— Спасибо, Кэти, — улыбается Арон. — Как молитва это очень симпатично. По существу, День Благодарения — единственный праздник, объединяющий всех американцев, ведь, кто бы к какой религии ни принадлежал, а покушать мы все любим.
— К тому же индейка для нас отнюдь не тотемное животное, — вставляет Дерек. — Ее умерщвление и употребление в пищу не представляют собой жертвоприношения. Никаких особых чувств по поводу индейки мы не испытываем, ни в каких легендах и мифах она не фигурирует.
— Нет, мы просто находим, что у ее мяса приятный вкус, — смеется Чарльз, — и впрыскиваем ей гормоны, чтобы он стал еще приятнее.
— Верно, — кивает Хэл. — Никак не скажешь, что индейка в глазах обитателей Соединенных Штатов Америки исполнена такого же значения, как агнец для иудеев или кошка для египтян.
— Ни даже как лягушка для французов, — вставляет Рэйчел не без лукавства.
— Может быть, она кое-что значит для индианок? — шутит Патриция.
— Слово оттуда и пошло, с Востока, — кивает Шон.
— Невероятно! — удивляется Бет.
— Именно, именно так! Оно происходит от цесарки, которую поставляли из тех краев.
— Откуда ты это взял? — интересуется Рэйчел.
— Из словаря.
— Я еще не кончила, — напоминает Кэти.
— Эй, прошу тишины! — гулко возглашает Леонид.
— Короче, милый Господи, я в этот вечер хотела сказать Тебе вот что… Ты… гм… благослови нас, если можешь. Благослови эту трапезу. Благослови дороги, что у нас впереди, и те, что за плечами. И, раз уж Ты здесь, благослови и все остальное.
— Прозит! — Леонид поднимает бокал.
— Amen, — заключает Патриция, и два или три голоса отзываются тихим послушным эхом:
— Amen.
С их стороны трогательно время от времени включать меня в свою компанию, хотя есть у них склонность творить меня по своему образу и подобию. Они, к примеру, полагают, будто я их люблю. Вот уж недоразумение! Что может значить любовь для такого всеведущего и всемогущего существа, как я? Любовь может возникнуть лишь у тех, кто страдает от поражений, утрат, обделенности, подвержен слабостям, близорук. Это кажется очевидным, бросается в глаза, но вот поди ж ты: в нужный момент такая мысль у меня даже и не забрезжила, я не подумал, что, стоит понаделать созданий, несовершенных телом и духом, и у них появится тенденция к сплочению. Ими овладеет неутолимая потребность в единении, глупая неистребимая надежда достичь полноты за счет друг друга. Способностью любить отмечены только человеческие существа (и некоторые животные, ими прирученные). Возможно, именно это и рождает у меня поразительную иллюзию, будто они наделены свободой суждения, словно между ними происходит независимый от меня обмен чем-то таким, что они именуют любовью… Я угадываю это в их глазах… в их телесных соприкосновениях… в бессвязном гомоне их речей… Даже если на самом деле речь идет о простой химической реакции, которую можно воспроизвести в лабораторных условиях, меня захватывает возможность наблюдать за ними, лелея волнующую догадку, что существует, по крайней мере, нечто, ускользнувшее от моего контроля.
* * *
Но вернемся к нашим баранам…
Дереку, совсем как Чарльзу, посчастливится: он не узрит моего прихода. Как он был бы потрясен, если бы узнал, что жить ему осталось всего пять лет!
Той весной он примчится на Манхэттен, чтобы навестить своих дочерей Марину и Анджелу, но особенно — внука Габриэля, во второй раз встречающего день своего рождения. Отец малыша, имеющий пятерых отпрысков от законной супруги, в Габриэле будет видеть лишь прискорбное недоразумение, постыдный секрет, существо едва ли не призрачное. Он станет уделять ему не больше двух или трех дней в месяц, но и тогда, опасаясь, что его разоблачат и опозорят, ни единого раза не поведет ни к парк, ни в зоосад. Деду же этот ребенок, напротив, будет казаться восьмым чудом света. Да, на своем Габриэле Дерек совершенно помешается, он станет его баловать, портить, и ему всегда будет мало. То ли оттого, что его собственный родитель Сидни с утра до вечера не показывался дома, все контролировал производство и продажу женской одежды по недорогой цене, то ли потому, что у самого Дерека не было сына, но любовь к внуку охватит его с такой силой, что он будет немного ее стесняться и пытаться скрыть изо всех сил, то есть совершенно безуспешно.
