– Я, собственно, к вам по делу, – приступил к разговору Фудзиюки после непродолжительного молчания.
– Я весь внимание, – повернул к нему лицо Спиридонов.
– Дело не очень для вас приятное, – далее сказал Фудзиюки. Спиридонов кивнул. Он начинал догадываться, о чем пойдет речь. – По вашему статусу вы, как вы понимаете, являетесь военнопленным…
Спиридонов кивнул понимающе, и Фудзиюки продолжил:
– Сейчас вы здесь находитесь как раненый, выздоравливающий. Это, конечно, дает вам некоторые преимущества. Но, во-первых, вы быстро восстанавливаетесь…
– Спасибо, – поспешил поблагодарить Спиридонов, подразумевая, что сим он обязан доктору.
– Не за что, – пожал плечами тот. – Я лишь констатирую факт. Вскоре вас уже нельзя будет считать раненым выздоравливающим. Две недели назад вас бы отправили в лагерь военнопленных, но, к счастью, сейчас в этом нет необходимости.
– Интересно почему? – с удивлением спросил Спиридонов.
– По условиям капитуляции гарнизона Порт-Артура, к которому вы тоже относитесь, – стал объяснять Фудзиюки, – каждый офицер может уехать на родину, если даст честное офицерское слово не поднимать больше оружия против японского императора.
– И ваше правительство верит в то, что это обещание будет исполнено? – с еще большим удивлением спросил Спиридонов. – Изумляющий оптимизм после того, как ваш император ухитрился начать с нами войну. А главное, после того, каким образом это было сделано.
Фудзиюки на то промолчал, и Спиридонов продолжил:
– Вы же понимаете, что такого слова я дать не могу?
– Вы так ненавидите народ Нихона? – тихо спросил Фудзиюки с каким-то совершенно детским, беззащитным выражением лица.
– При чем тут ваш народ? – Спиридонов вяло махнул рукой. – Просто мое слово мне не принадлежит.
– В каком смысле? – В голосе Фудзиюки звучало недоумение.
– Я давал присягу служить Государю, – отвечал Спиридонов. – Может быть, для кого-то присяга ничего не значит, но для меня…
Он на минуту замолчал, собираясь с мыслями, потом негромко продолжил:
– Фудзиюки, скажите… вы когда-нибудь думали о том, для чего мы живем?
– А вы уверены, что у жизни есть какой-либо смысл? – Доктор пожал плечами. – Можно, конечно, подобно нашим поэтам, задумываться, зачем цветет сакура на склоне Фудзи, но, на мой взгляд, все просто – сакура на склоне Фудзи цветет потому, что растет там и каждый год цветет в определенное время. Мы ищем какой-то смысл в том, что может быть не больше чем стечением обстоятельств…
– Жизнь человека не может быть бессмысленна, – стоял на своем Спиридонов. – Иначе бы мы этот смысл не искали. Зачем искать то, чего не существует?
– Чтобы оно существовало. И зачем, по-вашему, живет Викторо-сан?
– Чтобы служить Отечеству.
– Что есть Отечество? Только не объясняйте мне смысл слова Patrie, в Сорбонне с этим справились лучше. Так что такое для вас Отечество?
Их диалог приобретал напряжение. Спиридонов, до того лежавший, приподнялся на локте и махнул рукой в ту сторону, где, по его мнению, был северо-запад.
– Если вы сядете в поезд в Артуре и будете долго ехать в том направлении, вы приедете в город Вятку, – со сказовой интонацией проговорил он. – Там есть двухэтажный дом, в котором живут мои родители. В городе Вятке много домов, а в Российской империи – городов. В каждом из домов моей страны живут люди, такие же, как мои мать и отец. Не у всех из них есть сыновья, но это не важно. Отечество – это все эти мужчины и женщины. Можно защищать свой дом в одиночку, но лучше собраться вместе и защищать все дома, всех матерей, отцов, жен, детей. Вот эта совокупность городов, домов и людей и есть Отечество…
– …которое вы пришли защищать на чужую землю? – быстро подхватил Фудзиюки, прищурившись, но поспешил улыбнуться: – Я вас понимаю. Знаете, Викторо-сан, вы очень… как это сказать, не знаю… очень японский в этих ваших чувствах. Долг, честь, верность – это то, что в нашем народе ценится больше всего… ценилось больше всего. Сейчас не так.
