Вернулся в Москву, оставив семью в деревне. Работал в газете, много читал, учил наизусть стихи Ван Вея, восхищаясь их возвышенной нежностью и печалью. Был спокоен, уравновешен, почти безмятежен. Эта уравновешенность и обретенная гармония удивляли его. После всех потрясений, потери друзей и родных, душевного надлома, обернувшегося телесной болезнью, эта гармония снизошла сама собой, без видимых усилий с его стороны. Не потребовала искупительного подвига, глубинного покаяния, священной жертвы. Словно изрезанное, истерзанное бытие сдвинуло свои рваные кромки, и они сошлись, не оставив рубца, как сходится вода, разрезанная веслом. И только мучила мысль о Елене: носит его ребенка, живет в доме обманутого, оскорбленного ею мужчины, а он, Коробейников, отрекся от нее в своем благополучии и покое.
Не имея возможности видеть ее, боясь этой возможности, вдруг, среди майской Москвы, зеленых бульваров, в молодой нарядной толпе остро и сладостно ощутил ее присутствие. Так остро, что остановил машину и стал вглядываться в проходящих мимо женщин, страшась и желая увидеть чудесное, с тонкой переносицей, золотистыми бровями лицо. Ее не было в толпе. Он не смел приблизиться к ее дому на Сретенке, где она уже не принадлежала ему, где он от нее отрекся. Но она присутствовала там, где он мог беспрепятственно ощущать ее близость, не рискуя разрушить обретенное равновесие, причинить близким людям новые страдания. Ему захотелось уехать из Москвы за Подольск, где впервые, на осенней опушке, она ему отдалась. Там витал ее образ.
Он промчался мимо Подольска, где стояла дубровицкая церковь, каменные евангелисты читали свои известняковые книги, и был рыжий откос над рекой, где произошла жестокая неандертальская драка за право обладать женщиной, и эта драка показалась ему сейчас, среди зелено-золотых перелесков, нелепой, необъяснимой, не связанной с ее образом.
Он с трудом отыскал ту обочину, с которой начинался съезд на неровное, изрытое поле, куда осенью он направил машину, озаряя фарами рытвины, мокрую колею, остатки бурьяна. Сюда же, к предзимней опушке, он прикатил после их разрушительной ссоры, в поисках утешения, в надежде найти заветную перчатку, потеря которой привела к злоключениям.
Вышел из машины, ступил в лес. Все благоухало, струилось, расцветало. Осины стояли с нежно-зелеными, умягченными стволами, розовые, в пышных кудрях. К земле с высоты стекали душистые ароматы. Кусты бузины набухли бутонами. Орешник прозрачно свесил нежные, усыпанные пыльцой сережки. Папоротник выбрасывал из тугих засахаренных почек резные спирали. Земля была покрыта цветами, голубыми, белыми, красными. Фиолетовые хохлатки дрожали от легкого ветра. Медуницы вздрагивали, когда на фиолетовый цветок садился тяжелый шмель. Звездчатки белыми искрами разбегались по лесу. Желтые розетки жабника горели у сырых корней. И повсюду, зелено-желтые, стиснутые, переполненные соками, виднелись бутоны купавниц. Лес был пронизан солнцем, свистом птиц, шорохом бесчисленных жизней. Изумленный, он смотрел, как в редкой еще, прозрачной листве перелетают птицы. Как над цветами кружит желтая бабочка. Как падает с вышины, повисает на ореховой ветке розовая сережка осины.
Не было смерти, не было безжизненной железной окалины. Повсюду было цветение, благоухание, торжество возродившейся, плодоносящей природы. Это восхитило его. Ее перчатка проросла цветами, взлетела птицами, превратилась в живые лучи, в свисты, в нежнейшие ароматы. Она была здесь, во всем, в голубых и золотистых цветах, в дуновениях сладкого ветра, в проблеске солнца на молодой листве, в стеклянном взмахе птичьего крыла. Он чувствовал ее женственность, ее языческую красоту, божественное торжество. Она шествовала по лесу, ступая на цветы узкими босыми стопами. Ее прозрачное платье, не скрывавшее стройного тела, было усыпано цветами. За ней летели птицы и бабочки. От ее прикосновений распускались бутоны и почки.
Не было ссоры, предательства, мучительной разлуки. Была полнота их встречи среди восхитительной, связанной с ее обликом красоты.
Он опустился на колени, чувствуя сырость земли. Целовал цветы медуницы, резной лист папоротника, прохладный зеленый ствол дерева. Славил ее и любил.
В начале июня его внезапно вызвали в газету. Секретарша Урюкова, все эти месяцы не скрывавшая своего отчуждения, надменным взглядом, небрежным жестом воспроизводя отчуждение начальника, на этот раз была предупредительна. Радостно смотрела в глаза, улыбалась длинными губами, тем самым передавая важность предстоящего разговора. Урюков поднялся навстречу Коробейникову, протянул для пожатия руку.
- Я знаю, вам могло показаться, что вы находились в простое. Но я намеренно не нагружал вас заданиями. Знал, что вы изучаете материалы. Мне показали списки зарубежных изданий, которые вы затребовали.
