За минуту до полудня Еванхелина вошла в дом. Сняв жилет, она распустила косу и села на одну из трех кроватей, что были в комнате. За окном сразу все стихло, и все подошли к галерее, чтобы смотреть через окно и дверь. Ирэне и Франсиско последовали за девочкой в комнату, и, пока он устанавливал в полутьме фотоаппарат, она включила магнитофон.
Пол в доме семьи Ранкилео был земляной: его множество раз топтали ногами, увлажняли водой, потом снова топтали — так, что он стал плотный, как цемент. Мебели было немного — и та из простого неполированного дерева — несколько плетеных табуреток и стульев, кустарной работы грубый стол. Единственным украшением дома было изображение Христа с пылающим сердцем. Занавеска отгораживала спальню для девочек. Мальчики спали на матрацах, брошенных на пол в смежной комнате с отдельным входом: так решалась проблема разделения детей. Все было тщательно вымыто, пахло мятой и чебрецом. Окно украшала красная герань в горшке, стол был покрыт зеленой холщовой скатертью. Франсиско открыл для себя в этих простых предметах глубокий эстетический смысл и решил, что позже сделает снимки для своей коллекции. Но сделать их ему не удалось никогда.
В двенадцать дня Еванхелина рухнула на кровать: ее тело билось в судорогах, а из груди вырывался слышный повсюду глубокий, протяжный и ужасный стон, похожий на зов любви. Корчась в конвульсиях, она стала выгибаться дугой с нечеловеческим напряжением. Недавнее наивное детское выражение исчезло с ее искаженного мукой лица; оно постарело на несколько лет. Гримаса исступления, боли и, может быть, сладострастия, исказила ее черты. Кровать заколебалась, а испуганная Ирэне заметила стоявший в двух метрах от кровати стол без посторонней помощи тоже пришел в движение. Страх победил любопытство: она подошла к Франсиско, ища у него защиты. Взяв его за руку, она сжала ее, не отводя глаз от безумной сцены, разыгравшейся на кровати. Однако друг мягко отстранил ее и взялся за аппарат. За стенами дома собаки протяжно завывали, словно в предчувствии стихийного бедствия, и их вой слился с голосами, поющими гимны и возносящими Богу молитвы. Латунные кувшины плясали в стенном шкафу, крыша сотрясалась, будто от града булыжников. Трясло и дощатый настил между балками галереи, где хранились съестные припасы, семена и сельскохозяйственный инвентарь. Рис из мешков через щель стал сыпаться с потолка, усугубляя впечатление кошмарного сна А на кровати билась в конвульсиях Еванхелина Ранкилео — жертва непостижимых галлюцинаций и мистического рока Отец, смуглый, беззубый, с горестным выражением грустного клоуна на лице подавленно смотрел на нее с порога Мать, прикрыв глаза, стояла у кровати, пытаясь, вероятно, проникнуть в безмолвие Бога На собравшихся в доме и во дворе паломников снисходила надежда По одиночке они подходили к Еванхелине и просили у нее для себя небольшого, убогого чуда:
— Излечи мне фурункулы, святая девочка.
— Сделай так, чтобы не втянули в заговор моего Хуана.
— Спаси тебя Бог, Еванхелина, кладезь благодати, вылечи геморрой у моего мужа.
— Дай мне знак, на какой номер сыграть в лотерее?
— Останови дождь, раба Божья, пока не сгинули посевы.
Движимые верой или последней отчаянной надеждой на Еванхелину, собравшиеся у Ранкилео люди чинно проходили один за другим мимо девушки, останавливаясь на мгновение у кровати, чтобы высказать свою просьбу, а потом уходили с преображенным надеждой лицом, веря, что через нее на них снизойдет божественное провидение.
Никто не услышал, как подъехал военный грузовик.
Раздалась команда, и прежде, чем люди смогли что-нибудь понять, военные беспорядочной толпой ввалились во двор и в дом с оружием в руках Они отталкивали людей, разгоняли детей, а тех, кто пытался защитить их, били прикладами. От громких криков дрожал воздух.
— Лицом к стене! Руки на затылок! — кричал командир, рослый мужчина с бычьей шеей.
Все безропотно подчинились, только Еванхелина по-прежнему была в трансе, и Ирэне Бельтран продолжала неподвижно стоять на месте: она была так потрясена, что не могла пошевелиться.
— Документы! — проревел сержант с индейским лицом.
— Я — журналистка, а он — фотограф, — твердо ответила Ирэне, указывая на своего друга.
Франсиско грубо обыскали, похлопывая по бокам и пошарив между ног и в туфлях.
— Повернись! — приказали ему.
Офицер-лейтенант Хуан де Диос Рамирес — как им станет известно позже — подошел к Франсиско и, прижав к ребрам ствол автомата, спросил:
— Имя?
— Франсиско Леаль.
— Какого хрена вы здесь делаете?
— Не хрена, а репортаж, — перебила его Ирэне.
