5
А весна между тем наступала и наступала.
Синее небо над Зеленым Долом с каждым днем голубело и голубело. И казалось, что оно поднимается все выше и выше.
Растаяли снега на полях и в лесах, вешние воды, прозвенев, скатились в ложбины, в низкие места, а оттуда — тысячами ручейков и ручьев в Светлиху, замутив ее чистые воды.
Пашни были еще мокрыми. В тайге, особенно в глухих, тенистых местах, под слоем мокрых прошлогодних листьев лежали грязные ледяные глыбы.
Но осокорь на утесе уже отяжелел, вольготнее распустил во все стороны свои голые пока ветви, сизовато поблескивая, плавая в космах теплых туманов, поднимающихся с земли.
Деревню все плотнее заволакивало острым запахом оттаивающей, просыпающейся к жизни земли, набухающих почек.
Потом к этому запаху начал примешиваться холодновато-терпкий, пьянящий аромат. Это значит, на лугах и в тайге зацвели подснежники, а на деревьях начали лопаться первые почки.
И только Чертово ущелье все еще дышало влажным холодом. Там, на дне, все еще лежал снег...
Когда зацвели подснежники и начали лопаться почки на деревьях, умер Анисим Шатров.
Перед самой кончиной он велел Иринке сбегать за председателем.
Когда Захар пришел, старик долго-долго глядел на него молча.
— Тяжело мне, Захарыч, помирать-то, — вымолвил он наконец. — От твоих слов тяжело... от этих, что на кочан я похож. Вот все думаю — верно ведь ты определил.
— Да я же, Семеныч... Я же не хотел обидеть тебя, когда сказал так, — мягко произнес Большаков.
— Что — ты... Сам я себя обидел. Обездолил, проще. Свернулся в кочан, а развернуться не мог. От этого тяжело...
С его щеки упала слезинка. Старик попросил:
— Хоть и не по заслугам будет честь, а попрошу вас... похороните меня там же, под осокорем...
Это были его последние слова.
Похоронили Анисима там, где он просил.
... Мертвым лежать спокойно, а живым — жить.
Вскоре зашевелился, загудел Зеленый Дол, зазвенел голосами. Зарычали грузовики, затрещали тракторы. Весь этот гул и грохот в несколько дней уполз за Светлиху, и вот уже первые зерна упали в прогревшуюся пашню.
Деревня обезлюдела. По улицам только часто и торопливо шныряли грузовики, развозившие от семенных амбаров во все стороны тугие многопудовые мешки.
Однажды утром к амбарам подошла худенькая девчонка, присела на солнцепеке и раскрыла книжку. Но она не столько читала, сколько следила за подъезжающими и отъезжающими грузовиками.
Когда показалась обшарпанная полуторка, она вскочила, замахала книжкой. Из кабинки высунулся Мишка Большаков, заулыбался.
Он подогнал машину к раскрытым дверям амбара, выскочил из кабинки, подбежал к девушке:
— Ксеня! Вот здорово! Ты надолго приехала?
— На денек всего, — ответила Ксения. — Мамку проведать... И вообще подышать воздухом.
— Вот здорово! — опять воскликнул Мишка. — А тебе сейчас... тяжело, наверное?
— Да как сказать... не шибко легко, Миша, — ответила она. — Ну, ничего. Литературу больше уже не сдавать.
И вдруг, когда прошли первые минуты встречи, оба смутились, замолчали.
Колхозники, не обращая на них внимания, грузили машину. Ковыряя землю носком ботинка, Ксения спросила:
— Ты куда семена возишь?
— На зареченские пашни. А сейчас батя велел в третью бригаду отвезти. Там у них не хватает, что ли...
Неожиданно Мишкин голос перехватило. Но он промолвил все же:
— Слушай... Поедем со мной? Проветришься... А в лесу — цветов!
— Нет, что ты... Физику надо зубрить. До свиданья.
И она пошла прочь от амбаров. Но пошла не к дому, а вдоль улицы, на край деревни.
Через несколько минут Мишка догнал ее уже за деревней, притормозил, распахнул дверцу. И девушка быстро шмыгнула в кабинку.
— Только ты остановись, где побольше цветов, — сказала, краснея, девушка.
Мишка заглушил мотор возле небольшой полянки, сплошь усеянной подснежниками.
Ксенька тотчас забрела в траву, шла и шла по полянке, спускающейся к берегу лесной речушки, выбирала самые лучшие цветки. Но вдруг остановилась, к чему-то прислушиваясь. К ней подбежал Мишка.
— Гляди, каких я тебе нашел!
— Тише! — прошептала девушка. — Там, на берегу, кто-то разговаривает, что ли...
Оба замерли. За невысокими кустами, огородившими полянку, булькала речушка. Потом в самом деле послышались голоса. Мужской:
— Машина, что ли, остановилась на дороге?
И женский:
— Да нет, проехала вроде.
Парень и девушка несколько секунд стояли недвижимо, не зная, что делать.
