Ознакомительная версия.
Но яркое крашеное небо слепит глаза Давиду Блумбергу – он едет против солнца. И он опускает козырек и снижает скорость.
А Эрику Харту солнце светит в спину. Он едет в тени.
И он давит на газ.
Утро разгорается; асфальт плавится, на небо глаза не поднять.
* * *
– Мы не хотели бы вас расстраивать, – говорит Райнер и прячет глаза. – Однако… в ходе проверки выяснилось, что вся внутрикорпоративная переписка исчезла. Вероятнее всего, Эрик Хартконнер приказал ее стереть. Это значит, что мы… не сможем располагать, допустим, письмами в аналитический отдел, то есть, вы понимаете…
– Так, – говорит Блумберг, не веря ушам своим. – Это значительно осложняет дело.
Райнер отворачивается.
– Значительно осложняет, – повторяет Блумберг, холодея. – О, какие мы идиоты!! – он швыряет телефонную трубку в стену и хлопает по столу. – Какие идиоты!! – Блумберг вскакивает и принимается ходить по кабинету. – Де Грие и Вике Рольф. Надо срочно их найти. Срочно найти.
У меня над столом висит старая черно-белая фотография: какой-то танцовщик, или даже может быть, плясун.
Правильный кадр, сортовой экземпляр.
Ту т надо бы объяснить, что я думаю и чувствую, когда смотрю на этого плясуна.
Почему я его у себя над компьютером повесила.
Ну что ж, пожалуй, не так сложно.
Я думаю: «Пляши!»
* * *
Что надо сделать, чтоб полюбить человека? Надо с ним потанцевать. Надо его растанцевать.
И тогда происходит чудо – чужой человек становится единственным, твоим.
Я танцевала с Эриком много-много лет. И я даже не уловила, когда наступил момент, после которого я смогла говорить: «Люблю тебя, жить без тебя не могу», – не кривя душой.
Зачем я пишу книжки?
Чтоб дать ответ на этот вопрос.
На него ведь никто не дал ответ. Об этом редко пишут.
Интереснее, понятнее – писать о внезапно вспыхнувшей страсти тридцатилетнего молодого человека к пятнадцатилетней дикой луппетте. Это как заражение крови. Горячка, любовный жар. Это болезненно и красиво. Сонная и кровавая реальность, мгновенные вспышки счастья на грани сна и яви, жизни и смерти.
А вот поди-ка ты пойми: когда, как начинается вот это странное состояние, которому и имени нет; когда были чужими, а стали своими? когда разрыв уже невозможен, непредставим?
Загадка.
* * *
Да, некоторые писатели пытались говорить о семейной жизни, но у них попросту ничего не получалось. Чаще всего выходила какая-нибудь литературщина.
А если и получалось, то помимо их воли, случайно.
У Голсуорси в «Саге о Форсайтах», в первой ее части, описана ситуация: Ирэн вышла замуж за Сомса, не любя его. Сомс ее обожает, благоговеет перед ней. А он ей попросту противен. Ирэн изменяет Сомсу с архитектором Босини. Оскорбленный Сомс делает Босини банкротом, и тот совершает, в сущности, самоубийство.
Разумеется, Ирэн для Сомса навсегда потеряна.
Так вот: мне всегда было безумно жалко Сомса. Хотя Голсуорси, наверное, не хотел, чтобы читатель его жалел, когда писал первую часть. Тогда Голсуорси был молод, он оказался в той же ситуации, что и Босини.
Может быть, ему даже приходило в голову что-то вроде: «Вот умру я, и будете знать!…»
Но в конце романа Голсуорси, кажется, наконец понял Сомса.
И Сомс погибает, спасая из огня свою коллекцию картин.
* * *
До Эрика у меня было несколько молодых людей. Сначала я им очень нравилась, но потом они вдруг заявляли, что не желают продолжать отношения.
Однажды я задумалась над причинами своих неудач, и вот что я вспомнила.
У моего деда было две внучки – я и моя двоюродная сестренка, на год младше меня. Так вот, сестренку дед просто обожал, души в ней не чаял. А надо мной всегда подтрунивал, насмехался, иногда довольно обидно.
И однажды, когда мне было лет шесть, я подслушала разговор между дедом и моим отцом.
– Нельзя же так явно показывать девочке, что ты предпочитаешь ее сестру, – говорил мой отец огорченно.
– Понимаешь, – сказал дед, – сестренка-то позволяет себя любить так, как я могу ее любить. А твоя дочка хитрая, она хочет, чтобы я ее любил так, как она хочет, чтобы ее любили… Это неправильно, и пусть она лучше сейчас, в свои шесть лет, это поймет.
И вот в свои двадцать я решила, что мне пришла пора задуматься над словами деда.
Я решила научиться принимать такую любовь, какую человек может мне дать.
