Ознакомительная версия.
В этом полусне, полубреду перед ним вдруг предстало видение того, о чем обычно не думают, заявляя, что муж и жена — одно целое, некое чудовище, патетически странное и беспомощное, как сиамские близнецы.
— Женщины ведь вникают в суть вещей так, как мужчины вникать просто не способны, — говорила она. — Мы замечаем важные вещи, которые мужчины пропускают. Кронеру сегодня вечером хотелось, чтобы ты сломал лед в вопросе о Питсбурге, а ты просто…
— Мы узнаем, что было у Кронера на уме, когда я приду к нему. А теперь давай, пожалуйста, спать.
— Финнерти! — сказала она. — Это из-за него все пошло кувырком. Честное слово! Сколько еще он собирается у нас пробыть?
— Мы ему осточертеем через пару дней точно так же, как все ему осточертевает.
— НБПП не должно оставлять ему много времени на то, чтобы слоняться по всей стране и оскорблять старых друзей.
— Он ушел. Он сейчас нигде не работает.
Она села на постели.
— Они его вышвырнули? Вот молодцы!
— Ушел. Они предлагали ему более высокий пост, только бы он остался. Но он так решил.
Он вдруг почувствовал, что эта тема, к которой он испытывал интерес, совершенно прогнала сон. Когда Анита без конца тараторила о Питсбурге, Пол сжимался в комок, натягивая на голову одеяло. Теперь же он почувствовал облегчение, и ему захотелось выпрямиться, как и подобает мужчине. «Финнерти» опять стало волшебным именем: чувства Пола по отношению к нему совершили полный круг. Бодрое настроение и уверенность в себе, которых Пол не испытывал уже целые годы, чем бы он ни занимался, — эти чувства как бы вдохнул в него Финнерти во время забавного посрамления Шашиста Чарли. Более того, мысли Пола пробудились, словно освеженные прохладным ветерком — было что-то чарующее в том, что сделал Финнерти, он ушел — вещь почти столь же непостижимая и прекрасно простая, как самоубийство.
— Пол…
— Мммм…
— Твой отец верил, что ты в один прекрасный день станешь управляющим в Питсбурге. Если бы только он был жив, ничто не принесло бы ему большей радости, чем весть о том, что ты на этом посту.
— Умммгггу… — Он вспомнил, как Анита вскоре после их женитьбы раскопала в каком-то чемодане портрет его отца, увеличила его, поместила в рамку и преподнесла мужу в качестве подарка на день рождения. Портрет стоял сейчас там, где она поставила его — на письменном столе Пола. Это была первая вещь, которую Пол видел, вставая утром, и последняя, которую он видел, отправляясь спать. Анита никогда не встречалась с отцом Пола, и он сам мало рассказывал ей об отце; и все же она создала нечто вроде мифа об этом человеке, мифа, который позволял ей со знанием дела болтать целыми часами. Миф сей гласил, что отец Пола в молодые годы был таким же легкомысленным, как Пол, что сила, возведшая его на самую вершину, пришла к нему в среднем возрасте — пришла именно в те годы, в которые только теперь вступал Пол.
Кронер тоже часто повторял, что от Пола следует этого ожидать: он пойдет по стопам своего отца. Эта вера Кронера помогла в свое время Полу стать управляющим Айлиума; и теперь эта вера может дать ему руководство Питсбургом. Когда Пол задумывался над своим столь легко доставшимся возвышением по иерархической лестнице, он иногда, вот в такие именно моменты, чувствовал себя неловко, словно какой-то шарлатан. Он справлялся со своими обязанностями — тут уж ничего не скажешь, однако у него не было того, что было у его отца, у Кронера, у Шеферда и многих других: искренней веры в значимость того, что они делают; способности принять душой — почти так, как это делает влюбленный, — корпорационную личность, всемогущую и всеведущую. Короче говоря. Полу не хватало того, что делало его отца воинствующим и великим: способности всерьез воспринимать все это.
— А как ты думаешь поступить с Шефердом? — сказала Анита.
Пол опять начал уходить в себя.
— Поступить с Шефердом? Никак.
— Если кто-нибудь не подрежет ему крылья, он в один из таких дней перемахнет через головы всех.
— Милости прошу.
— Ты это серьезно?
— Если говорить серьезно, так я хочу спать.
Пружины ее матраца застонали, когда она опять улеглась. Потом она еще несколько минут вертелась, устраиваясь поудобней.
— А ты знаешь, это забавно, — сказала она.
— Хммм?..
— Я все время замечала, что, когда Шеферд поворачивается под каким-то определенным углом, он очень на кого-то походит. И до сегодняшнего вечера я никак не могла понять, на кого именно.
— Мгм…
— И когда я сегодня увидела его под прямым углом, я поняла, что он точная копия твоего отца.
Рядовой первого класса Эльмо Хэккетс-младший приблизился к шаху Братпура, доктору Юингу Холъярду из госдепартамента, Хашдрахру Миазма — их переводчику, генералу армии Милфроду Бромли, начальнику лагеря генералу Уильяму Корбетту, командиру дивизии генерал-майору Ирлу Пруитту и их свите.
