой отец и брат и теперь ты не прочь меня прикончить, но это пройдет. Что мне оставалось делать, они же сами на меня набросились. А надо было просто спросить, и я бы ответил. Просто времена теперь такие, паршивые. Пойду-ка я лучше схожу в деревню, поищу чего-нибудь пожрать. Но сперва придется связать тебе руки.
Вернувшись, Каспар увидел, что девушка хрипит от напряжения, изо всех сил пытаясь освободиться. Он отложил мешок и развел костер.
— Деревня разорена. Там почти никого не осталось. Я видел только двух баб и одного калеку, — сказал он и высыпал содержимое из мешка. — Несколько картошек да кукурузин — все, что нашлось. Если и дальше так пойдет, придется сожрать тебя. — Он посмотрел на ее испуганное лицо и расхохотался: — Живая ты мне нужнее, чем мертвая. Кто бы мог подумать, что приду я домой, а тут меня уже и баба поджидает.
Он положил картофелины и початки в костер, уселся перед ним и потер руки. Он ел полусырую еду, а девушка поглядывала на него голодными глазами. Ее взгляд переходил от сапог брата ко рту Каспара и обратно. Потом оба долго смотрели на огонь, и на них навалилась усталость. Уже засыпая, он услышал ее тихий голос: «Маме тоже надо дать что-нибудь поесть и поменять повязки».
Когда она проснулась, ворота амбара были широко распахнуты, в них безжалостно дул ветер. Она была одна, от Каспара ни следа, и она надеялась, что он, непонятно почему, пошел дальше. А еще она прекрасно понимала, что без него она не сможет освободиться от веревки и умрет с голоду. Со двора послышалось чье-то бодрое пение:
Пьем за Густава-короля,
Скоро папистов дождется петля.
Швед прогонит с позором
Всю папистскую свору.
Она вытянулась, насколько могла, чтобы что-нибудь разглядеть, и увиденное заставило ее снова закричать.
Каспар перенес ее брата и отца в дом и собирался зажечь факел, пропитанный винным спиртом. Он опять зашел в дом и вернулся, кашляя, черный от сажи, когда соломенная крыша уже пылала. Теперь он поднес огонь к тюкам сена, которыми обложил весь дом снаружи. Он слышал крик девушки, но не обращал на нее ни малейшего внимания. Ветер, поначалу мешавший поджогу, теперь раздувал пожар все сильнее, и дым повалил густыми клубами из двери и окон.
Каспар был доволен своей работой, пламя пылало равномерно со всех сторон. Прислонившись к забору, он удивлялся своему умению, ведь искусству поджигать надо было научиться. Сколько крестьянских домов обратили в пепел его руки, не счесть. Хороший огонь прожирал себе дорогу сквозь все, что только попадалось на его пути: сквозь гнилое дерево, сквозь полотно и глину, сквозь солому кроватей и постельное белье, сквозь кожу двух мертвых мужчин. Мать, не приходя в сознание, задохнулась, прежде чем огонь проглотил ее. Он заставил рухнуть стены и бревна и расчистил место, на котором Каспар собрался построить новый дом.
