— Да, лежала. Ее свезла туда соседка Захарова. Они жили в этой квартире вдвоем, а в прошлом году Захарова уехала в Хабаровск. Только вы что-то путаете. Тетя Галя не была замужем.
— Как?
— Конечно, нет, уж я-то знаю!
— Вы тоже тут жили?
— Нет. Я жила в Баку со своим отцом, двоюродным братом тети Гали. Мама моя умерла при родах, а папа погиб на фронте. Меня взяли в детдом. Там я и выросла. В тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году я в бумагах отца случайно нашла адрес тети Гали. До тех пор я никогда о ней даже не слышала. В Баку у меня не было родных. Я написала письмо в Прибельск; мне ответила соседка тети Гали — Захарова. Она сообщила, что тетя Галя погибла во время войны, и просила меня приехать забрать вещи, оставшиеся после нее. Я как раз окончила школу. Подав заявление в Прибельский университет, я приехала сюда и осталась жить в этой комнате.
— Но что же все-таки случилось с Галей Наливайко?
— Когда я приехала, Прасковья Ивановна Захарова рассказала мне, что в сентябре тысяча девятьсот сорок второго года Галя заболела брюшным тифом и пришлось отвезти ее в больницу. Захарова явилась туда через месяц узнать о ее здоровье. В регистратуре ей сообщили, что Галю в первых числах октября выписали. Прасковья Ивановна ничего не могла понять. Почему же Галя, выйдя из больницы, не вернулась домой? Куда она девалась? В регистратуре на эти вопросы ответить не могли. Не обращаться же было в полицию! Захарова стала ждать, чем все кончится. Она подумала, что Галя в конце концов даст о себе знать, но тетя так и исчезла без следа… После освобождения кто-то из работников больницы сказал Прасковье Ивановне, что Галя была подпольщицей. За ней приехал человек из партизанского отряда и увез ее в лес. Никаких подробностей работник больницы не мог сообщить, так как сам знал об этом понаслышке.
— Как фамилия работника больницы? — спросил я, заинтересовавшись этой странной историей.
Наливайко покачала головой.
— Захарова только сказала мне, что он работал фельдшером, а когда наши пришли, попросился на фронт. Она его видела уже в военной форме с погонами.
— Вы не пытались узнать о судьбе вашей тети?
— Пыталась, когда приехала сюда, но безрезультатно. Никто ничего о ней не знал. Наверно, она воевала в партизанском отряде и погибла.
— Вы думаете, работник больницы сказал правду?
— Какой смысл было ему обманывать Захарову? Тетя Галя к тому же вполне могла быть подпольщицей. Захарова сообщила мне, что до войны все знали тетю Галю как активную комсомолку. Она работала стюардессой на московской авиалинии, хорошо знала немецкий язык.
…В голосе Наливайко послышалась обида. Я понял, что она гордится своей тетей, погибшей во время Отечественной войны, и решил не оскорблять ее сомнением. Собственно, и сомневаться-то не было причин. Все, что рассказала Наливайко, звучало вполне правдоподобно. Должно быть, в самом деле ее тетя ушла в партизанский отряд с человеком, специально присланным за нею, но какое отношение, спрашивается, это имело к Людмиле Зайковской?
— Благодарю вас, — сказал я. — Если когда-нибудь я узнаю; что стало с вашей тетей, непременно сообщу вам. Да, еще вот что… — Я достал фотокарточку Людмилы и показал девушке. — Взгляните. Похожа ли эта женщина на Галю?
— Не знаю, — ответила Наливайко. — Я ведь никогда не видела тетю Галю. Ни дома, в Баку, ни здесь не было ее фотокарточек, так что о ее внешности я не имею ни малейшего представления.
— Ну что ж, — вздохнул я, пряча фото, — спасибо… До свидания.
Наливайко вышла вслед за мной на лестницу.
— А почему вы заинтересовались тетей Галей?
Я ответил, что пишу очерк о подпольщиках Прибельска. Мой ответ, кажется, ее удовлетворил.
Следующие два дня мы с Антоновым занимались читательской конференцией. У меня минуты не было свободной. Сперва хотели провести конференцию в большом клубе или Дворце культуры, но представители заводов предложили собрать рабочих прямо в цехах. И мы решили, что вообще не нужно делать из конференции торжественное мероприятие общегородского масштаба с президиумом и речами. Лучше поговорить с людьми в тесном кругу, побудить их к откровенным высказываниям. И не стремиться закончить конференцию в один день: сегодня встретиться с народом на одном заводе, завтра — на другом, послезавтра — на третьем.
Первую встречу с читателями назначили на субботу.
