Ознакомительная версия.
— Полагаю, мы оба ошибались насчет вашего маленького друга, — сказал мне полковник Айгер.
— Да, сэр, — кивнул я.
— Он доказал, что вполне подходит для боевого подразделения, — добавил полковник Айгер.
— Да, сэр, — ответил я.
Полковник положил свою усеянную пигментными пятнами руку мне на плечо, затем шагнул в сторону и встал по стойке «смирно» сбоку от тяжелых двойных дверей, словно намереваясь оспорить властные полномочия инспектора Бена Пайка.
Почетный караул в коротких белых гетрах и белых перчатках свадебным маршем прошествовал по проходу, а затем молодцевато разделился на две колонны, застыв по обе стороны гроба, накрытого флагом с приколотой к нему медалью. Медаль ярко сияла, отражая солнечный луч, что пробился сквозь дырку от бейсбольного мяча в витражном окне алтаря. В привычном мраке старой каменной церкви яркое золото Оуэновой медали, казалось, притягивало к себе этот непривычный солнечный луч — он словно сам прожег дырку в темном витражном стекле, как будто свет искал Оуэна Мини.
Суровый коротконогий военный, к которому полковник Айгер обращался как к «мастер-сержанту», что-то шепнул гвардейцам почетного караула — те стояли по стойке «вольно» и с беспокойством поглядывали на полковника Айгера и первого лейтенанта, впервые сопровождавшего тело. Полковник Айгер что-то шепнул первому лейтенанту.
Прихожане покашливали, под ними поскрипывали старые потертые скамейки. Орган выдавал на-гора одну траурную песнь за другой, пока подтягивались и рассаживались по своим местам все опоздавшие. Одним из помощников на похоронах был мистер Эрли, другим — Дэн Нидэм, но большинство помощников составляли рабочие карьера — я узнал крановщика и подрывников, я кивнул сигнальщику, распиловщикам и операторам врубовой машины. Эти люди сами казались высеченными из гранита, чья мощь способна выдержать давление в двадцать тысяч фунтов на квадратный дюйм. Гранит когда-то был лавой, расплавом горной породы, которая, однако, не поднялась на поверхность, а застыла глубоко под землей; а поскольку она застывала медленно, то получились довольно крупные кристаллы.
Мистер и миссис Мини одни занимали первый ряд справа от центрального прохода церкви Херда. Они застыли, словно извергнутые землей гранитные глыбы, не двигаясь и не сводя глаз с медали, ослепительно сверкавшей в луче солнечного света, что падал на крышку гроба. Мистер и миссис Мини смотрели не мигая; они созерцали гроб своего сына почти с тем же едва сдерживаемым благоговейным ужасом, что промелькнул в их глазах в тот день, когда маленький Иисус заметил их в толпе прихожан на рождественском утреннике в церкви Херда в 1953 году — когда Оуэн нежился в «столпе света». Теперешняя тревожная настороженность их лиц заставляла предположить: они помнят, как Оуэн отругал их, когда они без приглашения пришли на праздник Рождества.
«А ВЫ-ТО ЧТО ЗДЕСЬ ДЕЛАЕТЕ? — кричал на них разъяренный Младенец Христос. — ВАМ НЕЛЬЗЯ СЮДА! — орал Оуэн Мини. — ТО, ЧТО ВЫ СЮДА ПРИШЛИ, — ЭТО СВЯТОТАТСТВО!»
Точно то же самое подумал и я: придя на похороны Оуэна, мистер и миссис Мини совершают СВЯТОТАТСТВО. И эти их исполненные страха взгляды, упертые в приколотую к американскому флагу медаль, пожалуй, подтверждали, что они боятся, как бы Оуэн вдруг не поднялся из гроба, точно так же, как он поднялся когда-то с копны сена в хлеву, и снова не отругал своих родителей. Надо же было додуматься сказать десяти- или одиннадцатилетнему ребенку, что он родился от «непорочного зачатия» — что он совсем «как Младенец Христос»!
На похоронной церемонии в церкви Херда я, оказывается, молился, чтобы Оуэн поднялся из своего закрытого гроба и заорал на несчастных родителей: «ВАМ НЕЛЬЗЯ СЮДА!» Но Оуэн Мини не двигался и ничего не говорил.
Мистер Фиш выглядел очень дряхлым; но он все-таки сел рядом с моей бабушкой во втором ряду и тоже неотрывно смотрел на сияющую медаль на гробе Оуэна Мини — мистер Фиш словно тоже надеялся, что Оуэн даст нам еще одно представление; мистер Фиш словно никак не хотел поверить, что в этой постановке Оуэну Мини не досталось роли «с речами».
Дядя Алфред и тетя Марта тоже сидели на бабушкиной скамейке. Насчет отсутствия Хестер никто из нас даже не заикнулся; даже Саймон, который также расположился рядом с бабушкой, избегал разговоров о ней. Истмэны чувствовали себя гораздо свободнее, когда на все лады сожалели, что Ной не мог сюда приехать — он по-прежнему обретался в Африке, обучая нигерийцев, как правильно вести лесное хозяйство. Я никогда не забуду, что ответил мне Саймон, когда я сказал ему, что уезжаю в Канаду.
— О, Канада! Это будет одна из самых больших проблем, с которой скоро столкнутся наши лесопилки на северо-востоке, — вот погоди, сам увидишь! — сказал Саймон. — Канадцы собираются экспортировать свою древесину за такие гроши, за которые мы здесь не можем ее даже производить!