Рядовой первого класса Хэккетс стоял в среднем ряду первого отделения второго взвода второй роты первого батальона 427-го полка 107-й пехотной дивизии девятого корпуса двенадцатой армии, и он, оставаясь в строю, опускал свою левую ногу каждый раз, когда барабан издавал басовый грохот.
— Ди-ви-зи-яяяя!.. — закричал командир дивизии в микрофон.
— По-о-о-лк! — выкрикнули четыре командира полка.
— Таль-о-о-он! — заорали двенадцать батальонных командиров.
— Рт-ааа!.. — крикнули тридцать шесть ротных командиров.
— Батаре-е-ея! — крикнули двенадцать командиров батарей.
— Взвод! — рявкнули сто девяносто два командира взвода.
— Хэккетс, — сказал себе рядовой первого класса Хэккетс.
— Стой!
Ать-два — и Хэккетс стал.
«Равнение!»— проорал громкоговоритель.
— Равнение, равнение-нение-нение-нение…— эхом отозвались двести пятьдесят шесть голосов.
— Равнение, — сказал себе Хэккетс, рядовой первого класса.
— На-пра-во!
— Ать-два — и Хэккетс сделал равнение направо. Он глянул в глаза шаха Братпура, духовного вождя шести миллионов человек в каких-то далеких краях.
Шах чуть заметно поклонился.
Хэккетс не поклонился в ответ потому что это не положено и он не намерен был делать каких-нибудь неположенных вещей черт бы их всех побрал ему оставалось всего каких-то двадцать три года тянуть эту лямку и тогда все будет покончено с армией и провались она в тартарары и через эти двадцать три года, если какой-нибудь сучий потрох полковник или лейтенант или генерал подойдет к нему и скажет: «Отдать честь» или «Наплечо!» или «Почистите свои ботинки» или что-нибудь вроде этого он ему скажет «Поцелуйте меня в задницу, сынок» и вытащит справку об увольнении в запас и плюнет ему в морду и пойдет себе надрывая живот от хохота потому его двадцать пять лет закончены и все что ему нужно делать это посиживать со старыми дружками у Хукера в Эвансилле и если чего дожидаться то только чека на получение заслуженной пенсии и катись-ка ты дружок потому что теперь я не намерен терпеть нагоняи от кого бы то ни было, потому что я с этим покончил и…
Шах восхищенно захлопал в ладоши, продолжая разглядывать рядового первого класса Хэккетса, который был огромным здоровенным детиной.
— Ники такару! — воскликнул шах, распространяя крепкий аромат «Сумклиша».
— Не такару! — сказал доктор Холъярд. — Солдаты.
— Не такару? — озадаченно спросил шах.
— Что он сказал? — спросил генерал группы армий Бромли.
— Он говорит, что они отличное стадо рабов, — пояснил Холъярд. Он обернулся к шаху и погрозил пальцем маленькому темнокожему человеку. — Не такару, Нет, нет, нет.
Хашдрахр, видимо, тоже зашел в тупик и никак не помогал Холъярду объясняться.
— Сим коула такару, акка сахн салет? — спросил шах у Хашдрахра.
Пожав плечами, Хашдрахр вопросительно уставился на Холъярда.
— Шах говорит, если они не рабы, то как же вы заставляете их делать то, что они делают?
— Патриотизм, — строго сказал генерал группы армий Бромли. — Патриотизм, черт побери.
— Любовь к стране, — сказал Холъярд.
Хашдрахр сказал что-то шаху, и шах чуть заметно кивнул, однако выражение озадаченности так и не исчезло с его лица.
— Сиди ба…— сказал он и умолк.
— Э? — спросил Корбетт.
— Даже так…— перевел Хашдрахр, но и он выглядел столь же неубежденным, как и шах.
— Наа-лее!.. — прокричал громкоговоритель.
— Наа-лее-лее-лее-лее…
— На-ле…— сказал себе Хэккетс.
И Хэккетс думал о том как ему придется оставаться одному в казармах в эту субботу когда все остальные будут гулять по увольнительным из-за того что произошло сегодня на инспекторской утренней поверке после того как он подмел и вымыл шваброй пол и вымыл окно у своей койки и расправил одеяло и убедился что зубная паста лежит слева от тюбика с кремом для бритья и что крышки обоих тюбиков смотрят в разные стороны и что отвороты его гетр доходят аккуратно до начала шнуровки ботинок и что его обеденный судок обеденная кружка, обеденная ложка, обеденная вилка и обеденный нож и котелок сияют и что его деревянное ружье надраено, а его эрзац-металлические части достаточно черны и что его ботинки блестят и что запасная их пара зашнурована до самого верха и шнурки их завязаны и что одежда на вешалках развешена в должном порядке две рубашки по требованию, две пары брюк по требованию, три рубашки хаки, трое брюк хаки, две рубашки в елочку из саржи, двое брюк из саржи в елочку, полевая куртка блуза по требованию, плащ по требованию и что все карманы этой одежды пусты и застегнуты, и тогда инспектирующий офицер прошел и сказал: «Эй, солдат, у тебя ширинка расстегнута, останешься без увольнения», и…
Ознакомительная версия.
