— Как сыро, — обратился он к официанту. — Деревья… — Заговорив о погоде, он хотел немного укрепить свой клочок Англии; он хотел сказать, что если дождь зарядит надолго, то скоро все листья облетят. Ему хотелось озвучить свой клочок, оживить его чем-то вроде фотографии Аннет и картинок из «Улыбок экрана»; ему хотелось проводить здесь часы. Он будет здесь питаться, к нему привыкнут.
Официант не понял.
— Bitte, — сказал он, волнуясь. — Bitte. — Пришел метрдотель. — Bitte, — успокоил он, — Bitte. — Он ушел и вернулся с уборщицей. — Что вам угодно? — спросила та по-английски. Ему совершенно нечего было сказать, и, хотя перед ним стояла почти нетронутая кружка, пришлось заказать еще одну. Он видел, как в другом конце зала официанты судачат. Главное, что это официанты: с официантками куда проще отстоять свой английский клочок. За последние десять лет он объездил полсвета, и всегда получалось, что Англия рядом. Он работал в таких местах, где его предшественники уже освоили английский клочок — даже в восточных борделях женщины понимали английский язык. Всегда был клуб (покуда он оставался его членом), партия в бридж, неоготическая англиканская церковь. Сквозь чужое стекло он смотрел на чужой дождь и думал: Крог не даст работу. Завтра поеду обратно. И тут же улыбнулся, забыв обо всем на свете, потому что за стеклом, подняв воротник пальто, в промокшей шляпе стояла и смотрела ему в глаза Англия.
— Минти, — позвал он, поражая официантов. — Минти!
Вошел Минти, настороженным взглядом окинув столики. — Вообще-то я сюда не хожу, — сказал он. — Эти молодчики из миссии… мы не очень ладим. — Он сел, сунув шляпу под стул, наклонился и доверительно сообщил:
— Это посланник их науськивает. Я абсолютно уверен. Он меня терпеть не может.
— А что они делают?
— Смеются, — ответил Минти и взглянул на пивные кружки. — Кого-нибудь ждете?
— Нет, — ответил Энтони. — Хотите пива?
— Если позволите, — сказал Минти, — я бы выпил чашечку кофе. Я противник крепких напитков. Не из моральных соображений — просто они не для моего желудка. После операции, которую я перенес десять лет назад, точнее — почти десять лет назад. Двадцать первого августа будет как раз десять лет. В день Святой Жанны Франсуазы Шантальской, вдовицы. Я был между жизнью и смертью, — продолжал Минти, — целых пять дней. Я обязан своим избавлением святому Зефирину. Простите, я вам надоел. — Нет, нет, — заверил Энтони, — нисколько. Это очень интересно. У меня тоже была операция десять лет назад, и тоже в августе. — Глаз?
— Нет. Это… рана. Осколок. У меня был аппендицит. — У меня в том же районе, — сказал Минти. — Правда, аппендикс не стали удалять. Побоялись. Разрезали и сделали дренаж. — Дренаж?
— Именно. Вы не поверите, сколько они выкачали гноя. Кувшин, не меньше. — Он подул на кофе, который принес официант. — Приятно побеседовать с соотечественником. И такое совпадение — вы тоже были в пенатах. — В пенатах?
— В школе, — пояснил Минти, помешивая кофе, и, злобно прищурив ликующие глаза, продолжал:
— В чемпионах, небось, ходили, а? Старостой были? Энтони замялся.
— Нет, — сказал он.
— Погодите, а в каком, я забыл, пансионе…
Энтони взглянул на часы.
— Простите. Мне надо идти. Меня с утра ждут в «Кроге». — Я вас провожу, — сказал Минти. — Мне тоже в те края. Не спешите. Крог только что пришел в контору.
— Откуда вы знаете?
— Я звонил вахтеру. Такие вещи надо знать. А то получится как вчера.
— Неужели все, что он делает, идет в хронику? — Почти все, — ответил Минти. — А то, что он делает тайно, — это заголовки, экстренные выпуски, телеграммы в Англию. Я человек религиозный, — продолжал Минти, — мне приятно сознавать, что Крог — ведь он богатейший в мире человек, диктатор рынка, кредитор правительственных кабинетов, всесильный маг, превращающий наши деньги, колоссальные миллионы в дешевую массовую продукцию «Крога», — приятно знать, что этот самый Крог такой же человек, как все, что Минти за ним все видит, все замечает, а то и подложит ему на стул канцелярскую кнопку (вы Коллинза-то, историка, помните?). Это для меня как вечерняя молитва, Фаррант, как vox humana. «И возвысит униженного и смиренного духом». Партридж, бывало, любил… вы, конечно, знаете, о ком я…
— Партридж?
— Старший капеллан. Он всего год-два назад ушел на покой. Очень странно, что вы не помните Партриджа.
