Азита никогда не спорит с коллегами, которые заявляют, что женщинам не следует появляться на телевидении, но для нее именно в этом и заключается весь смысл. Если юноша или девушка где-нибудь в Афганистане видит на экране телевизора женщину, да притом еще избранного политика, это кое-что да значит. Просто показать им, что она по крайней мере существует. Что она – воплощенная возможность.
Азита тщательно следит за своими манерами, на экране и вне его, прекрасно сознавая, что ее внешность и личная жизнь подвергаются придирчивому рассмотрению. То, что она на самом деле говорит или как она ведет переговоры, значит меньше. Соскользнувший платок, небрежное замечание, громкий смех – все это было бы неприемлемо для серьезного политика. Здесь все личное всегда бывает политическим. Она следит за своими коллегами-женщинами и изучает их, постоянно подстраивая собственное поведение под негласные требования и вопросы: Во что она одета? Не слишком ли громко она говорит? Не жестикулирует ли она чересчур активно, когда разговаривает? Не чересчур ли самоуверенна ее походка? Хорошая ли она жена и мать? Сколько у нее сыновей? Выглядит ли она как ревностная и скромная мусульманка? Молится ли она? Сколько раз в день?
Исламскую республику Афганистан чаще всего описывают как строго мусульманское общество. Независимо от личных убеждений, внешность, хотя бы чуть-чуть отклоняющаяся от крайнего благочестия, может повредить репутации и навлечь опасность. Что еще более усложняет ситуацию в преимущественно неграмотном обществе: афганцы часто расходятся во мнении о том, что на самом деле входит в понятие «доброго мусульманина».
Крупнейший орган религиозной власти в стране{53}, Национальный совет религиозных ученых, или Совет улемов, состоит из 3000 представителей со всех концов страны – и у большинства за плечами моджахедский «багаж» 1980-х. Известно, что Совет проповедует все, что созвучно переменчивым альянсам его членов и их политическим целям, часто осуждая присутствие иностранцев и выпуская жесткие декреты, ограничивающие роль женщин в обществе.
Луи Дюпре описывал это противоречие{54} в своей работе об Афганистане: «Ислам, в сущности, не является регрессивной, направленной против развития, антисовременной религией, хотя многие из его интерпретаторов – его человеческий, действенный компонент – действительно могут быть ретроградами и антипрогрессистами». Таково извечное проклятие организованной религии – ее интерпретация нередко служит простым смертным средством, позволяющим контролировать других.
По мнению Азиты, вера есть и должна быть делом личным:
– Я хожу в мечеть. Хожу на пятничный намаз. Молясь, я верю, что Аллах меня слышит и что, если ты помогаешь другим, Он больше тебя любит. Иногда по делам, связанным с работой, я бываю в посольствах, где люди курят и пьют спиртное. Я этого не делаю. Но я не сказала бы ничего плохого о тех, кто это делает. Я полагаю, что у каждого могут быть собственные идеи, собственные убеждения. Моя версия такова, какова есть.
Когда она возвращается домой в конце дня, разнообразные просители уже выстроились снаружи здания, в котором находится ее квартира. В нем нет ни охраны, ни каких-либо иных средств безопасности. Одному нужна работа. Другой просит Азиту быть судьей в семейном конфликте. Все они рассчитывают на угощение и ночлег в ее квартирке на две спальни. По словам Азиты, «будучи членом парламента, ты и гостиница, и ресторан, и больница, и банк».
Избиратели то и дело просят денег в долг. У Азиты нет сбережений, но отказ без попытки хотя бы предложить небольшое возмещение дорожных расходов будет расценен как враждебность. Еще хуже – отказать человеку, которому нужен ночлег. Так просто не делается. Велик риск, что в этом случае проситель вернется в Бадгис, рассказывая, что Азита – ленивый и высокомерный представитель, которому наплевать на свой народ.
Она быстро усвоила это в ходе своей работы.
– Работа женщины-политика сильно отличается от работы мужчины. В течение дня ты – политик, а потом, добравшись до порога своего дома, ты должна быть хорошей матерью и домохозяйкой. Я должна заботиться о своих детях: делать с ними домашние задания, готовить для них, накрывать на стол и убирать. Потом я должна принимать своих гостей и быть для них хорошей хозяйкой.
Она подбадривает себя, готовя ужин на десятерых бо́льшую часть недели.
