— Мсье Линэр, неужели у вас вши?
— Пьеретта! — снэпапельнула[103] Жинетта и сняла ногу с ноги.
— Пьеретта, — назидательно произнес Жак, — полагаю, что вам пора спать. Я отведу вас к вашей матери.
Вопрос Пьеретты несколько озадачил Линэра, но он не рассердился, поскольку чересчур ей симпатизировал, этой малышке.
Он обратился к Сердоболю:
— Можно было бы сделать целое состояние на хорошем средстве для выведения вшей, а вы вместо этого их разводите.
И он еще ближе придвинул свой стул к стулу Пьеретты, теперь их колени разделяло сантиметра три, не больше.
— Нет ничего позорного в том, что у тебя вши, — вызывающе заявила Пьеретта.
— Конечно же нет, — сказал Жак.
— У меня они были в школе, — сказала Жинетта. — Мне их вывели какой-то черной пастой, которая заляпала всю подушку.
— В армии, — сказал Жак, — у некоторых моих сослуживцев они тоже были.
— Кстати, — сказал Линэр, обращаясь в особенности к Пьеретте, — кстати, — сказал Линэр, облизывая губы, — кстати, существуют не только вши на голове, об этом, малышка, следует знать, существуют еще и вши на теле, на некоторых органах тела, на некоторых особенных, очень особенных органах.
— На каких органах? — вежливо спросила Пьеретта, которую эта тема не особенно интересовала.
— Ладно, ладно, мсье Линэр, — сказал Жак, — только без фривольностей.
— Фтириус пубис[104], — начал Линэр.
Жинетта встала.
— Да, — сказал Жак, — вот именно. Уже пора домой.
Пьеретта повиновалась. Линэр последовал за выходящими, предлагая им остаться еще, но в конце концов его покинули с благодарностями, обещаниями вновь свидеться и пожеланиями спокойной ночи.
— Я вас провожу, — сказал Жак девочкам. — Видите, ничего особенного не произошло.
— До чего же гадкий старик, — сказала Пьеретта.
— В общем-то он вел себя прилично, — сказала Жинетта.
— Но я был рядом, — сказал Жак.
Они еще раз втроем прокомментировали вечер. Затем замолчали. Город спал под звездами. Город был невелик, и вскоре они очутились у дверей мадам Этьен. Шепотом пожелали друг другу спокойной ночи.
— Вы пойдете в Концертный зал в субботу? — спросила у Жака Жинетта.
— На эту мюзик-холльную труппу? Все эти гастролирующие спектакли обычно оказываются дрянными: один маскарад.
— Будет конкурс на лучшего исполнителя, — сказала Жинетта.
— Ну и пусть.
Он обнял девочек и прижал к себе. Целомудренно поцеловал в лоб:
— Спокойной ночи, ангелочки.
— Мсье Жак, вы должны мне дать свою фотографию, — сказала Пьеретта. — Я ее приколю. Над кроватью.
Труппа «Провинс’Фолли»[105] прибыла в субботу после полудня. Когда происходило это событие, Жак был на вокзале. Он контролировал отправку нескольких квинталов[106] смеси «Margaritaz ante Porkos»[107] в соседний район. Вот в клубах пара остановился прибывший из большого города поезд, и из вагонов начали выходить люди с чемоданами и пакетами. Из купейного вагона второго класса на перрон выплеснулся высокий и хлипкий тип в никерзах[108], на него вывалилась целая лавина саквояжей, а за ним вытянулась вереница персонажей, в которых Жак угадал актеров «Провинс’Фолли». Наконец появилась пара шелковых чулок невероятной тонкости и облаченное в них создание. Которое, посудил Жак, могло быть только звездой. Ее звали Рожана Понтез, если верить расклеенным на городских стенах афишам, которые рассказывали о ней много хорошего и представляли ее реалистической певицей. Она сразу же поразила Жака, но не соизволила уделить ему внимания. Группа собралась, их было около дюжины. Викторен, шофер автобуса от гостиницы «Золотой Лев», наконец-то их нашел и помог перенести багаж. Оставались еще сундуки в багажном вагоне. Нужно было подождать. Жак предложил свои услуги; на вокзал он приехал на машине Бапоно, поэтому мог подвезти в город пятерых-шестерых человек. Предложение приняли; с ним поехала, разумеется, звезда, две другие женщины, высокий спрутообразный тип и пухлый весельчак.
— Позвольте мне угостить вас бокалом вина в «Золотом Льве», — сказал Жак.
— Отказываться не будем, — сказал весельчак.
— Что здесь за местечко? — спросил высокий спрутообразный тип.
— Славный городишко, — сказал Жак. — Здесь спектакли любят.