— Я говорю не с тобой.
— А я — с тобой, мой капитан, — улыбнулась она, иронически повысив его в звании.
Мужчина заколебался: было непривычно слышать дерзость от гражданского лица.
— Ранкилео! — позвал он.
От военных отделился смуглый гигант с винтовкой и растерянным выражением лица и, подойдя к командиру, стал по стойке «смирно».
— Это твоя сестра? — указал лейтенант на Еванхелину, которая была в это время в другом мире, затерявшись в беспокойном водовороте духов.
— Так точно, мой лейтенант, — ответил тот, не шевельнувшись: пятки вместе, носки врозь, грудь колесом, глаза на каменном лице немигающе смотрят прямо перед собой.
В этот момент еще более мощный дождь невидимых камней обрушился на крышу. Офицер упал ничком на пол, солдаты сделали то же самое. Окаменев от удивления, остальные смотрели, как военные по-пластунски выползли во двор, где быстро вскочили на ноги и, петляя, бросились занимать позиции. Стоя у корыта-мойки, лейтенант стал стрелять по дому. Это был долгожданный сигнал: обезумевшие солдаты, возбужденные возможностью безграничного насилия, нажали на спусковые крючки. Через несколько секунд все вокруг наполнилось шумом, криками, плачем, лаем и кудахтаньем, а небо заволокло пороховым дымом. Все, кто был во дворе, бросились на землю, некоторые укрылись в акведуке и за деревьями. Евангелисты старались спасти музыкальные инструменты, а падре Сирило, сжимая в руках четки Святой Хемиты, залез под стол и там громким голосом взывал к Святому покровителю армии,[33] прося его о защите.
Заметив, что пули пролетают рядом с окном, а иные попадают в толстые стены из необожженного кирпича, сверкая, как зловещие молнии, Франсиско Леаль обхватил Ирэне за талию и прижал ее к полу, закрыв своим телом. Он чувствовал, что она дрожит, но не знал, то ли она задыхается, потому что ей нечем дышать, то ли ее трясет от страха Как только крики улеглись, а страх прошел, он вскочил на ноги и бросился к двери, ожидая увидеть дюжину убитых от пальбы, но на глаза попалась лишь распотрошенная пулями курица Обезумевшие от чувства власти над людьми, солдаты, по всей видимости, выдохлись. Соседи и любопытные лежали в пыли и грязи, дети захлебывались плачем, а собаки, натягивая привязь, заливались отчаянным лаем. Франсиско почувствовал, как рядом, словно метеор, промчалась Ирэне, и прежде, чем он смог ее остановить, она подбежала к лейтенанту и, подбоченясь, закричала на него срывающимся голосом:
— Дикари! Животные! У вас нет никакой совести! Могли ведь кого-нибудь убить!
Уверенный, что она сейчас получит пулю в лоб, Франсиско бросился к ней, но, удивленный, остановился, заметив, что офицер смеется.
— Успокойся, красотуля, — мы палили в воздух.
— Почему вы со мной на «ты»! И вообще, что вам здесь нужно? — оборвала его Ирэне, уже не в состоянии держать себя в руках.
— Ранкилео мне рассказал о том, что происходит с его сестрой, а я ему сказал: там, где терпят поражение попы и доктора, победят Вооруженные Силы. Так я ему сказал, и потому мы здесь. Сейчас посмотрим, будет ли сучить ногами эта девчонка, когда я ее арестую и увезу!
Широкими шагами лейтенант направился к дому. Ирэне и Франсиско машинально последовали за ним. То, что потом случилось, навсегда останется в их памяти, и вспоминать происшедшее они будут как калейдоскоп бурных и беспорядочных событий.
Лейтенант Хуан де Диос Рамирес подошел к дому Еванхелины. Мать рванулась, пытаясь его остановить, но он оттолкнул ее. Бедная женщина успела крикнуть: «Не трогайте ее!» — но было поздно: офицер уже протянул руку и взял больную за локоть.
Неожиданно для всех Еванхелина резким движением ударила его кулаком по малиновой физиономии. Удар пришелся по носу и был такой силы, что офицер упал навзничь. Слетевшая с головы каска, как выроненный мяч, закатилась под стол. Тут девушка обмякла, глаза перестали закатываться, пена изо рта прекратилась. Потом эта хрупкая пятнадцатилетняя девушка, незадолго до того угощавшая во дворе гостей поджаренной мукой с медом, взяла лейтенанта Рамиреса за шиворот, без видимого усилия подняла в воздух и, как тряпку, выбросила из дома Ее небывалая сила свидетельствовала о том, что Еванхелина была в ненормальном состоянии. Ирэне отреагировала быстро; выхватив из рук Франсиско фотоаппарат, она стала делать снимки, как придется, в надежде, что кое-что получится, несмотря на резкое изменение освещения, если сравнивать полумрак дома с блеском раскаленного полудня за его стенами.