В те годы я была максималисткой. Я дала себе странное обещание: выйти замуж за первого встречного, с кем удастся зайти так далеко.
Таким первым встречным стал Эрик Хартконнер.
* * *
Мы познакомились зимой, на катке. Я разлетелась в его объятия, мы сцепились, закружились и упали в снег. Эрик был в огромных спортивных перчатках и в длинном заснеженном пальто, а лицо он наполовину замотал шарфом. Неудивительно, что он не произвел на меня впечатления. Но я тогда кокетничала абсолютно со всеми.
Неудивительно, что…
Неудивительно, что, гуляя с Эриком Хартом, я еще полгода строила глазки всем не первым встречным. И не могла избавиться от ощущения, что обманываю и себя, и Эрика. Я в то время подавала большие надежды. Прежние мои бойфренды были интеллектуалы, художники. Все они были старше меня. С ними было о чем поговорить.
Эрик Харт был моим ровесником. Он заочно учился на инженера, а работал бухгалтером в фирме отца. Единственным заметным даром Эрика было удивительное умение считать в уме. Этим он и забавлял меня как мог той довольно-таки холодной зимой нашего знакомства.
С одной стороны – в нем была легкость, у него получалось удачно шутить, говорить остроумные, хотя и незамысловатые слова.
С другой стороны – он не очень-то верил в свое будущее.
Когда мы познакомились поближе, он даже говорил мне:
– И зачем я тебе? Ты – умная. А я?
* * *
Но я-то знала, что я неумная. Пока ему приходило в голову задавать такие вопросы, я не могла считать себя умной.
Все это было не так-то легко.
Мне помогала одна вещь: Эрик был очень хорошим любовником. Остальное я была полна решимости создать.
Я поднимала его на смех. На людях мы разыгрывали увлекательный спектакль, настоящий парный танец: он отбивался, я нападала. Задавала ему перцу.
Иногда я так увлекалась, что Эрик на самом деле обижался на меня, хотя наедине я никогда не позволяла себе никаких замечаний и всегда была нежна.
– Зачем ты выставляешь меня дураком? – возмутился он однажды.
В ответ я только обняла его и сказала, что будь он умным или дураком, я все равно буду его любить.
Мои шуточки взбадривали Эрика; моя нежность была наградой; и длилось это очень недолго, потому что Эрик быстро почувствовал вкус к успеху.
Осенью он заявил отцу, что не собирается больше работать в его фирме, а хочет поступать в университет.
– Вот так-то, – сказал он мне. – Теперь и у меня будет высшее образование.
* * *
Совершенно не имеют смысла разговоры о том, что «без Хиллари Билл Клинтон никогда не стал бы президентом».
Невозможно вдохновить человека сделать то, на что у него самого не хватит ума и сил.
Можно только на это надеяться.
И поэтому я вовсе не преувеличиваю свои заслуги. Ни свою проницательность. Эрик Хартконнер вовсе не выглядел гением в двадцать лет. Он им и не был. Он стал гением гораздо позже, и виной тому – не я.
Но все же… Все же.
* * *
Недавно у Эрика брали интервью. Его попросили перечислить все свои достижения за долгие годы. И знаете что? Он ограничился перечислением тех наград и грамот, которые получил в школе. Никто не понял, почему он так сделал. А мне кажется, что таким образом Эрик попытался дать понять: по сути, успех ничего не меняет.
Да, да. Абсолютно ничего.
Потому что, спустя четверть века со дня нашего знакомства, за двадцать пять лет счастливой совместной жизни, я по-прежнему не понимаю: как мы полюбили друг друга? Когда это произошло?
Почему мы сейчас вместе?
Успех есть. А понимания нет.
* * *
У нас с Эриком трое детей, но я никогда не была клушей и домоседкой. Это потому, что в первый раз у нас родилась двойня, а третья девочка появилась, когда сыновья поступили в университет. Обычно, когда дети уезжают из дома, мать чувствует себя так одиноко! А здесь – их вступительные экзамены пришлись как раз на мой девятый месяц.
Эрик дарил мне только красные розы. Он никогда не дарил хозяйственных подарков.
Никаких кастрюль, терок и стиральных машин. Ведь это не подарки, а просто вещи. Эрик – романтик, но в общепринятом, благопристойном смысле. В смысле – джентльмен. При Эрике я никогда в жизни не стала бы ходить в халате или в бигуди. Не потому, что ему бы это не понравилось. Просто… это неправильно.
Эрик очень много работает. Были целые годы, когда мы виделись лишь по выходным да во время официальных приемов. Но, скажите, разве жизнь первой леди или жены государственного деятеля оставляет больше места для общения с мужем? Если у него нет времени – это показатель того, что его дело нужно людям, что он востребован. К тому же, бывали и другие периоды, когда мы проводили вместе по два-три месяца, почти не разлучаясь. Последний раз это было всего лишь полтора года назад.
Ознакомительная версия.