В тот вечер, проведя большую часть послеобеденного времени в поисках подарка ко дню рождения, он наконец в игрушечном ряду магазина «Маси» наткнется на Большую Птицу в натуральную величину (Анджела недавно рассказала ему, что Габриэль без ума от ее старых кассет с записями «Улицы Сезам»). Ярко-желтое плюшевое существо, без малого двухметровое, обойдется в целое состояние и с завидным упорством воспротивится всем попыткам его упаковать; Дерек, отнюдь неуверен, что Анджела придет в восторг, когда он втащит в ее тесную квартирку на Юнион-Сквер столь громоздкую штуковину… зато он знает, что Габриэль вытаращит глаза и завопит от радости, когда его телевизионный любимец появится перед ним собственной персоной.
Так, с душой, взбаламученной противоречивыми чувствами — смущением и нетерпением, опасениями и любовью, — он на 34-й улице спустится в метро на линию "Р". Он сочтет, что в этот час (пять пополудни) такое зрелище, как седовласый профессор философии, поспешающий по Бродвею с Большой Птицей на руках, заставит повернуться около полутора тысяч голов… между тем как число вышло бы значительно меньшим, если бы он принял в расчет, что все там будут двигаться, а не стоять на месте. Не надо бы ему придавать такое значение тому, что подумают люди. Он слишком долго жил в провинции. Забыл, что ньюйоркцы народ пресыщенный, они навидались чудачеств всех сортов, чванятся тем, что глазом не моргнут, покажи им хоть самое эффектное безумство.
И вот волею случая, как принято говорить (хоть я, разумеется, заранее спланировал все эти события, чтобы ввести их в мое произведение, и то, что близорукому людскому взору может представиться нелепой ошибкой, если отступить на должное расстояние, оказывается важными деталями, многое определяющими в существовании моей вселенной), так вот случаю будет угодно, чтобы в этот прекрасный весенний вечер в пятом вагоне поезда метро на линии «Р» вспыхнула перестрелка между двумя сутенерами-соперниками. Сначала они примутся целиться друг в друга, топчась возле Дерека, скача и увертываясь, а он, как и все остальные пассажиры, уткнется в «Нью-Йорк таймс», делая вид, будто ничего не происходит.
И случай (как говорится) устроит так, что сердце Дерека внезапно оборвет свое биение, оказавшись на траектории одной из пуль, посланных из револьвера Котяры № 1 в голову Котяры № 2 — пуэрториканца-полукровки, недомерка ростом не больше метра шестидесяти. «Нет!» «Черт подери!» «Боже милостивый!» «Нет, нет!» «Это невозможно!» «Йезус-Мария и Святой Иосиф!» Вот некоторые из криков ужаса, которые будут испускать пассажиры, когда поезд, взвыв тормозами, остановится на Юнион-Сквер, двери, отворяясь, скользнут в стороны и сутенеры нырнут в толпу часа пик, а Дерек останется, где был; и вот его душа уже порхает со мной по Млечному Пути, а горячая кровь, струясь из его сердца, пятнает алыми звездами мягкий желтый мех синтетической Большой Птицы.
Глава VIII. Они угощаются
Они откашливаются, передвигают чаши, миски, столовые приборы, улыбаются друг другу, наполняют бокалы — ужин начинается.
— Спасибо за благодарственную молитву, Кэти, — говорит Патриция. Пожалуй, надо снова начать ходить в церковь, думается ей. Мне всего этого не хватает — витражей, отбрасывающих на стены трепетные разноцветные блики, мерцающего пламени свечей, что пересказывают умершим наши помыслы, священных гимнов, которые распевают во все горло, легкого перекусона на ранней заре… а главное, грез, которым так хорошо предаваться во время проповеди! В конце концов, совсем не обязательно отходить от церкви, если ты и сомневаешься в том, что наверху есть Некто.
— Ах! — восклицает Хэл, вгрызаясь в нежное мясо, отрезанное от левого бедра индейки. — Прожарено бесподобно!
Он констатирует это с некоторым облегчением, ибо только что обзавелся зубным протезом (два искусственных зуба слева и один справа) и теперь опасается любой жесткой пищи. Хлоя и та не в курсе, что у мужа протез: ведь можно же снимать его, мыть и водворять на прежнее место, когда ее нет поблизости. С какой стати ей это демонстрировать? — говорит он себе, волей-неволей припомнив жуткий анекдот о стареющей чете: в один прекрасный вечер, ложась в постель, жена говорит: «О, дорогой, мы уже так давно не занимались любовью, а ведь когда-то, помнишь, ты был таким страстным, ты меня кусал, царапал…» — «Оставь меня в покое, — ворчит супруг, — я устал». — «Ну же, милый, — настаивает женщина, — давай, я тебя очень прошу…» — «Ладно, — муж тяжело вздыхает. — Так уж и быть, дай сюда мои зубы!»
