Пригнув голову, чтобы не удариться о свисавшие с потолка крюки, он пошарил рукой сначала по боковым полкам, потом дотянулся до верхней — проверял, не оставил ли здесь мясник какого-нибудь инструмента. Он сунул руку поглубже и замер: лишь минуту спустя понял, что дальше рука не лезет: пальцы застряли в какой-то осклизлой костистой пещере; его передернуло — ощущение было такое, будто он попал пальцем в розетку, но это оказалось отверстие в свиной голове — там, где раньше был глаз. Он шагнул назад и наступил на что-то, подумал, что это кот, но на ощупь понял, что это мешок, набитый требухой. Он отшвырнул его в сторону, пошатнулся и уткнулся лицом в липкую от крови баранью тушу. Кусая от досады руки, он уселся на посыпанный опилками пол.
Но страх оказался сильнее отвращения. Он пробовал придумать, что делать дальше, но в голову ничего не шло, и он только прикидывал, сколько сейчас времени и доживет ли он до утра, когда отец спустится вниз открыть лавку. Он слышал про людей, которым удалось выжить, — они согревали себя руками и ходили взад-вперед, пока не подоспевала помощь, он попробовал, но устал от этого еще больше, его стало клонить в сон, и он, зная, что делать этого не следует, все-таки снова сел. Он бы расплакался, но слезы вмерзали в глаза, и он подумал, отстраненно, как будто не о себе, а нет ли способа умереть побыстрее. Ледник уже наполнился белым туманом, и издалека, из дымки двинулась ему навстречу черная крылатая лошадь. Вот оно, подумал он и встал, чтобы ее оседлать, но нога соскользнула со стремени, он упал, врезавшись головой в дверь, и она распахнулась.
Утром он проснулся, голова раскалывалась, он бы так не вставал, но ужасно хотелось есть, поэтому он оделся и спустился вниз. В кармане у него лежало шесть долларов — все его состояние; он собирался позавтракать, а потом выйти будто бы за газетой и уйти навсегда.
Мясник сидел в качалке и сонно гладил кошку. Ни он, ни Герм не сказали ни слова. На столе на тарелке лежало несколько ломтиков копченой грудинки, в картонной коробке — пара яиц, но он даже смотреть на них не мог. Он налил себе чашку кофе, съел булочку без масла.
В лавку зашла покупательница, мясник со вздохом поднялся и пошел ее обслуживать. Кошка спрыгнула с его колен и пошла следом. Они смотрелись как два брата. Герм отвернулся. Он видит их обоих в последний раз.
Он слышал, как женщина громко просит говяжьего филея и кусок свежей телячьей печени, посочнее и посвежее, для собак, и понял, что это миссис Гиббс, жена доктора, с которой все лавочники носятся как с японской императрицей и только что задницу ей не лижут, а отец усердствует больше других и хочет, чтобы и он вел себя так же. Потом он услышал, как мясник пошел в ледник, и вздрогнул. Мясник вышел, отрезал что-то ножом, и Герм снова вздрогнул. Дама что-то громко вещала, мясник поддакивал ей, но наконец обслужил ее. Дверь за ней закрылась, и в лавке снова стало тихо. Мясник вернулся, сел в кресло, обмахиваясь соломенной шляпой, лицо у него раскраснелось, на лысине блестели капли пота. Каждый раз после ее посещения он полчаса приходил в себя.
Когда через несколько минут дверь в лавку снова открылась, вид у мясника был такой, словно сил подняться у него уже не будет, но, услышав зычный зов миссис Гиббс, он тут же вскочил на ноги.
— Иду! — хрипло крикнул он и поспешил в лавку.
Герм услышал, как она вопит, да так громко, что слов не разобрать. Он встал и подошел к двери.
Да, это была докторша — кто ж еще — толстуха в необъятной шляпе с мясистым лицом и жирным крупом, в норковой шубе.
— Кретин! Остолоп! — орала она на мясника. — Да ты даже мясо толком завернуть не умеешь. Из-за тебя у меня вся шуба в крови. Шуба погибла!
Бедный мясник пытался было извиниться, но раскаты ее голоса заглушали его слова. Он пытался извиниться жестами — всплескивал руками, закатывал глаза, махал соломенной шляпой, но она не унималась. Он шагнул к ней с чистой тряпочкой — хотел вытереть мех, но она грозным окриком его осадила. Дверь с грохотом захлопнулась. На прилавке стояла ее промокшая сумка. Герм понял, что отец опять хотел сэкономить на бумаге.
Он вернулся к столу. Прошло с полчаса, и в комнату зашел мясник. Он был смертельно бледен и походил на огородное пугало в соломенной шляпе. Он сел в качалку и замер. Кошка хотела было запрыгнуть ему на колени, но он ее не пустил и сидел, глядя куда-то во двор, в пустоту.