Эх, Саймон, старина — никакой политической жилки. Пожалуй, ему и в голову не приходило, что я уезжаю в Канаду не за древесиной.
Я узнал арию из «Мессии» Генделя — «Я знаю, мой Спаситель жив». Мне также показался знакомым пухлый мужчина по другую сторону прохода напротив меня; он был примерно моего возраста и глядел на меня во все глаза. Но лишь когда он начал разглядывать высокий сводчатый потолок церкви Херда — верно, высматривая между мрачными опорами ангелов, — я понял, что лицезрю толстяка Харолда Кросби, бывшего ангела-благовестника, что все время путал свой текст и ждал подсказки и кого бросили на произвол судьбы в поднебесных высотах церкви Христа в Рождество 53-го. Я кивнул Харолду, и он грустно улыбнулся мне в ответ. Я слышал, миссис Хойт успешно натаскала его, как заработать освобождение 4-Ф — по психиатрическим показаниям.
Я сперва не заметил нашу миссис Ходдл. В черном она выглядела особенно сурово, и, оттого что она сейчас не ругала Оуэна Мини — не требовала, чтобы тот немедленно спустился оттуда и вернулся на свое место! — я не сразу узнал в ней нашу мегеру из воскресной школы, которой хватало дурости вообразить, будто Оуэн Мини сам себя поднял в воздух.
Даулинги тоже пришли; они не стали использовать это событие, чтобы в очередной раз бросить всем вызов сменой половых ролей. Они так никогда и не обзавелись детьми, что, вероятно, даже и к лучшему. Пришел и Ларри О'Дэй, торговый агент «Шевроле»; он играл Боба Крэтчита в «Рождественской песни» в том самом достопамятном году, когда Оуэн Мини играл Духа Будущих Святок Вместе с отцом пришла и его бойкая дочь, Кэролайн О'Дэй; она сидела рядом со своей вечной подружкой, Морин Эрли, которая дважды обмочилась, глядя, как Оуэн Мини показывает Скруджу его будущее; та самая Кэролайн, что упорно отвергала мои ухаживания вне зависимости от своих нарядов — как в форменном платье школы Святого Михаила, так и в другой одежде. Пришел даже мистер Кенмор, мясник нашего местного отделения «Эй-Пи», вместе с миссис Кенмор и сыном Донни, — фанаты бейсбола, не пропустившие ни одной игры в Малой лиге. Да, все они пришли — даже мистер Моррисон, трусливый почтарь, даже он явился! Присутствовал и новый директор Грейвсендской академии; он никогда не был знаком с Оуэном Мини и все же пришел сюда — вероятно, отдавая себе отчет, что никогда не стал бы новым директором, если бы Оуэн Мини, проиграв сражение, не выиграл войну с Рэнди Уайтом. И будь жив старый Арчи Торндайк, я точно знаю, он бы тоже пришел.
Бринкер-Смитов не было; я уверен, они бы тоже пришли, если бы не уехали обратно в Англию, — их неприятие войны во Вьетнаме оказалось столь непримиримым, что они не захотели, чтобы их двойняшки были американцами. Но где бы ни находились Бринкер-Смиты, я надеялся, что они любят друг друга так же страстно, как когда-то любили друг друга на всех этажах, во всех кроватях Уотерхаус-Холла.
И наш старый друг, слабоумный вахтер из спортзала Грейвсендской академии — тот самый, что преданно засекал нам время «броска», тот самый, что стал свидетелем, как мы впервые всадили мяч в корзину быстрее трех секунд, — тоже пришел выразить свое почтение маленькому Шляпмейстеру.
Потом за дыркой, пробитой в витражном стекле бейсбольным мячом, проплыло облако; золотая медаль Оуэна слегка померкла. Моя бабушка, дрожа, взяла меня за руку, когда мы все поднялись, чтобы присоединиться к гимну, — и нечаянно больно сжала обрубок моего пальца. Как только полковник Айгер и молоденький первый лейтенант подошли по центральному проходу к гробу, почетный караул застыл по стойке «смирно». Мы запели тот самый гимн, который пели на утреннем собрании, когда Оуэн Мини прикрутил болтами к трибуне сцены Большого зала обезглавленную и безрукую Марию Магдалину.
Господень Сын, сквозь огонь и дым
Ты снова идешь на бой.
Кровавое знамя над войском твоим,
Но кто идет за тобой?
Лишь тот, кто скорбную чашу пьет,
Поправши и страх и боль,
Кто ведает гнет,
Кто крест свой несет,
Кто утирает кровавый пот —
Лишь тот идет за тобой.
К «Ритуалу погребения усопших» в Книге общей молитвы есть примечание применительно к обиходу епископальной церкви. Это в высшей мере разумное примечание. «Заупокойное богослужение — сродни пасхальному, — говорится в нем. — Полное свое значение оно приобретает в связи с воскресением. Поскольку Иисус воскрес из мертвых, мы все тоже воскреснем. Поэтому служба отмечена радостью. Эта радость, однако, не означает, что человеческое горе противно христианскому духу», — заключает примечание. Итак, мы во все горло распевали для Оуэна Мини — оттого что «служба по усопшему отмечена радостью» и оттого что наше «человеческое горе» не «противно христианскому духу». Пропев гимн от начала до конца, мы сели и подняли глаза — за кафедрой уже стоял преподобный Льюис Меррил.
Ознакомительная версия.
