– Салли! Слышишь ты меня?
Она решила молчать, как ночью с Джинни. В жизни так уж устроено: когда люди знают твои чувства, они на тебя всегда могут повлиять.
Вдруг она вспомнила про яблоки на чердаке и обрадовалась. Какое-то время можно будет питаться яблоками. Так что идти готовить завтрак ее ничто не вынуждает. От радости она даже забыла свое решение помалкивать. И крикнула в ответ:
– Мне есть не хочется, Джеймс! – Она подождет, пока он выйдет из дому в коровник или куда там ему нужно утром по хозяйству, а тогда спустится, сварит себе яйцо в мешочек и поджарит тосты. – Сегодня что-то не хочется!
Ясно? Вот то-то. Она представила себе, как он стоит там за дверью, трет длинный, заросший подбородок, седые мохнатые брови вздернуты, глаза смотрят в пол.
– Все-таки тебе придется выйти раньше или позже. Хотя бы по нужде, – сказал он наконец.
Об этом она тоже думала. Придется, это верно. И желательно раньше, а не позже. Можно будет сходить в уборную, пока он занят по хозяйству, но все остальное время... Тут ее взгляд – а она шарила глазами по комнате, подыскивая, что бы такое ответить, – остановился на старом умывальнике у двери, ведущей на чердак, и она поняла, что победа за ней. Там внутри, внизу под стопкой тряпок и полотенец, лежит старое судно Арии, а сверху на умывальнике, возле деревянной лирообразной вешалки для полотенец, выглядывает из-за керосиновой лампы почти что непочатая коробка бумажных салфеток. Он хотел войны? Войну он и получит. Теперь она может выдержать любую осаду!
– Все равно, Джеймс, мне что-то не хочется есть! – торжествующе отозвалась она.
Опять минуту длилось молчание. Она прислушивалась, не дыша, улыбаясь.
– Ну, будь я проклят, – сказал он больше дверной ручке, чем ей. И на этот раз она услышала его удаляющиеся шаги, сено-солома, сено-солома, ать-два, неторопливо, по коридору, мимо ванной и вниз по лестнице на кухню.
– Ну, разрази меня гром! – произнес Джеймс Пейдж, когда спустился на кухню. Кот испуганно шмыгнул прочь. Ишь, старая, затеяла тут в игрушки играть, а все равно, как есть, так есть, рассуждал он. Он готов согласиться, что по справедливости дом столько же ее, сколько его, Джинни верно сказала, – хотя не у всякого на его месте достало бы великодушия это признать. Документы-то выправлены на его имя. Так что по закону у нее за душой, кроме одежки, ничегошеньки нету. Ну, да ладно уж. Закон законом, а справедливость справедливостью. И он признает за нею некоторое, так сказать, моральное право. Но ведь и у него тоже есть права. Что же она воображает, будто может отнять у него дом и, как эти дармоеды чертовы на пособиях, валяться целый день в постели, точно свинья в луже? Ну, это мы еще посмотрим!
Он упрямо выставил лоб, хмуря брови и потирая подбородок – левая его рука теребила в кармане змеиную головку, – потом, приняв решение, пошел в гостиную за ключом. Убедился с улыбкой, что этого ключа в пепельнице нет (там хранились еще другие ключи, наперсток, несколько монет и пуговиц). Мог бы с самого начала догадаться, что Джинни его унесет. И она могла бы догадаться, что все равно у него есть второй ключ. Ко всему всегда есть по два ключа – таков непреложный закон вселенной. В данном случае второй ключ хранился в коробке из-под обуви в правом верхнем ящике стола.
Салли, надев зубы, лежала у себя в постели и все еще улыбалась с самодовольным злорадством, точно старый хитрый лис-генерал – или вредный капитан Кулак из романа, который она читала, – как вдруг послышались шаги брата: он опять поднялся по лестнице, идет по коридору к ее двери. Ее это слегка озадачило. На него непохоже, чтобы он стал ее упрашивать. Еще того меньше – убеждать. Что же тогда? – недоумевала она. Шаги остановились у нее за дверью. Она вытянула шею, вслушиваясь. Прошла минута, и вдруг сердце ее встрепенулось: раздался щелчок замка. Губы ее продолжали улыбаться, но в глазах появилась задумчивость, даже озабоченность. Она слушала, как брат вернулся обратно к лестнице, спустился. Вскоре из кухни донесся запах яичницы с беконом.
Она встала, воспользовалась судном (какое счастье, что оно здесь оказалось!), потом, кряхтя, отодвинула тугую щеколду за фарфоровую ручку, с трудом – заело! – открыла дверь на чердак и сходила наверх, принесла два яблока. Яблоки обтерла о подол ночной рубахи и, снова задвинув щеколду, улеглась, с яблоками и с книгой, обратно в постель. Слышно было, как Джеймс фальшиво насвистывает, уходя доить коров, ну просто пташка божия, ни забот ни хлопот в жизни, – нарочно, чтобы ее помучить. Ладно, это мы еще посмотрим!
