Открывается ближняя дверь. Человек-дьявол вернулся. Я поворачиваюсь, ожидая увидеть его пистолет и рога, но это не человек-дьявол. Это Дэн. Большой Дэн. Еще один завсегдатай. Не такой симпатичный, как Поли, но зато нормальнее. Не такой печальный. Дэн входит в магазин, и мне на секунду кажется, что он меня видит. Потому что он и в самом деле смотрит в мою сторону. Он смотрит точно сквозь меня, когда с растерянным видом стоит и никого не видит.
— Дэн! — кричу я. — Ди подстрелили!
— Эй, есть кто-нибудь? — Большой Дэн оглядывается вокруг. — Ребята?
Ди издает стон. Дэн ее не видит, потому что она лежит на полу за полками, и мне на секунду кажется, что он ее не услышал. Потом Дэн поворачивается в ее сторону и говорит:
— Эй, вы где?
Ди снова стонет, и я вдруг чувствую прилив радости. Огромной радости. Ди жива. Я крикнул, что Ди подстрелили, потому что не мог сказать, что она умерла, а она на самом деле жива. Она стонет и даже — что еще лучше — пытается ответить Большому Дэну. Значит, она в сознании.
Дэн идет к проходу, где лежит Ди. Когда он видит ее на полу, он говорит:
— О господи, Ди!
Большой Дэн все делает быстро. Открывает свой сотовый телефон, нажимает кнопки, одновременно подходит и опускается рядом с Ди на колени. Он действует, как и должен действовать Большой Дэн — парень, который каждый вечер останавливается на автозаправке купить «Доктор Пеппер», чтобы не уснуть за рулем, пока он едет домой в место под названием Нью-Хейвен. Большой Дэн, который никогда не задерживается дольше, чем нужно, но все с ним дружат.
Мне нравится Поли, нравится, как он трет лотерейные билеты и как старается медленно пить свой кофе, но, когда случилась беда, Большой Дэн мне нравится больше.
Две «скорые помощи» увозят Салли и Ди в разные стороны. Сначала увозят Ди, а потом Салли, хотя он не пострадал. Я пытаюсь объяснить людям из «скорой помощи», что Салли просто завис. Не нужно его увозить, он завис. Но меня, конечно, никто не слышит.
Человек с густой шевелюрой звонит в больницу по старому телефону с большой антенной и говорит, что Ди в критическом состоянии. Это означает, что Ди может умереть, особенно если она хорошо разглядела того, кто в нее стрелял. Выходит, чем лучше ты знаешь того, кто в тебя стрелял, тем скорее умрешь.
Полиция закрывает автозаправку, хотя она должна работать круглые сутки. Потому, когда Ди и Салли увозят, я иду домой.
Макс все еще не вышел из своего состояния. Папе Макса завтра нужно идти на работу к пяти часам утра, потому он лег спать. Мама Макса не спит, она сидит в кресле рядом с постелью Макса.
В моем кресле.
Я ничего не имею против. Я не хочу, чтобы мама Макса уходила, я хочу, чтобы она осталась в комнате Макса на всю ночь. Только что я видел, как моего друга подстрелили по-настоящему из настоящего пистолета, и я не могу перестать об этом думать.
Я хотел бы, чтобы мама Макса и меня погладила по голове и поцеловала в лоб.
Макс приходит в себя в субботу утром. Он в порядке.
— Почему ты здесь сидишь?
Мне кажется, он задает вопрос мне. Я сижу на краю его постели. Я всю ночь так сидел, и думал о Ди, и о Салли, и о человеке-дьяволе, и смотрел на маму Макса. Мне так было легче.
Но Макс задает вопрос не мне, он спрашивает свою маму. Она спала в моем кресле, а голос Макса ее разбудил. Она вскакивает, как будто ее ущипнули.
— Что? — говорит она и оглядывается по сторонам.
— Почему ты здесь сидишь? — снова спрашивает Макс.
— Макс, ты проснулся.
И тут словно все яйца, и камни, и разбитое окно, и зависший Макс — все обрушивается на нее и заполняет ее, как воздух воздушный шар. Она вскакивает, вся переполненная всем этим, и быстро отвечает Максу:
— Я сижу тут, потому что вчера вечером ты огорчился и я не хотела оставлять тебя одного.
Макс смотрит на свое окно. Окно закрыто прозрачным пластиком. Его вчера прибил папа Макса.
— Я завис? — спрашивает Макс.
— Да, — говорит мама. — Немножко.
Макс знает, что завис, но, когда такое случается, он всегда задает этот вопрос. Не знаю почему. У него нет амнезии. Амнезия — это такая болезнь, когда отключается мозг и человек не запоминает, что делал и что видел. По телевизору с людьми такое часто случается, и я думаю, что это настоящая болезнь, хотя никогда никого с амнезией не встречал. Когда Макс об этом спрашивает, похоже, что он делает повторную проверку, чтобы убедиться, что теперь все нормально. Макс — большой любитель устраивать повторные проверки.
