Поначалу мы, признаться, даже немного испугались — неужто случился какой-то новый теракт, о котором мы здесь еще не слыхали? Нет, он, оказывается, имеет в виду минувший теракт, который был на прошлой неделе, о нем уже и думать забыли. Да, все забыли, а вот ему всего лишь несколько часов назад удалось наконец установить личность одной из погибших. И у него есть тому доказательство, вот в этой тоненькой бежевой папке.
Пришлось объяснить ему, что сейчас не время для визитов, даже по такому поводу, как у него, и вообще ночью в нашу больницу без специального пропуска не впускают. У него нет пропуска? А кто он вообще такой? Оказывается, он отвечает за кадры в самой большой нашей иерусалимской пекарне, которая печет хлеб чуть не для половины страны. Ну, что ж, честь и хвала человеку, который отвечает за сотни людей и при этом не чинится лично приехать в больницу в такой поздний час, да еще ради какой-то временной уборщицы, как он говорит, к тому же бывшей. Такого можно и пропустить, только как объяснить этому ответственному за живых людей, который разыскивает ответственного за мертвых, куда ему идти, если мы и сами толком не знаем, где здесь это патанатомическое отделение, даром что стоим на проходной уже не первый год? Пришлось звонить в приемный покой, пусть ему хоть общее направление укажут…
Общее направление поначалу представляется ему ясным и простым, и тем не менее он быстро запутывается в бесконечных коридорах, и ему приходится просить помощи у встречных врачей и медсестер. Но те, оказывается, мало информированы о мертвых, они больше специалисты по тем, кто еще жив, хотя и болен. В конце концов его посылают в секретариат, может, там еще кто-нибудь случайно задержался, несмотря на позднее время, и, действительно, он находит там дежурную ночной смены, которая выражает изрядное удивление, когда выясняется, что этот человек пришел чуть не посреди ночи только ради того, чтобы безотлагательно сообщить сведения о какой-то неопознанной погибшей, которая лежит здесь уже не первые сутки. Нет, это, конечно, благородный поступок, но, к сожалению, такие сведения нужно передать непосредственно тем, кто занимается отправкой погибших в Институт судебной медицины в Абу-Кабир, поэтому ему следует обратиться туда, лично она может только объяснить, как пройти в мертвецкую, и постараться, чтобы его там кто-нибудь встретил.
Выясняется, что ему вовсе не нужно, как он было предполагал, спускаться на нижние этажи и искать там подвал, в котором хранятся покойники, а наоборот — следует вообще выйти наружу, пересечь небольшую сосновую рощицу и пройти к стоящему за ней старому одноэтажному каменному зданию, построенному в виде треугольника, в одной вершине которого располагается склад медицинского оборудования, в другой — отделение судебной медицины, а в третьей, не имеющей никакой вывески и чуть скрытой деревьями, как раз и находится цель его визита. Вокруг темно, и пробираться приходится по какой-то скользкой тропке. Далеко впереди мелькают огни жилых домов. Днем, наверно, отсюда расстилается прекрасный вид на пустыню и горы. Странно, что они даже не пытаются упрятать такое отделение куда-нибудь подальше, а держат покойницкую вот так вот просто, без охраны или надзора, как самую обычную часть больничного комплекса, — заходи кто хочешь и когда хочешь. Впрочем, не совсем кто хочешь — спросили же у него пропуск. Просто так сюда заходят и выходят, наверно, только те сотрудники и посетители, которые давно уже не боятся мертвых и которых мертвые тоже давно не боятся. В маленьком окне здания горит свет, но Кадровик не уверен, что дежурная секретарша уже послала сюда кого-нибудь, чтобы его встретить. Не страшно, говорит он себе, я хорошо одет, защищен от холода и возможного дождя, так что могу и подождать. И если даже выяснится, что я пришел напрасно, можно считать это рекогносцировкой, которая потом сэкономит мне время. Вернусь завтра и быстренько найду нужного человека. А пока что дома у матери успеет согреться вода в ванной…
Дверь оказывается запертой, на стук никто не отвечает, и он неторопливо обходит кругом всё здание, пока не находит наконец такую дверь, которая открывается чуть ли не сама собой, от самого легчайшего прикосновения, и точно во сне, без всякой подготовки и предупреждения, оказывается в прохладном, слабо освещенном зале, где еле слышно жужжит кондиционер, вгоняя внутрь холодный воздух, а на полу двумя параллельными рядами лежит примерно дюжина носилок с трупами, частью тщательно упакованными, частью только завернутыми в прозрачную нейлоновую пленку, — как видно, для будущего вскрытия или студенческих занятий.