— Просто я задумался, — сказал Энтони. — Дождь прошел. Я должен попасть в компанию, пока он снова не зарядил. Я без пальто.
Он шел быстрым шагом, но Минти не отставал, Минти, в сущности, вел его: в нужную минуту брал под руку, в нужный момент останавливал, в нужном месте переводил через улицу. В продолжение всего пути он рассуждал о функции священнической рясы. Про Харроу он вспомнил только перед воротами «Крога».
— Я хочу организовать обед выпускников Харроу, — сказал он. — Вы, конечно, возьмете билет, а кроме того я поручу вам посланника. Посланник не любит Минти, и если бы Минти был сквернословом… — он епископским жестом воздел руку с пожелтевшими пальцами. — Святой Кнут! Энтони оглянулся — Англия мыкалась у порога, наблюдая за ним через кованый орнамент ворот, выставив по обе стороны тонкого железного прута налившиеся кровью глаза. Он догадался про Харроу, понял Энтони, и хочет, чтобы я сознался; боже мой, содрогнулся он, уходя от пристального взгляда Минти, вот так статуя, фонтан, с позволения сказать; странные вкусы в «Кросе»; таким кошмарам место только на Минсинг-лейн; что у них — камень вместо сердца? Ступив за вахтером в стеклянный лифт, он со знакомым неудобством ощутил свое положение просителя и забыл о Минти. Больше всего на свете он не любил просить работу, а получалось, что он только этим и занимался. В нем закипало раздражение против Крога: откажет — плохо, возьмет — тоже плохо. Если он меня возьмет, то ради Кейт, из милости. А есть у него право на милосердие? Про меня хотя бы не скажешь, что я каменный. Внизу наконец изгладился фонтан, его сырая масса растеклась по серой поверхности бассейна, и Энтони с гордостью подумал: «Я не истукан какой-нибудь, а живой человек. Пусть у меня есть слабости — это человеческие слабости. Выпью лишнего, новую девушку встречу — что тут особенного? Человеческая природа, человеческое мне не чуждо», — и, расправив плечи, он вышел из лифта. На площадке его поджидала Кейт, Кейт приветливо улыбалась, тянулась обнять его, наплевав на лифтера и на то, что мимо семенит служащий с папкой бумаг, и горделивое «я не истукан какой-нибудь» звучало слабее, тише, растворяясь в чувстве благодарности, словно в глубину улицы уходили музыканты и на смену им подходила другая группа, трубившая громко и волнующе: молодчина Кейт, не подвела. — Явился наконец, — сказала Кейт.
— Дождь задержал. Пришлось прятаться.
— Зайдем на минутку ко мне.
Он пересек лестничную площадку, осматриваясь по сторонам: металлический стул, стеклянный стол, ваза с чайными розами; вдоль стен протянулись инкрустированные деревом морские карты, отмечавшие время суток во всех столицах мира, почтовые дни для каждой страны и где в данную минуту находится судно. В комнате Кейт те же металлические стулья и стеклянные столы, такие же чайные розы. Она повернулась к нему:
— У тебя есть работа, — и хлопнула в ладоши; она казалась помолодевшей на девять лет. — Это мне награда за труды. — Она смотрела с таким преданным обожанием, что ему стало не по себе от ее неразумной кровной привязанности. — Энтони, как хорошо, что теперь ты будешь рядом.
Он постарался разделить ее восторг:
— Да, Хорошо, я тоже подумал. — Конечно, приятно, что она так радуется, его переполняла благодарность, но эти чувства далеки от любви. Разве любят из благодарности? Или эта духовная принудиловка — чтение чужих мыслей, чувство чужой боли: разве у других близнецов этого нет? Любовь это когда легко, радостно, это Аннет, Мод. — Так что он мне поручает, Кейт? — Не знаю. Только, пожалуйста, не настраивайся против. Это настоящая работа, не подачка. Ты ему в самом деле нужен. — А если работа не по мне?
— Да нет, тебе понравится, я уверена. Попробуй, во всяком случае. Мне плохо здесь без тебя. А так мы будем все время рядом, будем вместе отдыхать, развлекаться.
— Очень мило, — улыбнулся Энтони, — а когда я буду работать? Кстати, ты хоть представляешь, где это будет происходить? Где-нибудь на заводе? Это бы ничего, я всегда интересовался техникой. Помнишь, как я наладил старый автомобиль и на Брайтон-роуд выжимал двадцать миль? Но, скорее всего, это будет что-нибудь бухгалтерское — тут, в основном, вся моя практика. — И хватит разлук: ты в Китае — я в Лондоне, ты в Индии — я в Стокгольме.
— Теперь наглядимся друг на друга. Еще надоем тебе.
— Этого никогда не будет.
— Такая идиллия была у нас только в раннем детстве, до школы. А на каникулах не успеешь оглянуться, как все кончалось. — Я этого ужасно боюсь.