— Кто разбил окно? — спрашивает он, а сам продолжает смотреть на пластик.
— Мы не знаем, — говорит мама. — Мы думаем, это случайность.
— Как можно случайно разбить мое окно?
— В Хеллоуин дети всегда дурачатся, — говорит мама. — Вчера вечером они бросались яйцами в наш дом. И камнями.
— Почему?
По голосу Макса я догадываюсь, что это ему не нравится. Уверен, что его мама тоже это поняла.
— Они дурачились, — говорит она. — Некоторые дети считают, что в Хеллоуин можно дурачиться.
— Дурачиться?
— Да, дурачиться, озорничать, шалить, — говорит мама. — Так это иногда называют.
— О-о.
— Хочешь позавтракать? — предлагает мама.
Она всегда волнуется, что Макс мало ест, хотя ест он очень даже много.
— Сколько времени? — спрашивает он.
Мама Макса смотрит на свои часы. У нее часы со стрелками, и я по ним не очень хорошо ориентируюсь.
— Сейчас восемь тридцать, — говорит она, и я слышу в ее голосе облегчение.
Максу можно завтракать только до девяти утра. После девяти он ждет, когда будет двенадцать, и обедает.
Это правило установил Макс. Не мама Макса.
— Ладно, — говорит он. — Я позавтракаю.
Мама уходит, чтобы приготовить оладьи и дать Максу возможность одеться. Он не завтракает в пижаме. Это правило тоже установил Макс.
— Мама целовала меня вчера вечером? — спрашивает Макс.
— Да, — говорю я, — но только в лоб.
Я хочу рассказать Максу о том, что вчера вечером человек-дьявол подстрелил моего друга, но не могу. Я не хочу, чтобы он знал о том, что я хожу на автозаправку, в закусочную, в полицейский участок и в больницу. Я не думаю, что ему понравится, если он узнает, что я хожу в эти места. Максу нравится думать, что я всю ночь сижу с ним рядом или где-нибудь неподалеку и всегда появлюсь, если ему что-нибудь от меня понадобится. Думаю, он рассердился бы, если бы знал, что у меня есть другие друзья.
— Это был длинный поцелуй? — спрашивает Макс.
В первый раз в жизни меня злит этот вопрос. Я знаю, как важно для Макса знать, что поцелуй мамы не был слишком длинным. Но вообще-то, совсем не так важно, каким по времени был ее поцелуй. Это такая мелочь по сравнению с пистолетами и с кровью, с друзьями в фургонах «скорой помощи». Ему не следует спрашивать меня об этом каждый день. Разве он не понимает, что длинный поцелуй мамы — это совсем не плохо?
— Нет, — говорю я, как всегда, — это был супербыстрый поцелуй.
Только на этот раз говорю без улыбки. Я хмурюсь. Я отвечаю Максу сквозь зубы.
Макс этого не замечает. Он никогда не замечает такие вещи. Он продолжает смотреть на пластик, которым закрыто окно.
— Ты знаешь, кто разбил окно? — спрашивает Макс.
Я знаю, но не знаю, следует ли ему об этом говорить. Если это вопрос вроде вопроса про мамин поцелуй, то лучше соврать. Но я не уверен. Я сержусь на Макса за его беспокойство из-за поцелуев и потому хочу поступить правильно, но не очень. Я не хочу его обижать, но сейчас у меня нет настроения ему подыгрывать.
Я долго молчу.
— Ты знаешь, кто разбил окно в моей комнате? — снова спрашивает Макс.
Он терпеть не может, когда приходится задавать вопрос по два раза, и потому сейчас он тоже злится.
Я решаю ответить честно, но не потому, что так лучше для Макса, а потому, что злюсь и не хочу думать о том, что правильно, а что нет.
— Томми Свинден, — говорю я. — Когда я услышал звон стекла, я вышел из дому и увидел, как он убегает.
— Томми Свинден, — говорит Макс.
— Да, — говорю я. — Это был Томми Свинден.
— Томми Свинден разбил мое окно и бросал яйца в наш дом.
Макс говорит это маме, пока ест оладьи. Я не верю ушам. Я не думал, что он скажет. Как он собирается это объяснить? Я сразу перестаю злиться на Макса. Я боюсь за него. Я сразу понимаю, что он собирается все ей сказать. Теперь я злюсь на себя за то, что сделал глупость.
— Кто такой Томми Свинден? — спрашивает мама.
— Мальчик в школе, который на меня разозлился. Он хочет меня убить.
— Откуда ты знаешь? — Непохоже, что мама верит Максу.
— Он сам сказал.
— Что именно он сказал?
Мама Макса продолжает мыть сковородку, так что я знаю, что она все еще ему не верит.
— Он сказал, что отметелит меня, — говорит Макс.
— Что это значит?
— Я не знаю, но знаю, что что-то плохое.
