— Что ты там еще наделал? — кричит мама. Билал упал и ударился головой. Он споткнулся о таз, который валялся во дворе. В тот вечер электричества почти не было, я включила газовую лампу, чтобы сделать уроки. Мама чистила картошку при свете тандура. Мы с сестрами впятером делали задания по английскому, собравшись в кучку вокруг лампы. Задания по языкам мы всегда делаем все вместе. Так маленькие быстрее запоминают, а большие повторяют уже пройденное. В тот раз мы повторяли формы вежливости — «Shall I go?» Я люблю, когда мы вот так сидим с сестрами. Мы не спорим, не ссоримся: у нас только одно желание — выучить, сделать как можно лучше. А еще мне нравится это чувство солидарности, когда мы друг другу помогаем. Этим мы обязаны Фархаду, нашему старшему брату. Английскому нас учил он. Он приходил из школы и устраивал для нас уроки. Поэтому сейчас мы почти все говорим на языке Шекспира. Жамшед и Билал ходят в немецкую школу. Мы научились у них нескольким словам. Я только начала учить французский. Но я уже делаю, как Фархад: повторяю уроки вслух, чтобы мои братья и сестры учили язык вместе со мной.
Мы остановились на «May I ask you a question?», когда Билал навернулся. Он нечаянно опрокинул блюдо с почищенной картошкой. Уже начало темнеть, он вернулся так поздно, потому что не продал ни одного календаря. Никто из нас не обернулся. Привычка. Билал быстро вытер слезы и лег рядом с нами, чтобы присоединиться к семейному уроку. С нашей мамой формы вежливости излишни.
Я до смерти боюсь собак. А их на улицах Кабула много. Они бродят голодные, все время ищут что-нибудь поесть. Они худые как скелеты. Кажется, шкуры на их выступающих хребтах вот-вот лопнут, словно тонкая пленка с клоками шерсти. Они воют к смерти. Ночью я часто просыпаюсь от этого воя. Это душераздирающий, почти человеческий крик. Как заходит солнце, улицы переходят во власть собак. Теперь их очередь попрошайничать вместо людей. Летом, когда солнце печет затылок и осушает малейшую лужицу, умирающие от жажды собаки становятся еще более агрессивными. Если я возвращаюсь домой поздно, когда уже начинает темнеть, я всегда ношу в сумке несколько камней для защиты. Собаки ходят по темным улицам сворами. Я инстинктивно чувствую их приближение. Когда меня охватывает страх, я бросаю камни и со всех ног бегу на соседнюю улицу. Я еле дышу, кажется, сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Я приседаю на корточки под деревом и застываю. Я прирастаю к его стволу. Я становлюсь неподвижным пнем, который просит только об одном — чтобы его не заметили. И я жду. Жду, когда собаки найдут себе другую добычу и я смогу продолжить свой путь с громко бьющимся от страха сердцем. Чаще всего я стараюсь возвращаться домой вместе с Билалом. С ним мне спокойнее. Билал не хвастун. Но он не боится ни темноты, ни бродячих собак. Для меня он самый настоящий матадор, который, несмотря на свои метр тридцать и двадцать пять килограммов, может запросто разогнать свору собак.
В мае маленьких мальчиков, таких как Билал и Жамшед, стригут наголо. Эта профилактика от вшей — унизительное испытание. Когда они лысые, у них жестокий вид, и, если честно, они похожи на военных. У Жамшеда все зиму были вши. Он расчесал себе голову в кровь, и теперь, когда он лысый, всем видно, что у него на голове черные язвочки с запекшейся кровью. Эта коллективная стрижка овец — знак того, что пришла весна. Младшие школьники похожи на маленьких солдат, по которым прошлись машинкой для стрижки волос. К счастью, это бывает только раз в год. Лысый череп — это некрасиво. У худых мальчиков на затылке проступают кости. Вид у них, как у больных. А толстым нечем больше прикрывать эти противные жирные складки на шее. Голые затылки, выставленные на общее обозрение, кажутся такими неприличными. Тоненькие волоски, которые забыли состричь, вьются возле мочек ушей.
Билал и Жамшед постриглись на одной из улиц, где мы работаем. Теперь они похожи на еще несовершеннолетних солдат, которые патрулируют улицы Кабула. Мне кажется, эта коллективная стрижка — не только норма гигиены, но и еще не стершееся воспоминание о военных годах. Когда бреют наголо — это значит, «прощай, детство». Вспоминаются подготовки к сражениям. Стрижка налысо — это траур по веселому, беззаботному детству.