Поужинав, я решил пройтись перед сном по улицам. Погода была чудесная, мягкая, безветренная. В неподвижном воздухе кружились снежинки и мгновенно таяли, садясь на лицо. Стволы акаций обросли инеем.
Я брел по безлюдному бульвару и думал о Гале Наливайко. Я решил, что попытаюсь разузнать о ее дальнейшей судьбе. Правда, я сам не понимал, зачем мне это было нужно. Каким образом жизненный путь Гали поможет мне разобраться в деле Людмилы Зайковской? Этого я не знал. Но я чувствовал, что между Наливайко и Зайковской существует странная, необъяснимая связь, и пока эта связь не была раскрыта, я не мог двигаться дальше.
Итак, задача была ясна: отыскать след Гали. Но как?
И тут я вспомнил про совет сердитого студента Жени. Он дал мне его, чтобы продемонстрировать свое недоверие, но почему бы в самом деле не воспользоваться им? Почему бы не обратиться в редакцию областной газеты? Нет сомнения, что товарищи журналисты охотно помогут мне.
Прервав прогулку, я вернулся в номер и тут же набросал текст коротенького объявления. Редакция газеты, сообщалось в нем, собирает в настоящее время материал о подпольщиках Прибельска и, желая уточнить некоторые факты, просит зайти в редакцию людей, которые могут что-либо рассказать о деятельности в подполье Людмилы Иннокентьевны Зайковской и Галины Семеновны Наливайко. В случае невозможности зайти в редакцию таких лиц просят сообщить свои адреса и фамилии, с тем чтобы можно было связаться с ними.
Мне показалось, что я, наконец, нашел способ выбраться из тупика. В том, что объявление напечатают, я ни секунды не сомневался.
Утром я отправился в редакцию «Прибельской правды». Главным редактором тут была женщина, Елизавета Васильевна Осина, участница Отечественной войны, бывшая летчица. Я надеялся быстро договориться с ней. Так и вышло. Елизавета Васильевна выслушала мой рассказ с большим интересом, тут же вызвала ответственного секретаря, медлительного, толстого мужчину в пенсне, и отдала ему объявление, распорядившись опубликовать в завтрашнем номере.
— Если такие люди есть, они придут к нам, — сказала Осина. — Мы направим их прямо в гостиницу.
Я очень торопился, и, чтобы не опоздать к началу-конференции, пришлось взять такси. Я думал, каюсь, что народу соберется немного и вся эта затея будет носить характер обязательного «мероприятия», которое люди посещают в порядке общественной нагрузки. Как я ошибся!
Просторный красный уголок цеха был переполнен. Рабочие стояли в проходе между скамьями, молодые парни и девушки сидели на подоконниках и толпились в дверях.
Конференция затянулась чуть ли не до вечера. Антонов едва успевал отвечать на вопросы. Задавали такие вопросы, что он от напряжения взмок: интересовались, почему газета бывает скучная, заголовки одинаковые, ответы на читательские письма задерживаются. Похвалили очерки нашего специального корреспондента в Америке; поругали, но довольно добродушно, фельетоны. Антонов отвечал читателям спокойно и обстоятельно. Сидя рядом с ним, я вдруг как-то по-новому понял смысл своей работы в печати.
Газета принадлежала этим людям. Для них мы писали, перед ними сейчас отчитывались. Невольно замечания, раздававшиеся в адрес моих товарищей, я «примерял» к себе. Разве не был я грешен в том же самом? Да, и я частенько спешил, «хватал» то, что лежало на поверхности, и упускал главное.
Я думал о своем очерке, пылившемся в столе у Василия Федоровича, и еще раз дал себе слово, что этот очерк не увидит света до тех пор, пока я не выясню, кем на самом деле была Людмила Зайковская. Я обязан довести до конца свои поиски — не перед Машей обязан, а потому, что отвечаю за каждое слово, под которым стоит моя подпись!
После конференции Иван Трофимович сказал мне, что ему звонил утром редактор и попросил его немедленно вернуться в Москву. Встречи с читателями на других предприятиях мне придется провести одному.
— Уверен, что ты справишься, — сказал Антонов.
Я далеко не был убежден в этом, но с бодрым видом ответил, что постараюсь не подвести. Проводив Ивана Трофимовича на вокзал, я вернулся в гостиницу. Я был полон самых радужных надежд. Ведь все шло хорошо!
Утром я купил в киоске «Прибельскую правду», но не увидел объявления. Оно не было опубликовано. «Завтра напечатают, — утешил я себя. — Наверно, не хватило места». Но и назавтра моего объявления в газете не было. Я счел неудобным напоминать о себе Осиной, но когда и в следующем номере ничего не оказалось, я, уже не заботясь о правилах хорошего тона, пошел к Елизавете Васильевне.