Тем временем розовые облака почти все растаяли и склон горы окончательно расцветился разными оттенками красного, желтого, лилового, темно-зеленого и коричневого – цветами вермонтской осени. Салли очень любит осень. Всегда любила.
Да она на одних яблоках – вот какой крупный, сочный сорт – дольше продержится, чем он; не хватает ума у человека или силы характера одолеть привычку, чтобы сварить себе овощи или поесть фруктов. Она вспомнила, как жалела его, когда приехала, а он ходил скрючившись, у него были рези от запоров. Салли улыбнулась.
Она нашла в книге то место, где остановилась, взбила подушки и, устроившись поудобнее, стала с удовольствием читать дальше.
3 В РЕСТОРАНЕ УОНГ ЧОПА
Капитан Иоганн Кулак был страшный старик. Бывало, он ночью по ошибке всунет голову в занятое такси, так с людьми удар случался. Джейн он тоже был неприятен, еще бы, но она не опускалась до такого ребячества, чтобы винить его за то, что от него не зависело. Он родился под знаком Сатурна в созвездии Овна. «Он несчастный человек, – писала Джейн матери, почитая за благо не вдаваться в излишние подробности. – У него нет ни семьи, ни друзей, и даже никакого домашнего животного; был, он мне рассказывал, когда-то попугай, да клюнул его. Я молюсь за его душу, но не особенно-то верю, что это поможет».
Джейн удивительно писала письма, и мать ей за это была благодарна. Всякий раз, как выдавалась в плавании свободная минута, она садилась и писала хорошее длинное письмо матери, либо же иногда Дяде Фреду, как они его называли. Своих мыслей она не выкладывала, а так, разные новости и сердечную болтовню. Письма запечатывала в конверты, надписывала, приклеивала марку, а когда «Необузданный» заходил в какой-нибудь порт, тут же их все отправляла, сколько могла отыскать. Иногда накапливалась за рейс чуть ли не сотня. Мать была права, что так их ценила. Поскольку настоящие новости сообщать было неудобно, Джейн все сочиняла сама. А иногда, если сильно уставала, списывала из книг.
В ту ночь, идя вместе с капитаном Кулаком по направлению к Китайскому кварталу (он не шел, а, прячась, перебегал от подъезда к подъезду и, сворачивая в проулок, сначала осторожно выглядывал из-за угла), Джейн чувствовала себя не совсем спокойно. Она начинала подозревать, что где-то допустила ошибку. От природы она была, что называется, девушка решительная, быстро соображала и быстро действовала, хотя людей иногда и вводили в заблуждение ее рассеянная улыбка и большие голубые глаза. Она приехала в Калифорнию и сразу же правильно оценила положение: аэронавтика, вот в чем сейчас будущее. Достаточно взглянуть в черные гудящие небеса. Она отправилась туда, где давали уроки летания, незаметно вынула две двадцатидолларовые бумажки из той сотни, что дал ей дядя Фред – в Небраске накопить такую сумму для работника на ферме дело нелегкое, – положила сорок долларов на стол и сказала: «Научите меня летать за такие деньги? Это все, что у меня есть». Мужчина ухмыльнулся: «И думать не могите, леди». Он был рыжий, веснушчатый, на подбородке ямка. Она устремила на него молящий взгляд ребенка и предоставила голубым глазам сделать свое дело – к тому же мужчина был вполне симпатичный, – а сама медленно собрала деньги со стола и, как героиня фильма, который она когда-то видела, упрятала к себе за пазуху, на минуту приоткрыв кое-что его взгляду. При этом по щеке у нее скатилась послушная слеза. «Ладно, черт с ним!» – сказал мужчина. Она позволяла ему, толкуя про тумблеры и педали, обнимать ее одной рукой за талию и раза два промолчала, когда его ладонь, как бы случайно, легла ей на бедро. Она выказала редкие успехи. Объезжая коней в Небраске, она приобрела одно чрезвычайно важное свойство: никогда не впадала в панику. Оглянуться не успели, а она уже крутила мертвые петли, и он соглашался на все, самые немыслимые ее требования: пилотирование по приборам, вождение многомоторных машин... Заплатила она щедро. Как только он позволил ей полеты на двухмоторном, она позволила ему преподать ей, так сказать, основы сексуальной практики. За это одно она должна быть ему признательна. Он был Стрелец. Это произошло, когда ей уже исполнилось восемнадцать, четыре года назад. А через два дня после того, как она сдала на транспортного летчика, произошла ее встреча с капитаном Кулаком.