Сегодня я вернулась домой в семь вечера. Мама, Халеда и Рохина пили горячий чай. Глаза у них были красные. Мне не хотелось спрашивать, почему. Я ждала, что они сами со мной об этом заговорят. Шукрия и Самира тихонько играли в ладошки, как будто тоже почувствовали, что сегодня вечером лучше не шуметь. Плача, мама по привычке сморкалась в концы темно-синего платка, повязанного на голове, как будто никто ничего не замечает. Глядя на маму, раскрасневшаяся Халеда тоже ревела. И только Рохина смогла объяснить мне, в чем дело. Короче говоря, сегодня утром приходил владелец дома. Его зовут мсье Нессар. Но все называют его «доктор», не потому что он врач, а потому что он преподавал когда-то в университете. Он учился в Политехническом институте в Москве, во времена, когда Афганистан был оккупирован советскими войсками и многие учились в Советском Союзе по обмену. «Доктор» Нессар очень любит хвастаться своим русским прошлым. Приходя за оплатой в начале месяца, вместо «безиар ташакор» он говорит «бальшое спасиба». А уходя, уже в дверях оборачивается, прижав руку к сердцу и слегка улыбаясь, бросает в нашу сторону: «до звиданья», — должно быть, это означает, что он прощается. Мне не нравится его высокомерие. «Доктор» Нессар не злой, но он каждый раз пользуется случаем, чтобы показать вам, что вы не из его мира.
Когда он пришел сегодня, рассказывала мне Рохина, у него, как обычно, было хорошее настроение. Он поприветствовал девочек, сказав что-то приятное каждой из них и потрепав по голове свою любимицу Шукрию. Он спросил, как дела у Фархада, съел вместе с мамой немного винограда и, наконец, перешел к главному. «Доктор» Нессар хочет увеличить плату за дом. Я давно этого ждала, я даже удивилась, что он не сделал этого раньше. Цены растут. Мука стала в два раза дороже, рис тоже. Среднему классу ведь тоже нужно брать где-то деньги. Конечно, для нас это очень плохая новость. Мы еле платим эти сто долларов и едва ли сможем платить больше. «Доктор» Нессар извинился и сказал, что по-другому он не может. Я ему верю. До звиданья…
Угрюмое вечернее собрание. Мама предлагает уйти. Но куда? Мы всю жизнь живем в этом доме. У нас здесь свои привычки, свои воспоминания. Нет, переезжать — это последнее дело. Я мысленно составляю список возможных решений. Он не очень-то длинный: взять в долг деньги, которые мы, возможно, не сможем вернуть, или больше работать в ущерб учебе. Мне едва ли удастся с этим смириться, но придется.
К восьми часам пришел Фархад. Вся семья была убита печальной новостью. Мама, как всегда, сидела съежившись в своем любимом углу, справа в глубине гостиной. Она весь день не переставая плакала о своей несчастной жизни. Это ее конек. У нее был изможденный вид, от которого всем вокруг могло бы стать так же плохо, как и ей. Всем, кроме нас. Платок перекошен, волосы спутаны, руки на круглом выступающем животе, она не издает ничего, кроме жалоб. Вся грязная. Руки черные, оттого что она печет хлеб в печке. Ногти слишком длинные. Нам бывает стыдно за нашу мать, когда к нам в дом приходит кто-нибудь чужой, как «доктор» Нессар, например.
У Фархада напомаженные, зализанные назад волосы и печальные глаза. Когда он приходит домой, у нас как всегда боевая тревога. Нужно везде убрать. Фархад любит порядок. А еще в доме необыкновенно спокойно. Мы не тратим попусту ни слова, ни движения, ни вздохи. Тишина знает свое дело. Напряжение почти невыносимое. Каждый сидит в своей выжидательной позе. Я смотрю в пол. Рохина в пустоту. Халеда не отрывает глаз от Фархада, поглаживая рукой ступню. Малыши держатся за руки.
Фархад долго думал, прежде чем высказать нам свою мысль. Чтобы экономить деньги на арендной плате, нужно купить дом. Для этого надо зарабатывать больше и быстрее. Наша работа на улице не очень-то выгодна, учитывая время, которое мы тратим, и количество денег, которые мы зарабатываем. Поэтому у Фархада возникла идея. Каждый день он наблюдает за микроавтобусами, которые используют в Кабуле в качестве общественного такси. Он узнал у водителей, что проезд в один конец стоит в среднем 2 афгани с человека, а в микроавтобус может набиться до 20 человек. Фархад подсчитал: если он будет работать шофером три часа в день, то сможет зарабатывать еще 150 долларов в месяц. Так мы смогли бы платить 100 долларов за дом, 50 откладывать.
Он уже приметил подержанную «Тойоту Super Custom», которую можно купить. Он подсчитал: «Super Custom» стоит около 400000 афгани, то есть 6000 евро. Для нас это целое состояние. У Фархада есть 2000 евро, которые он отложил себе на свадьбу. Еще 2000 евро можно взять в долг под залог на базаре. Оставшиеся 2000 нам нужно заработать на улице. То есть работать придется еще больше. У меня внутри — пустота. Голова кружится. Я думаю о мсье Нессаре, который не по своей воле поставил нас в затруднительное положение. О папе, который даже не догадывается, что с нами случилось. Я смотрю на всех по кругу. На Фархада, у которого такой решительный вид. На маму, которая опять впала в прострацию. На малышей, которые сидят не двигаясь, боясь даже кашлянуть. Потом опять на Фархада, который с силой приглаживает на себе рубашку без единой складочки. И на маму, которая больше не двигается весь оставшийся вечер.
