Ленни глубоко вздохнул. На дворе раздался звон подковы и одобрительные крики.
– Кто-то удачно сыграл, – сказала она.
Солнце садилось, и светлые полосы ползли по стене, подымаясь выше яслей и лошадиных голов.
– Может, ежели я унесу щенка и выброшу его, Джордж ничего не узнает, – сказал Ленни. – И тогда он позволит мне кормить кроликов.
– Неужто ты ни об чем, окромя кроликов, думать не можешь? – сердито спросила она.
– У нас будет маленькое ранчо, – терпеливо объяснил Ленни. – Будут сад и луг, а на нем люцерна для кроликов, и я буду брать мешок, набивать люцерной и кормить кроликов.
– А почему ты так любишь кроликов? – спросила она.
Ленни долго думал, прежде чем нашел объяснение. Он осторожно пододвинулся к ней.
– Я люблю гладить все мягкое. Один раз на ярмарке я видел пушистых кроликов. И я знаю, их приятно гладить. Иногда я гладил даже мышей, ежели не было ничего получше.
Женщина испуганно отодвинулась от него.
– По-моему, ты чокнутый, – сказала она.
– Нет, – серьезно возразил Ленни. – Джордж говорит, что нет. Просто я люблю гладить все мягкое.
Она немного успокоилась.
– А кто не любит? – сказала она. – Всякий любит. Я вот люблю щупать шелк и бархат.
Ленни радостно засмеялся.
– Еще бы! – воскликнул он. – И у меня когда-то был бархат. Мне его дала одна женщина, и эта женщина была… была… моя тетя Клара. Она дала мне вот такой кусок. Был бы он у меня сейчас… – Ленни нахмурился. – Но я его потерял, – сказал он. – Уже давно.
Женщина засмеялась.
– Ты чокнутый, – сказала она. – Но все одно, кажется, ты славный. Просто большой ребенок. Кажется, я тебя понимаю. Иногда стану причесываться, долго сижу и глажу волосы, потому так они мягонькие. – И чтоб показать, как она это делает, женщина провела рукой по своим волосам. У некоторых волосы жесткие, – сказала она самодовольно. – Взять, к примеру, хоть Кудряша. Волосы совсем как проволока. А у меня – мягкие и тонкие. Потому что я их часто расчесываю. От этого они делаются еще мягче. Вот пощупай. – Она взяла руку Ленни и положила себе на голову. – Потрогай – чувствуешь, какие мягкие?
Огромная ручища Ленни начала гладить ее волосы.
– Только не растрепи, – сказала она.
– Ох, до чего ж приятно! – сказал Ленни и стал гладить сильней. – До чего ж это приятно!
– Осторожней, ты меня растреплешь. – Потом она сердито прикрикнула: – Да перестань же, ты меня совсем растрепал!
Она дергала головой, но пальцы Ленни вцепились в волосы намертво.
– Пусти! – вскрикнула она. – Слышишь, пусти!
Ленни был в смятении. Лицо его исказилось. Она завизжала, и тогда Ленни свободной рукой зажал ей рот и нос.
– Пожалуйста, не кричите, – попросил он. – Ну, пожалуйста, не надо. Джордж рассердится.
Она отчаянно билась в его руках. Ноги ее колотили по сену, она извивалась, пытаясь освободиться, и из-под ладони Ленни вырывались приглушенные стоны. Ленни заплакал от страха.
– Ну, пожалуйста, не надо! – молил он. – Джордж скажет, что я опять чего-то натворил. Он не позволит мне кормить кроликов.
Он слегка отпустил руку, и сразу же раздался ее хриплый крик. Тогда Ленни рассердился.
– Замолчите, – сказал он. – Я не хочу, чтоб вы кричали. Из-за вас я попаду в беду. Джордж так и сказал. Замолчите.
А она все вырывалась, и в глазах у нее застыл ужас. Тогда он встряхнул ее, все больше сердясь.
– Не кричите, – сказал он и снова встряхнул ее.
Она забилась, как рыба. А потом вдруг затихла. Ленни сломал ей шею.
Он посмотрел на нее и осторожно отнял ладонь от ее рта.
– Я не хотел сделать вам больно, – сказал он. – Но Джордж рассердится, ежели вы будете кричать.
Она не отвечала, не двигалась, и тогда он склонился над ней. Он приподнял ее руку, потом отпустил… Сперва он как будто был только удивлен. Потом прошептал со страхом:
– Я чего-то натворил. Я опять чего-то такое натворил.
И стал забрасывать труп сеном, покуда не завалил до половины.
Со двора донеслись крики, двойной удар подковы. И тут Ленни впервые подумал о том, что происходит там, на дворе. Он присел на корточки и прислушался.
– Я и впрямь чего-то натворил, – сказал он. – Не надо было мне этого делать. Джордж рассердится. И он сказал… спрячься в кустах и дожидайся меня. Он рассердится… В кустах дожидайся меня. Так он сказал.
Ленни повернулся и взглянул на мертвую, полузаваленную сеном женщину. Щенок лежал рядом с ней. Ленни взял его в руки.