Он вздохнул:
– Мы долго отгораживались от Запада; мы запретили в своей стране вашу веру в Бога, который считает своими всех людей, без различия; мы закрыли для ваших людей и ваших товаров доступ в наши порты, повысив при этом их цену до заоблачных высот и сделав предметом тайного вожделения. Запрещая, мы только подогревали интерес ко всему этому. И мы стали такими же, как те, от кого отгораживались стеной. Слишком западными. И вот пришел Мэйдзи тэнно и объявил, что все не так, что Запад – это хорошо, а Япония…
Фудзиюки безнадежно махнул рукой:
– Я в это тоже верил когда-то давно. Начало эпохи Мэйдзи воодушевило всех нас. Потому-то я и уехал на Запад. Я искал там мудрости, не найдя ее у себя дома…
Он вздохнул:
– Мы все разочаровались в Мэйдзи, каждый по-своему. И больше не верим тому, что идет от белого человека, Но вы, рюси, не такие, и потому мы действительно верим вашему слову…
Он опять вздохнул и закончил:
– …но все это не спасет вас от лагеря военнопленных, если вы откажетесь.
Спиридонов, успевший улечься, чтобы остановить головокружение, только слабо пожал плечами:
– Тогда я отправлюсь в лагерь.
– Это не обязательно, – медленно проговорил Фудзиюки. – Я хочу вам кое-что предложить. Я могу оставить вас при госпитале в качестве санитара. Конечно, это не благородное занятие, и в ваши обязанности будет входить то, что может показаться недостойным для дворянина…
– Я из мещанского сословия, – для верности слабым голосом возразил Спиридонов. – Понимаю, выносить ночные горшки и выбрасывать на помойку отрезанные руки-ноги…
– Мы их сжигаем, – просто ответил ему Фудзиюки и отвернулся. – Но в первом вы правы. А еще отмывать кровь с циновок, и не только кровь. Мы берем на эту работу солдат из низших каст[9].
– А вы не боитесь, что я могу устроить вам здесь диверсию? – Спиридонов попытался сложить губы в улыбку.
– Я склонен вам доверять, – серьезно отвечал Фудзиюки. – Вы скажете, что я вас не знаю, и это правда. Как и то, что мы зачастую не знаем тех, с кем годами спим под одним одеялом. Я предпочитаю доверять вам, Викторо-сан.
– У нас это называется «слабосильная команда», – хмыкнул в ответ Спиридонов и неожиданно для себя добавил: – Ну что ж, постараюсь не подвести и оправдать ваше доверие.
Внезапно он понял, что тоже доверяет Фудзиюки, хотя для этого вроде бы не было никаких оснований.
Решение Спиридонова доктора, было видно, обрадовало.
– Может быть, у вас есть какие-то особые пожелания? – с готовностью спросил он. – Вы не голодны, может быть, принести что-нибудь из еды? У нас с этим туго, но…
– Нет, не стоит, – остановил его Спиридонов. – Мне кусок в горло нейдет. А нельзя ли у вас раздобыть тут… махорки? Курить хочется, аж уши пухнут.
Фудзиюки бросил быстрый взгляд на уши Спиридонова и сухо ответил:
– Курить – очень дурная привычка, к тому же вредная для здоровья. Чистота дыхания – залог долголетия.
– Тогда ничего не надо, – холодно уронил Спиридонов. Он обиделся: такая пустяшная просьба, а вместо того чтобы помочь, ему читают нотации. Фудзиюки, не попрощавшись, ушел, и Спиридонов почти тотчас же заснул – беседа вымотала его до предела.
И он был весьма удивлен, когда, проснувшись, обнаружил на столике пачку французских папирос и жестяную коробку с фосфорными спичками.
* * *
Выздоравливал Виктор Афанасьевич действительно быстро. Когда он уверенно встал на ноги, Фудзиюки предписал ему физические упражнения – для более быстрого восстановления. Виктор Афанасьевич согласился и вскоре понял, что упражнения на него и впрямь хорошо воздействуют. К нему стала возвращаться сила. Он стал подумывать о побеге, но куда бежать? Порт-Артур пал; до армии Куропаткина поди доберись. Оставалось одно – ждать.
В один из февральских дней с севера эшелонами стали прибывать раненые. До этого они тоже прибывали, но в тот день их было особенно много. Фудзиюки оперировал с двух дня до восьми утра, потом поспал четыре часа и вновь вернулся в операционную. Все это время Виктор Афанасьевич помогал ему. Когда потребовалась кровь для переливания, вернее говоря, когда все, кто мог, включая Фудзиюки, уже сдали свой объем, Спиридонов предложил взять кровь у него.
– Вы только что встали с постели, – воспрепятствовал доктор его порыву. – Брать у вас кровь – все равно что обирать нищего. Да и никто не гарантирует, что после переливания пациент останется жив, вероятность не больше одного случая из пяти. Пока на Западе спорят о целесообразности, мы вынуждены применять этот метод, двадцать процентов – хорошая вероятность, если речь идет о жизни и смерти.
– И все-таки я настаиваю, – упрямо сказал Спиридонов. Они с Фудзиюки вышли из палатки на морозный воздух – с севера ветер нес мелкую снежную крупку. Спиридонов закурил. – Сами говорите, что двадцатипроцентный шанс лучше, чем нулевой.