— Пойдем... потихоньку, — потянула девушка Мишку за рукав к дороге.
Но в это время из-за кустов опять еле слышно донеслось:
— Не надо больше встречаться нам, Фрол. Не надо. Вскоре после того, как ты ушел от меня, я почувствовала — ребенок будет... Спасибо тебе. Я уж думала — возьму какого-нибудь сиротку из детдома. Да разве со своим-то сравнить!
За кустами помолчали. Потом снова:
— И как же теперь, Клавдия? Я тоже думал: как оно все это выйдет, если ребенок будет? Чей он — кому ж не ясно... Степанида — это ничего. А Митька, Зина? Только-только вроде прилаживаться друг к другу стали...
— Уеду, однако, куда-нибудь я...
— Совсем?
— Почто же... Года через три-четыре — вернусь. Скажу — из детдома взяла. Или... Да и кому какое дело тогда, откуда у меня ребенок...
— Плохо это, уезжать-то...
— Нехорошо. Не хочется. Да что ж... Зато теперь у меня счастье есть. Когда будет можно, я и ребенку своему и всем скажу, кто его отец. Ладно?
— Конечно, чего ж тут... Да-а, вон как даже оно бывает, в жизни-то...
Ксенька с Мишкой стояли не шелохнувшись, пораженные чем-то большим, таинственным и пока им не совсем понятным.
Первая опомнилась Ксенька. Она нагнулась, осторожно зачем-то положила на землю нарванные цветы и тихонько пошла к машине.
— Букет соберем где-нибудь в другом месте, на обратном пути, — сказала она, когда Мишка тихонько тронул грузовик. — А кто это там говорил — не знаешь?
— Нет, не угадал по голосу.
— Вот и я не угадала. Ладно?
— Ладно.
Но минут через пять девушка все же вздохнула:
— Ей и так, тете Клаше, тяжело.
На обратном пути остановились далеко от этой поляны.
— Айда поглубже в лес, — сказал Мишка, — Там, в прохладце, они еще только-то расцветают.
В сумеречных, холодноватых зарослях цветы действительно были свежими, крепкими. Голубоватыми огоньками они манили Ксеньку с Мишкой все глубже и глубже. Только чем дальше отходили от дороги, тем все гуще становился какой-то гнилой, смрадный запах.
— Пойдем назад, — проговорила наконец Ксенька. — Тут что-то...
— Действительно, — сказал Мишка. — Падалью, что ли, воняет. Видно, зверь какой-то подох... Пошли!
— Сейчас... Вон тот цветок только...
Ксенька сделала несколько шагов в сторону, нагнулась за цветком. И вдруг выронила собранный букет, отпрыгнула с криком «А-а!», дрожа, прижалась к Мишке.
— Что... кто?! — воскликнул Михаил тоже испуганно, однако обхватил девушку, загородил ее от непонятной еще опасности своим телом.
— Там, там... — беспрерывно повторяла Ксенька, увлекая его прочь.
— Да что там? Кто?
— Не знаю... Пойдем, ради Бога, пойдем... Человек вроде там...
— Опять человек?! Какой? Откуда? Показалось тебе...
— Не знаю... Нет, не показалось...
Несколько секунд они стояли, прижавшись друг к другу.
— Постой-ка, — вымолвил потом Мишка, отпуская девушку, шагнул к зарослям, возле которых валялись брошенные цветы, раздвинул цепкие кустарники.
— Миша, Миша...
Но Мишка уже махал ей рукой, приглашая подойти.
В зарослях, вниз лицом, распространяя гнетущий трупный запах, лежал человек в полушубке, валенках, но без шапки. Впрочем, шапка валялась тут же, в нескольких сантиметрах от головы, если ее можно было назвать головой. Спутанные волосы отопрели, отвалились клочьями. Кожа на голове тоже разложилась, обнажив желтоватые кости черепа...
— Поедем, Миша, — простонала Ксенька, — в деревне скажем...
— Поедем, — сказал Мишка. — А это что?
Он увидел невдалеке от шапки какой-то мешочек, нагнулся и поднял его. В мешочке что-то звякнуло.
— Интересно, — пробурчал Мишка, стараясь развязать мешочек, стянутый тугим узлом.
— Не могу больше, — промолвила Ксенька. — Пойдем, возле машины развяжешь.
Но Мишка не мог развязать крепкий узел и возле машины. Тогда он вынул нож, перерезал бечевку. К его ногам посыпались в мягкую траву влажные, разбухшие от сырости пачки денег, комья золота, серьги...
Увидев все это, Ксенька вскрикнула и отскочила прочь как ужаленная.
... Спустя два часа к этой же лужайке подъехали Захар Большаков, Фрол Курганов и еще несколько колхозников.
Труп опознать не удалось, так как лицо почти целиком разложилось.
— Поглядите, нет ли документов в карманах, — сказал Захар.
Документов не было. В одном кармане нашли всего лишь коробку спичек, а в другом — изогнутую железку.