– Я его выброшу, – сказал он. – И без того худо…
Он сунул щенка за пазуху, на четвереньках подполз к стене и поглядел сквозь щель на игроков. Потом ползком обогнул ближнее стойло и скрылся.
Солнечные полосы поднялись теперь высоко по стене, конюшня была залита мягким вечерним светом. Жена Кудряша лежала навзничь, прикрытая сеном.
В конюшне было тихо, и на всем ранчо царила предвечерняя тишина. Даже звон подковы и крики игроков, казалось, стали глуше. Сумрак постепенно окутывал конюшню, хотя на дворе было еще совсем светло. В отворенную дверь влетел голубь, покружил под потолком и снова вылетел на волю. Из-за крайнего стойла вышла овчарка, длинная, поджарая, с тяжелыми, отвисшими сосцами. Не дойдя до ящика, где лежали щенки, она почуяла мертвечину, и шерсть у нее на загривке встала дыбом. Она заскулила, на брюхе подползла к ящику и прыгнула в него, к щенкам.
Жена Кудряша лежала, полузаваленная сеном. Ожесточенность, тревога, тщеславие – все исчезло. Она стала теперь такой милой, такой простой, и ее личико казалось нежным и юным. Нарумяненные щеки и накрашенные губы оживляли его, словно она лишь задремала. Локоны, колбаски разметались по сену, губы приоткрылись.
Как это иногда бывает – время вдруг на миг остановилось, замерло. Звон смолк, движение прервалось, и длилось это много, много долгих мгновений.
Потом время ожило и медленной поступью двинулось дальше. Лошади забили копытами в стойлах, зазвенели уздечки. Голоса снаружи стали громче и звонче.
Из-за крайнего стойла послышался голос Огрызка:
– Ленни, – позвал он. – Эй, Ленни! Ты здесь, что ли? Я придумал еще кое-чего. Мы могли бы, Ленни… – Старик появился из-за крайнего стойла. – Эй, Ленни! – позвал он снова и вдруг остановился как вкопанный. Он потер культей седую щетину на щеке. – Я не знал, что вы здесь, – сказал он жене Кудряша.
Она не откликнулась. Тогда он подошел ближе.
– Негоже вам тут спать, – сказал он укоризненно; потом подошел вплотную и…
– О господи! – Он беспомощно огляделся и потер подбородок. Потом резко повернулся и выбежал из конюшни.
Конюшня давно уже ожила. Лошади били копытами, фыркали, жевали соломенную подстилку и звенели уздечками. Вскоре старик вернулся.
Следом за ним спешил Джордж.
– Так чего такое ты хотел мне сказать? – спросил он.
Огрызок указал на лежащую женщину. Джордж в недоумении уставился на нее.
– Чего это с ней такое? – спросил он. Потом подошел поближе и сказал, как Огрызок, слово в слово: – О господи!
Он опустился рядом на колени и приложил руку к груди женщины. Когда же он, наконец, встал, медленно и с трудом, лицо у него было каменное, а взгляд застывший.
– Кто ж это мог сделать? – спросил Огрызок.
Джордж взглянул на него пустыми глазами.
– Ты что, не понял разве? – спросил он. И старик сразу смолк. – Я должен был это предвидеть, – сказал Джордж, беспомощно озираясь. – В душе я чувствовал, что так оно и будет.
– Что ж нам теперь делать, Джордж? – спросил Огрызок. – Что же делать?
Джордж ответил не сразу, после долгого молчания.
– Вот что… Надобно рассказать… им всем… Надобно поймать его и посадить под замок. Нельзя дать ему улизнуть. Ведь этот дурак разнесчастный вскорости помрет с голоду. – Тут он сам попытался ободрить себя: – Может, его не тронут, просто посадят под замок.
Но старик воскликнул взволнованно:
– А по-моему, надобно помочь ему сбежать! Ты не знаешь Кудряша. Кудряш захочет его линчевать. И забьет насмерть.
Джордж пристально смотрел, как шевелятся губы старика.
– Да, – вымолвил он наконец. – Да, Кудряш так и сделает. И другие тоже.
Тут он снова взглянул на мертвую женщину.
А Огрызок заговорил о том, что волновало его больше всего прочего:
– Но мы с тобой все одно купим ранчо, ведь правда, Джордж? Переедем и заживем там, ведь правда, Джордж? Ведь это правда?
Но еще прежде чем Джордж ответил, старик потупил голову и уставился в пол. Он сам все понял.
Джордж сказал тихо:
– Сдается мне, я предвидел это с самого начала. Сдается мне, я предвидел, что этому никогда не бывать. Он любил слушать про это, и я сам поверил…
– Стало быть… все кончено? – спросил Огрызок с тоской.
Джордж не ответил. Помолчав, он сказал:
– Поработаю до конца месяца, получу свои полсотни долларов да закачусь на всю ночь к девочкам. Или буду сидеть в бильярдной до тех пор, покуда все не разойдутся по домам. А потом вернусь и буду вкалывать еще с месяц, и получу еще полста монет.
