От булочной исходил запах свежеиспеченного хлеба и всевозможных пряностей, добавляемых в выпечку.
Владельцем булочной была супружеская чета Каунти. Для того чтобы открыть магазин утром в восемь часов, им приходилось начинать работу уже в три часа.
Булочная была тихим процветающим предприятием. Миссис Каунти могла позволить себе лучшие платья из магазина Верины Тальбо. Пока я наслаждался дразнящими запахами булочной, ее хозяин мистер Каунти вышел на крыльцо вспомогательного входа, в его руках был веник, и он собирался вымести мусор на улицу. Я полагаю, что он удивился, увидев на задворках своего магазина машину Райли, и еще больше он удивился, увидев меня в ней.
– Что ты здесь делаешь, Коллин? – спросил он.
– Ничего, мистер Каунти, – ответил я. Интересно, а знал ли он о всей той шумихе, что приключилась с нами?
– Как хорошо, что, наконец, наступил октябрь, – сказал он, потряхивая пальцами перед своим лицом, словно на его пальцах было нечто, что могло определить температуру воздуха. – Знаешь, летом у нас совсем не продохнешь от жары – печки должны работать постоянно. Послушай, сынок, зайди-ка к нам – там тебя ждет имбирный пряник, только что из печи, пальчики оближешь.
Он не был похож на человека, что мог бы задержать меня внутри помещения, а затем вызвать шерифа.
Его жена провела меня в самое сердце своего заведения – в комнату с печью. Вкусные, дразнящие ароматы прочно и надолго оккупировали ее. Да и сама хозяйка источала такую радость и сердечность, словно ничего на свете для нее не было приятнее, чем принимать меня в своем доме. Миссис Каунти нравилась всем – плотная, спокойная женщина с большими ногами, длинными руками, с лицом, на котором отчетливо вырисовывались мускулы и которое было постоянно красным от печного жара, ее глаза были голубыми и уже седые волосы на голове завязаны в тугой узел. Она носила длинный фартук. Ее муж тоже носил фартук – мне приходилось иногда видеть его в соседнем баре, где он в перерыв пропускал кружку пива, не скидывая фартука. В такие минуты в своем фартуке он напоминал клоуна: присыпанный пудрой, мягкий и гибкий, но в то же время несколько угловатый.
Протерев стол, миссис Каунти подала мне чашку горячего кофе и тарелку с бубликами с корицей – как раз то, что любила Долли.
Мистер Каунти спросил меня, не хочу ли я еще чего-нибудь.
– Я что-то обещал ему, но не могу вспомнить, что, ах да – имбирный пряник! – спохватился он.
Его жена кинула на стол большой кусок теста:
– Скажешь еще, пряники – для детей, а он уже взрослый или почти взрослый – сколько тебе лет, Коллин?
– Шестнадцать.
– Как Сэмуэлю, – сказала она, вздохнув, подразумевая своего сына Сэмуэля, которому мы, ребята, когда-то дали кличку Мул, поскольку он был не умнее этого животного. Я спросил, как у него дела, зная, что после того как его в третий раз подряд оставили на второй год в школе, он сбежал в Пенсаколу и там поступил на службу в военно-морской флот.
– Последнее, что мы о нем слышали, это то, что он в Панаме, – сказала она, забивая тесто в специальную формочку. – Он пишет нам очень редко, я уж и предупреждала его, что если он не будет писать домой, то я напишу президенту о его настоящем возрасте – знаешь, Коллин, его взяли во флот потому, что он наврал про свой возраст… Я тогда чуть с ума не сошла, накричала на мистера Хэнда в школе – мол, это из-за тебя мой сын сбежал, поскольку мальчик просто не мог больше терпеть того, что его постоянно оставляют на второй год в восьмом классе, ведь он такой высокий, а в тех классах одна мелкота. А теперь я понимаю, что мистер Хэнд был прав – двигать дальше Сэмуэля было бы несправедливо по отношению к вам, всем остальным, кто в отличие от него делал свою работу как следует. Так что, может, все и к лучшему… Дорогой, покажи Коллину снимки.
На фотографиях были запечатлены четыре военных моряка на фоне пальм и настоящего моря. Их руки были соединены в единую цепь, на лицах застыли улыбки. Внизу стояла подпись: Благослови Бог Маму и Папу, Сэмуэль.
Фотография вызвала у меня сложные чувства – еще бы, Мул там, в море, весь мир перед ним, а я… все, что я заслужил, – имбирный пряник.
Когда я вернул фотографию, мистер Каунти сказал:
– Я ничего не имею против парней, что служат своей родине, но, что обидно, Сэмуэль вполне мог бы пригодиться и здесь, стать помощником и взять когда-нибудь бизнес в свои руки. Как-то неохота принимать на работу какого-нибудь ниггера – вечно что-то воруют, да и врут непременно.