Герм тоже смотрел на двор. Он думал обо всех тех местах, где есть лошади и куда мог бы отправиться и он. Ему хотелось быть там, где лошадей много и где он смог бы ездить верхом на всех них.
Тем не менее он встал, снял с крюка заляпанный кровью фартук. Надел его, завязал тесемки. Узел оказался на том месте, где раньше был пояс галифе, но ему казалось, что они все еще на нем.
1953
Просить прощения
Пер. Л. Беспалова
Ранним утром — в городе в эту пору стояла изнурительная жара — полицейская машина, патрулировавшая Канал-стрит[18], притормозила у обочины, и один из полицейских — в машине их было двое — высунулся из окна и поманил пальцем старика в черном котелке, старик нес за спиной большую картонную коробку, привязанную бельевой веревкой к плечу, в руке — другую коробку, поменьше.
— Эй, ты!
Но разносчик, то ли не расслышав оклика, то ли пропустив его мимо ушей, шел себе и шел. Тогда полицейский, что помоложе, рванув дверь, выскочил из машины. Подошел к разносчику, ухватил за коробку и развернул легко, точно перышко. Разносчик ошеломленно вытаращил на него глаза. Это был согбенный ссохшийся старик. Его огромные глазищи загорелись, точно в них лампочки зажгли, полицейского даже оторопь взяла, правда, ненадолго.
— Ты что, глухой? — сказал он.
Разносчик зажевал губами, что позволяло предположить — так оно и есть, но после некоторой паузы возопил:
— Почему вы толкаетесь? — Сила его вопля снова огорошила полицейского.
— Ты почему не остановился, когда я тебя окликнул?
— А я знаю, что вы звали меня? Или вы назвали мое имя?
— Как тебя зовут?
Разносчик стиснул редкие желтые зубы.
— И где твоя лицензия?
— Что это такое — лицензия? Кто это такой?
— Ты эти шутки брось… лицензия на торговлю вразнос. Мы же видим, ты торгуешь вразнос.
Разносчик не отрицал этого.
— Что у тебя в большой коробке?
— Сто ватт.
— Сто чего?
— Лампочки.
— А в другой что?
— Шестьдесят ватт.
— Ты что, не знаешь: торговать вразнос без лицензии запрещается.
Разносчик молча озирался по сторонам, но на улице не было ни души, если не считать второго полицейского в машине, а он сидел, закрыв глаза: видать, недоспал и теперь наверстывал упущенное.
Полицейский, тот, что на тротуаре, открыл черную штрафную книгу:
— А ну, дедок, выкладывай, где живешь?
Разносчик изучал трещины на асфальте.
— Чего ты там, Лу, — позвал другой полицейский из машины. Он был постарше, хотя и не такой старый, как разносчик.
— Погоди, Уолтер, тут старикан фордыбачит.
Карандаш его вонзился в разносчика — он по-прежнему разглядывал асфальт, но тут прервал молчание и сказал, что у него нет денег на лицензию.
— А на лампочки есть? Не знаешь разве: если ты не платишь, что положено по закону, ты обкрадываешь город?
— …
— Что молчишь? Отвечай.
— Лу, может, хватит?
— Тебе, может, и хватит, а у меня этот козел заговорит.
Второй полицейский, не спеша, вылез из машины — дюжий, седоватый, багровое лицо его блестело от пота.
— Мистер, что бы тебе не ответить на его вопросы?
Разносчик, окоченев, смотрел в пространство между ними. К этому времени вокруг сгрудились любопытные, но Лу манием руки велел им разойтись.
— Ах так, подмогни-ка мне, Уолтер. Отвезем этого красавца в участок.
Уолтер недоуменно посмотрел на Лу, но тот сказал:
— Сопротивление при исполнении служебных обязанностей.
Схватил разносчика за руку и потянул за собой. Коробка с лампочками соскользнула с плеча разносчика, он упал на колени.
— Вейз мир[19].
Уолтер помог разносчику подняться, полицейские подсадили его в машину. Полицейский помоложе подтащил большую коробку к машине, открыл багажник и боком впихнул ее туда. Когда они отъехали, человек, стоявший у одного из магазинчиков, поднял вторую коробку и крикнул:
— Эй, другую-то забыли, — но полицейские не обернулись, а разносчик, похоже, не слышал.
* * *
Дорога в участок вела мимо Бруклинского моста.
— Слушай, Лу, — сказал Уолтер. — Сделай крюк, ладно? Поедем по мосту, остановимся у моего дома: у меня ноги взопрели, да и рубашку хочу переменить.
— Сначала доставим этого фрукта в участок.
Но Уолтер настаивал, уверял, что они в два счета управятся, и Лу хочешь не хочешь, а пришлось везти Уолтера домой. Пока ехали к Уолтеру — от моста до его дома было рукой подать, — оба не проронили ни слова; дом стоял на симпатичной тихой улочке трехэтажных кирпичных домиков, окаймленных по фасаду чуть отступя от обочины не так давно посаженными молодыми деревцами.