– Я сравниваю себя с другими женщинами-политиками в мире. Все мы должны усердно трудиться и игнорировать тех, кто говорит, что нам в политике не место.
Ближе к полуночи она, наконец, снова остается одна, все в том же углу спальни, в котором начинала свой день. Только теперь она в джинсах, с коротким хвостиком, в свободной тунике. Она втирает в лицо охлаждающий крем «Пондс», чтобы удалить пудру, теперь уже смешанную с пылью и маслом от газовой горелки, стоящей на кухонном полу. Без косметики ее лицо становится мягче, моложе.
За ужином она принимала в гостях восьмерых мужчин из Пакистана и их детей; некоторые из них теперь спят на полу в другой комнате. Гости были приняты с подобающим почтением, их уважили и щедрыми порциями поданного к столу мяса, и гостеприимством, проявленным по отношению к ним мужчинами дома: Мехран, босая, в снежно-белом перан тонбан, сидела рядом с отцом, одетым в точно такой же наряд. Сияя от всеобщего внимания и взволнованно болтая с собравшимися мужчинами, Мехран заодно ухитрялась следить глазами за матчем по реслингу на телеэкране в углу. Гости болтали и смеялись, а Азита тем временем продолжала наполнять тарелки горками риса и рагу, курсируя между гостиной и кухней.
– Прежде они уже через 5–10 минут принимались расспрашивать о моих сыновьях, и весь дальнейший разговор крутился вокруг вопроса о том, почему у меня нет сына. «Нам так жаль тебя! Почему бы тебе не попытаться в следующий раз родить сына?» – говорили они. А я хочу прекратить эти разговоры в моем доме. Люди считают, что без сына ты слабее. Так что теперь я дарю им этот образ.
– Так, значит, все они введены в заблуждение? И никто больше не знает?
Знают ее близкие и родственники. Возможно, догадываются некоторые соседи. Но никто не комментирует.
– А что, если кто-то напрямую задает вам вопрос, мальчик Мехран или девочка? – спрашиваю я.
– Тогда я не лгу. Но этого почти никогда не случается.
Но если бы это стало известно более широкому кругу людей? Стало бы ей стыдно? А как насчет опасности для Мехран со стороны религиозных экстремистов? Или просто кого-то из тех многих, кто твердит, что людям следует жить в согласии с исламом?
Все это – не тот случай, по словам Азиты.
Вероятно, оттого, что абсолютная потребность в сыне попирает всё прочее, замаскированная девочка – или любой иной коллективный «секрет» – существует в Афганистане в рамках той же политики, которая некогда действовала в отношении геев в вооруженных силах Соединенных Штатов: «Не говори – не спросят».
У Афганистана и без того хватает забот. Девочка, которая растет, одеваясь в мужскую одежду, не является оскорблением; в сущности, это лишь подтверждает установленный порядок, при котором мужчинам достаются все привилегии. Как сказала Кэрол ле Дюк, «общий обман в какой-то момент перестает быть обманом».
Так же как Кэрол ле Дюк и доктор Фарейба, Азита мягко намекает на то, что я, возможно, слишком увлечена вопросами пола – более, чем она или любой другой афганец. В конце концов, подчеркивает она, мы ведь говорим всего лишь о ребенке. Почему так важно выставлять напоказ ее женский пол, особенно если он ставит на маленькой девочке клеймо более слабого и ограниченного ребенка, имеющего меньшую ценность? Наоборот, точь-в-точь как Гарри Поттер, когда надевал мантию-невидимку, Мехран может свободно расхаживать по миру в брюках с короткой стрижкой. Девочка всегда выделяется: она – мишень, к которой применяются особые правила и установления.
Эта западная идея «быть собой» неприменима здесь и для взрослых. В свои 18-часовые рабочие дни Азита тоже играет роль, держа под спудом все то, что думает как личность:
– Теперь бо́льшую часть времени я политик. Не Азита.
– А какая она – эта другая Азита?
Азита закатывает глаза.
– Эта другая – более веселая. Она счастлива, у нее больше времени для того, чтобы жить по-своему. Не так, как хотят другие люди. Люди не смотрят на нее все время. Она лучше как мать. В Афганистане приходится убивать в себе все и адаптироваться к обществу. Это единственный способ выжить.
– Как вы думаете, Мехран превратилась бы в мальчика, не будь вы политиком?