– Зачем так говорить, дорогой, – сказала его жена. – Он просто хочет подразнить меня, поскольку знает, что я не выношу таких разговоров – цветные ничуть не хуже белых, а иногда и лучше, я даже как-то раз сказала это нашим людям в городке. Взять ту же Кэтрин Крик. Мне и думать больно о всей этой истории. Да, она, может быть, и немного не в себе, или сама себе на уме, но она очень хорошая женщина – и вот что я подумала – а не отнести ли ей в тюрьму передачу, еду… Держу пари, что шериф не особо-то и беспокоится о том, чтобы покормить ее нормально.
Народ теперь знал все… Нам никогда теперь не будет так хорошо, как нам было раньше… В наш мир, на наше дерево пришла зима… Что-то нашло на меня… Что-то сдавило сердце мое… Предательские слезы… Голос мой задрожал… И я заплакал…
Миссис Каунти стала поспешно просить у меня прощения, если она сказала что-то неприятное для меня. Краем своего фартука она вытерла мое лицо, затем, глядя на меня, засмеялась от произведенного при этом эффекта, и я засмеялся, тоже ощущая тонкую мучную пудру и влагу от слез на своем лице, и мне стало легче. Несравненно легче. Прежде всего на сердце.
Мистер Каунти, словно понимая мое состояние, да и сам несколько подавленный всплеском моих чувств, сделал истинно джентльменский жест и куда-то вышел по делам.
Миссис Каунти налила мне кофе и сама села рядом со мной:
– Вообще-то, мне мало что известно о том, что происходит в доме Тальбо, я лишь слышала, что миссис Долли решила бросить домашнее хозяйство из-за какой-то ссоры с миссис Вериной? – спросила она.
Я хотел рассказать ей, что на самом деле – все было гораздо запутанней, но в конечном счете и сам запутался, было ли так сложно все на самом деле.
– Наверное, – продолжила миссис Каунти, – мои слова обращены как бы против Долли, но я так считаю, что вам, милые, следует вернуться домой, а Долли – помириться с Вериной, ведь им не впервой ссориться, и к тому же они подают дурной пример другим нашим горожанам, ну представь себе: две сестры поссорились, после чего одна из них сидит на дереве, в ее-то годы. А судья Чарли Кул… Только теперь мне стало жаль его детей… Приличные люди должны вести себя, как подобает их положению, иначе что с нами всеми станет! Знаешь тот вагон у площади? В нем еще ковбои живут, как мой муж говорит, они евангелисты. Так вот даже у них была какая-то ссора – один из них на стороне Долли, а другие против. – Она сердито расправила бумажный пакет: – Я хочу, чтобы ты передал ей то, что я сказала: возвращайтесь домой! – И, уже слегка смягчаясь, добавила, кивая на пакет: – И еще, Коллин, я через тебя передам ей бублики с корицей, я знаю, что она их обожает.
Когда я выходил из булочной, часы на башне суда пробили восемь часов. Хотя вообще-то было 7:30 – башенные часы спешили на полчаса. Когда-то городок вызвал часового мастера по башенным часам, и после целой недели непрерывной возни с нашим Биг Беном специалист порекомендовал нам в качестве окончательной корректирующей меры шашку динамита. Городской совет тогда решил выплатить мастеру полную контрактную сумму, скорее из гордости за наши никому не поддающиеся часы. По периметру площади некоторые магазинчики уже приготовились к открытию – у фасадных дверей заклубились облачка выметаемой пыли, загрохотали по мостовым мусорные бачки, кантуемые магазинной челядью. У овощного магазина под названием «Ранняя Пташка» уже крутилась пара черных парней, рассматривая витрину, за которой в зазывной неге томились гавайские ананасы. Этот магазин был все-таки получше аналогичного магазина «Джунгли даром», принадлежащего Верине.
На южной окраине площади располагались плетенные из тростника скамейки, на которых обычно мирно восседали во все времена года старые, потихоньку отходящие в мир иной горожане. Я заметил и тот вагон, о котором говорила миссис Каунти, – фактически это был старый грузовичок, перетянутый брезентом для соблюдения исторического стиля. Вообще-то, он выглядел глуповато и одиноко на пустой сонной площади. Огромная наискось надпись, сделанная краской вручную на одном из боков этой колымаги, гласила: Пусть Хоумер Хони накинет петлю на душу вашу во имя Господа Бога нашего. На другой стороне красовалась огромная, зеленоватая, усмехающаяся голова в большой ковбойской шляпе – я бы не подумал, что это был портрет живого существа как такового, если бы не надпись под головой: Вызывающий Детское Изумление Маленький Хоумер Хони.