Он застывает на месте. При всем его атеистическом отношении к смерти как явлению окончательному и абсолютному, ему все-таки кажется немного безответственным оставлять такую дверь совершенно незапертой. Ну, хорошо, он прошел армию, приступы болезненного воображения ему не свойственны, и психика у него устойчивая, но ведь окажись на его месте более чувствительный человек — ударился бы в панику, а то и вообще хлопнулся, чего доброго, в обморок. А потом мог бы подать на них в суд за душевное потрясение…
Он не двигается с места. Закрывает глаза и делает глубокий вдох, удивляясь, что не ощущает никакого тяжелого или даже странного запаха. Потом искоса глядит на ближайшие носилки. Труп имеет цвет желтоватой глины. Из-за мутной пленки нельзя даже различить, женщина это или мужчина. Постепенно первое впечатление отступает, и он чувствует, что может уже рискнуть, предпринять небольшой обход и по биркам на носилках поискать тело своей работницы. Но он тут же решает, что его пребывание в таком месте, да еще без сопровождающего, — это, скорее всего, нарушение порядка, поэтому лучше не затевать самостоятельных поисков, а выйти и подождать снаружи. Дверь за ним захлопывается с неожиданным и звучным щелчком. Ага, все-таки… Ну, что ж, если даже никто не придет, он может теперь со спокойной совестью сказать себе, что добрался до самой последней инстанции. Доказал, так сказать, свое служебное рвение. А искать ее, пожалуй, и впрямь не стоит. Что за странное любопытство его вдруг одолело? Всё равно он не смог бы опознать мертвую женщину, которую так и не рассмотрел толком при жизни. И вообще, он пришел сюда не для опознания, а для передачи сведений. Если никто так и не придет, завтра нужно позвонить и заменить повторный визит простым телефонным разговором. Впрочем, если они будут очень настаивать на его личном присутствии, он может и вернуться, корона у него с головы не упадет. Выберет время и съездит еще раз. Не посылать же сюда Секретаршу или, того пуще, пожилого Мастера. Тот еще, чего доброго, захочет бросить, что называется, последний взгляд на свою возлюбленную. Но мы этого не допустим. Нет, мы не позволим этому растерянному и подавленному человеку идти в мертвецкую. Верно, я обещал ему защиту от повторного выговора со стороны Старика, но повторную встречу с этой женщиной я ему не обещал. Тем более что с точки зрения закона эта женщина всё еще на нашей ответственности, то есть на ответственности моего отдела, — во всяком случае, до того времени, пока государство не заберет отсюда ее тело и не вернет его родственникам.
И ему вдруг вспоминаются гигантские залы пекарни, и перед его мысленным взором опять проплывают бесконечные конвейерные ленты, на которых медленно ползут, покачиваясь, сложные конструкции из сырого теста. В конце пути они будут проглочены печью, чтобы стать завтрашним хлебом, но покамест, на этих лентах, они тоже имеют цвет желтоватой глины, удивительно похожий на цвет того мертвого тела, которое он только что рассматривал. И он неожиданно сознает, что не хочет уходить отсюда с пустыми руками. Начатое дело нужно завершить. Дождь моросит снова, его уже знобит от холода, но он продолжает идти дальше по скользкой тропке, которая выводит его, через узкий проулок, к еще одной пристройке, что-то вроде небольшого вагончика или барака, маленькая табличка на двери которого извещает, что здесь находится редакция научных публикаций. Ну и ну! Умудрились люди! Разместили мертвых рядом с центром обычной издательской работы, сделали трупы частью привычной рутины. Неизвестный коллега, отвечающий за человеческие ресурсы больницы, похоже, человек талантливый — сумел одним удачным ударом успокоить страхи сотрудников и приглушить их возможные протесты. Он обходит барак кругом и идет немного дальше, чтобы проверить, действительно ли мигавшие ему раньше в ночи огоньки принадлежат каким-то далеким зданиям. И, постояв немного в полном одиночестве, медленно поворачивает обратно. Холода он уже не чувствует, но неожиданный туман поглощает всё кругом — и деревья, и очертания построек. А темнота сгущается настолько, что разлетающиеся в стороны крылья халата на торопливо идущем навстречу человеке кажутся ему издали развевающимися белыми крыльями ангела, заблудившегося в дождливой ночи.
