Ознакомительная версия.
Человек, который нес лестницу, влез на нее, аккуратно развязал завязки на верхушке черного мешка и стал потихоньку стягивать его вниз. Мы с Евой застыли, ожидая, что теперь будет. Наконц мешок с шелестом упал на пол и то, что осталось на его месте, засияло и засверкало сотнями огней. Снаружи за окном был яркий солнечный день, но то, что сверкало в углу столовой, затмило сияние солнца.
Когда мои глаза немного привыкли к блеску, я сообразила, что это всего лишь люстра - у нас в гостиной на Пушкинской 83 тоже висела красивая люстра, но она никогда так не сверкала, даже когда в ней горели все лампочки. А в этой люстре не было ни одной лампочки, в ней были только стеклянные свечки, наверно целых сто, которые не горели. Зато каждая свечка была окружена сверкающим кругом, и из каждого круга свисали сверкающие бусы.
«Ну как?» - спросил тот, что стоял на полу.
«Настоящий хрусталь! - ответил тот, что стоял на лестнице. - Хрусталь царской обработки!»
«Отлично!» - воскликнул тот, что стоял на полу. И обратился к Сабине: «Так сколько?»
«Мы ведь уже договорились», - пожала плечами Сабина.
«А если небольшую скидку?»
«Никаких скидок!» - Я не ожидала, что в голосе Сабины может быть столько твердости. «Не хотите, не берите. Я найду других».
Тот, что стоял на лестнице, быстро спустился вниз и сказал тому, что стоял на полу: «Не торгуйся, Петрович, бери, пока продают. Такой товар не каждый день приходит».
«Ладно, давай сюда носилки, Коля», - согласился Пертрович. Он протянул Сабине конверт и пошутил: «Если не верите, мадам, можете пересчитать».
«Да уж, конечно, пересчитаю», - сказала Сабина без улыбки, вышла в спальню и прикрыла за собой дверь. Пока она считала деньги, вернулся Коля еще с одним рабочим и с носилками, совсем такими, как у мамы Вали в больнице. Только вместо больного к ним была прикручена большая плетеная корзина, устланная ватным одеялом. Когда другой рабочий влез на лестницу и начал осторожно снимать люстру с крюка, в квартиру влетела мама Валя и застыла на пороге: «Тут что, ремонт?»
«Нет, просто мама продала дедушкину люстру», - объяснила Ева, и я поняла, что она про эту люстру знала раньше.
Мама Валя протиснулась среди рабочих, которые уже укладывали люстру в корзину и заворачивали ее в одеяло: «Ничего себе люстра была у вашего дедушки - настоящий клад!» Тут из своей комнаты вышла Сабина, она еще не успела снять свою шляпку с сеточкой и даже деньги считала, не сняв кружевные перчатки. Она вышла и объявила: «Все в порядке. Можете забирать люстру», но мама Валя налетела на нее, как коршун: «Вы кто такая, гражданочка, чтобы приказы тут приказывать?»
Сабина захохотала так, что на глазах у нее выступили слезы - или это она так зарыдала от жалости к дедушкиной люстре, которую у нее забирали? Утирая слезы, она спросила: «Ты что, Валентина, уже своих не узнаешь?» Мама Валя как стояла, так и села на ящик с обувью: «Глазам своим не верю! Неужто это ты?»
Люстру завернули и понесли вниз, осторожно разворачивая носилки с корзиной на каждой лестничной площадке. Коля сложил лестницу и тоже двинулся к дверям. Ева спросила: «А крюк? Он так и будет торчать в потолке?»
«Крюк мы оставляем вам в подарок, он может еще пригодиться. Он такой крепкий, что на нем человека подвесить можно, зато чтоб его выдернуть, пришлось бы разворотить весь потолок».
И они ушли, а мы остались - без люстры, но с крюком. Сабина протянула Еве деньги: «Девочки, вот вам деньги, сбегайте в кондитерскую и купите самый красивый торт. Это событие надо отпраздновать».
Мы помчались в кондитерскую, хотя выбрать самый красивый торт было не так-то просто - мы с Евой чуть не поссорились и решили в конце концов вместо торта купить десять разных пирожных на любой вкус. Когда мы вернулись, мама Валя с Сабиной уже накрыли праздничный стол: Сабина выставила на белую скатерть посуду из тончайшего фарфора, которую еще не успела продать, а возле каждой тарелки положила серебряные ложечки для чая и серебряные вилочки для пирожных.