— Думаете, пройдет успешно?
— Вас ждут с нетерпением. Должен вам признаться, что объявление конкурса очень воодушевило местные молодые театральные таланты.
— Они здесь есть? — спросил весельчак.
— Несколько человек. Я сам.
— Вы поете? — спросила одна из женщин.
— О нет.
— Танцуете? — спросил весельчак.
— Тоже нет. Я создал здесь маленькую театральную труппу, и вскоре мы будем играть «Мизантропа».
— Поздравляем! — закричали гастролеры.
— Значит, мы имеем дело с коллегой, — сказала женщина, которая сидела рядом с ним.
Звезда оставалась безмолвной, и Жак, сидя за рулем, не мог ее видеть.
— Вы — здешний? — спросила его соседка, грациозно скрывающая лет пятьдесят под сверкающей косметикой.
— Нет. Из Парижа. Точнее, из пригорода. Из Рюэйля, что близ Понтуаза.
— А, — сказала звезда. — Из Рюэйля.
— Вам знаком Рюэйль? — спросил Жак, прислушиваясь к детским отголоскам, звучащим в этом охрипшем, как водится у жанровой певицы, голосе.
Она ответила:
— Как и всем.
Жак обернулся, в эту минуту они проезжали перед источником городского освещения, и его лицо осветилось, после чего вновь ушло в тень, но теперь Рожана Понтез уже не могла не обратить на него хотя бы толики внимания. Жак вновь принял классическую позу внимательного шофера, но уже не мог не признать в себе зарождение страстной любви. Однако он довольно быстро заметил, что звезда была любовницей или, возможно, даже законной женой высокого спрутообразного типа, тоже певца, Робертиуса, но певца комического, а не реалистического. Весельчак-коротышка также подавал себя как комика, его звали Граксоном. Пятидесятилетняя женщина, мадам Фамадус, заведовала кассой, казной и счетами. Другая женщина танцевала на выбор французский канкан, качучу[109] и матчиш[110]. Остальная часть труппы подвалила уже ко второму кругу аперитива, за который снова заплатил Жак; так он смог познакомиться с двумя другими танцовщицами, монмартрским певцом Фамадусом, певицей с поставленным голосом и музыкантами. К сожалению, возлияния пришлось довольно быстро прекратить. Предстояло ужинать, осваивать зал, ставить декорации.
После торопливо поглощенного ужина Жак быстро смылся. Сюзанна не пожелала составить ему компанию; зная такие заведения, как «Европеец», «Бобино» и «Концерт Пакра»[111], она плевать хотела на «Провинс’Фолли». Несколько аборигенов слонялось по маленькой площади, поглядывая на Концертный зал и раздумывая, заходить туда или нет. Местные актеры-любители стояли маленькой плотной группой; отсутствовал Бютар, зато присутствовал Тино Саботье. Они громко разговаривали и подстрекали друг друга; они были возбуждены предстоящим конкурсом. Жак присоединился к ним. Тем временем вокруг них редкие горстки склеивались в набухающую толпу, которая принимала все более студенистый вид и начинала перетекать по направлению к входу, где мадам Фамадус уже устроилась с кассой. Они последовали за всеобщим движением и шумно расселись на двух рядах.
Как и следовало ожидать, представление было посредственным, исключение, и то лишь на худой конец, могла бы составить Рожана Понтез. Ее репертуар при абсолютном отсутствии испанистости не претендовал на оригинальность, музыканты не попадали в такт, ее котурны[112] казались несколько избитыми, но она убедительно воспевала судьбу моряков и легионеров, а также горести пригородной жизни. К тому же она была довольно красива, даже слишком красива для таких жалких декораций. Между двух песен, под аплодисменты, она улыбнулась в зал, и когда Сердоболь понял, что улыбка предназначалась ему, это его поразительно поразило. Отныне он уже не мог представить свою жизнь без нее.
Наконец наступило время конкурса. Тино Саботье опозорился, так же как и двое-трое других неудачников и неудачниц. Местная труппа решила себя не компрометировать: было понятно, что следует спасать репутацию. После триумфального концерта Жак бросил своих приятелей и улизнул к артистам, которые встретили его по-братски, поскольку предчувствовали угощение выпивкой, которое он не преминул предложить. Итак, все побрели во мраке в сторону кафе. Две танцовщицы уцепились за Жака, так как боялись подвернуть ногу на грязной мостовой; Жак вел дам под руку, но их нависающая близость его не интересовала. Из соседней группы до него иногда доносился голос Рожаны, которая спрашивала, хороша ли выручка, и ругалась «черт!», когда оступалась и едва удерживалась от падения на землю, обгаженную коровами.