- Мне хотелось глубже понять некоторые аспекты антикитайской кампании. - Коробейников чувствовал произошедшую в Урюкове перемену. Его повышенную любезность, интерес и внимание. Маленький бронзовый бюст Дзержинского с дарственной надписью был свидетелем их разговора.
- Как ваше здоровье? Оправились от болезни?
- Вполне.
- Вы получаете задание, которое требует хорошей формы, физической и моральной.
- За месяцы вынужденного бездействия я накопил много сил.
- Ваше задание не является вполне журналистским. Журналистская составляющая включена в более обширную военно-политическую операцию.
- В чем ее суть?
- Мне она до конца не известна. Звонили из высоких инстанций, просили направить в Казахстан, на советско-китайскую границу корреспондента. Назвали ваше имя.
- Что в Казахстане?
- В последние недели на границе с Синьцзяном, с Уйгурским автономным округом, обостряется обстановка. Часть советских приграничных территорий Китай объявил своими. Осуществляет по ним массовый прогон скота. Участились схватки пограничников со скотоводами, которых китайцы умышленно гонят на советскую сторону, провоцируя столкновения. Вам нужно попасть на границу и написать об этих скотоводческих баталиях.
- Оружие в ход не пускают?
- Только палки, кнуты. Вам следует оказаться в районе этих драк и описать их, по возможности эмоционально, использовав для этого ваш писательский потенциал. Трескучий Шор для этого не годится. Мне назвали ваше имя.
- Если не секрет, кто назвал?
- Не могу всего сказать. Скажем, звонил генерал, ведающий контрразведкой по Китаю. Сообщил, что ваша персона обсуждалась на очень высоком уровне.
- На каком уровне?
- Для нас с вами он недосягаем. Не удивлюсь, если это сам Юрий Владимирович.
Выражение почтительности, строгой доверительности, проникновенной озабоченности на лице Урюкова свидетельствовало о такой возможности. Коробейников почти не удивился, он ждал, что его позовут. Его посещение КГБ, пространное объяснение с Мироновым, многозначительные посулы и обещания предполагали ответственное задание. Оно могло последовать еще раньше, в марте, во время боев на Даманском, если бы не помешала болезнь. Коробейников вспомнил вошедшего в кабинет к Миронову рыхлого желтоглазого человека с негроидными губами, и его странный вопрос про неподгорающую сковородку. Сейчас его осенила мысль. Слова о сковородке были кодом. Это он, Коробейников, и был «неподгорающей сковородкой», которую собирались поставить на огонь и что-то на ней поджарить. Задание, которое он сейчас получал, было «жареным». Скотоводческий конфликт на границе предполагал развертывание этого конфликта в горячую, «жареную» фазу. Мысль была абсурдной, он прогнал ее. Но она снова вернулась.
- Завтра вылетаете в Алма-Ату. Там, в аэропорту, обратитесь к военному коменданту. Он вас посадит на самолет местной линии, который летит… - Урюков мельком заглянул в листок, - в Талды-Курган. Там будет человек из разведывательного ведомства, которому поручено вас опекать. От него получите дальнейшие указания. Билет в Алма-Ату готов, сейчас вы его получите. Желаю удачи. - Урюков снова вышел из-за стола. Пожал на прощание руку, стараясь выглядеть сердечным. - Там очень жарко. Бойтесь теплового удара.
Секретарша в приемной передала ему авиационный билет и командировочное удостоверение. В кассе он получил деньги. Заторопился домой собирать вещи, огорченный тем, что не сможет сообщить жене о поездке - Валентина с детьми находились в деревне.
Реактивная громада вознесла его над рощами Домодедова, Москва туманно и розово промерцала миллионами солнечных вспышек, и он оказался в пустой синеве, у круглого иллюминатора, за которым ровно рокотала турбина, покачивался белый бивень с надписью «СССР».
Он был бодр, сосредоточен, освободил в душе пространство для предстоящих впечатлений, убрав из этого пространства воспоминания о недавних событиях. Так очищают участок земли от кустов и деревьев, от прежних обветшалых строений, собираясь построить новый дом. Коробейников не имел чертежей этого дома, не знал, из какого материала и для каких обитателей он будет построен. Лишь догадывался, что одна часть дома будет построена из земного тяжеловесного вещества по законам земной архитектуры, а другая - из невесомых, не существующих на земле материй, по законам архитектуры небесной. В этой поездке ему предстояло добыть уникальный опыт, которым воспользуются другие люди, пославшие его, во многом ему неизвестные, занятые пропагандой, войной и политикой. Но ему также предстояло обрести бесценный опыт, которым воспользуется только он сам, чтобы понять, зачем его привели в этот мир, дали человеческий облик, нарекли именем, наделили множеством чувств и желаний, поместили среди других, таких же, как и он, людей, чтобы он сталкивался с ними, любил, ненавидел, терял любимых и близких, раскаивался, заблуждался и, прожив огромную жизнь, в минуту смерти покинул мир и предстал перед Тем, Кто послал его.