И хоть над столом горела бледная лампочка без абажура, вечер получился праздничный. Мама Валя надела свое самое нарядное голубое платье, а Сабина сняла шляпку и перчатки, но осталась в узкой серой юбке и в серебристой блузке с оборкой вокруг ворота. Наливая заварку из серебряного заварного чайника, она вдруг разговорилась:
«Я помню эту люстру с того момента, как помню себя. Она сначала висела в гостиной на Пушкинской, а потом ее перевезли в наш новый дом, который папа построил недалеко от парка. В гостиной под люстрой стоял рояль, настоящий Бокштейн, на нем я училась играть. Каждые полгода к нам приходил настройщик, маленький робкий еврей в картузе, и после его посещения рояль звучал еще лучше. На эту люстру никогда не надевали чехол – представляю, как ей было страшно и грустно висеть все эти годы в темноте. Я не знаю, как папе удалось ее спасти, когда толпа громила наш прекрасный дом, в котором я никогда не была счастлива. Смешно, правда, что я никогда не была счастлива в таком прекрасном доме?»
В этом месте мама Валя стукнула кулаком по столу: «Хватит скулить! Тебе удалось продать эту роскошную люстру - и отлично! Здесь она была совершенно не к месту!»
Она вскочила и принесла из нашей комнаты бутылку красного вина, которую я никогда не видела. Интересно, где она его прятала, у себя под матрацем, что ли?
«Давайте выпьем за этот крюк, который наконец освободился от своего многолетнего груза!»
И мы все выпили, даже мне накапали в рюмочку несколько капель. Нам стало весело, ведь мы тогда не знали, на что может сгодиться этот крюк.
11.
Все началось с того, что в нашей квартире опять появился Павел Наумович. Это случилось осенью следующего года, когда я уже ходила в третий класс. Ева ушла на урок музыки, а мы с Сабиной сидели у нее на диване и я рассказывала ей свой сон - она заставляла меня рассказывать ей свои сны почти каждый день. На этот раз мне приснилось, будто мы с Евой пропустили толстую веревку через крюк на потолке, завязали концы веревки узлами и катаемся на них, как на качелях. И вдруг крюк начинает медленно выползать из потолка и мы с Евой грохаемся на пол.
Сабина нахмурилась, но не успела ничего сказать - в этот момент мы услышали, как открылась входная дверь и кто-то затопал к нам тяжелой походкой. Сабина, как всегда, испугалась, но напрасно – в комнату ввалился всего-навсего Павел Наумович. Он именно ввалился, а не вошел, и тяжело дыша плюхнулся на диван, больно прищемив мне палец. Не сказавши даже «Здравствуйте!», он уставился на торчащий из потолка крюк: «Ты что, отцовскую люстру продала?»
Сабина вспыхнула и прошипела сквозь зубы: «Ты не приходил сюда больше года, а теперь явился, чтобы выяснить, как я распродаю свое приданное? Ты что, все еще на него рассчитываешь?» Уж очень, видно, он ее разозлил, если она, всегда такая мягкая и уступчивая, могла вдруг ужалить, как змея. Павел Наумович тоже от нее такого не ожидал. «Тише, тише, - сказал он примиряюще, - я просто привык за пятнадцать лет к этому черному мешку над головой. Теперь без него в комнате стало как-то пусто».
Роста он был огромного. Он встал, подошел к крюку и, подпрыгнув, ухватился за него одной рукой: «А крюк зачем оставили торчать посреди потолка?» Сабина уже отошла и ответила вежливо, как всегда: «Его было невозможно выдрать, не разворотив весь потолок». Он согласился: «Да, крюк мощный», - и вдруг спросил тихо, почти шепотом: «Можно я у вас тут переночую?»
Сабина удивленно подняла брови: «Что случилось? Ты уже не боишься, что тебе пришьют фамилию Шпильрайн?» «Уже не боюсь – игра окончена. Меня на завтра вызвали в НКВД. К девяти утра».
Сабина удивилась еще больше: «Тебя? С какой стати?» «Об этом я узнаю завтра». «Хочешь, чтобы я пошла с тобой?» «Только этого мне не хватало! Меня вызывают как Шефтеля, а не как Шпильрайн». «Не беспокойся, я бы и не пошла: завтра у Евы заключительный концерт, - слава Богу, она ведь тоже Шефтель, а не Шпильрайн».
В комнате стало очень тихо, и я поняла, что мне пора убираться. Я осторожно сползла с дивана и выскользнула за дверь. В нашей комнате было не только тихо, но и пусто - мама Валя, как всегда в последнее время, опять задержалась на работе. Она объясняла, что берет теперь больше дежурств, чтобы заработать побольше денег - она теперь платила Сабине за занятия со мной. Сабина сначала очень отказывалась, а потом как-то вдруг согласилась - мама Валя сказала мне потихоньку, что наверно деньги за люстру начали подходить к концу. А Сабина сказала мне потихоньку, что у мамы Вали наверно есть еще какая-то серьезная причина приходить домой так поздно.
Назавтра, когда мы с Евой уходили в школу, Павел Наумович еще спал, а после школы я застала Сабину перед зеркалом – она наряжалась и подкрашивалась. Конечно, она не была расфуфырена как для продажи люстры, но все же сменила свои домашние одежки на приличное платье, красиво уложила волосы и подкрасила губы. Ева ушла с последних уроков и тоже принарядилась, и только я пошла с ними на концерт в своем обычном школьном платье.
Ознакомительная версия.
