Пока мы ехали через поля, я старался вообще не думать о Спруилах. Все-таки сегодня суббота. Чудесный день для всех бедолаг, что вкалывают на поле. На нашей ферме по субботам работали только полдня, а потом отправлялись в город, где вместе с другими фермерами и их семьями ходили по лавкам и магазинам, закупая продукты и прочие необходимые вещи, болтались в толпе на Мэйн-стрит, ловили последние слухи и сплетни — словом, делали все, чтобы хоть на несколько часов забыть о тяжкой работе на хлопковом поле. Мексиканцы и люди с гор тоже ездили в город. Мужчины собирались там группами перед «Ти шопп» и перед нашим кооперативом, болтали, обсуждая урожай и рассказывая разные истории о прошлых наводнениях. Женщины набивались в лавку Попа и Перл, вроде как чтобы закупить всякой бакалеи, и застревали там навек. Детям же разрешалось до четырех часов дня болтаться по тротуарам Мэйн-стрит и прилегающих переулков, а потом начинался дневной сеанс в кинотеатре «Дикси».
Прицеп остановился, и мы попрыгали на землю, держа в руках свои мешки для хлопка. Я был еще полусонный и ни на что не обращал особого внимания. И тут кто-то сказал мне очень-очень ласковым голосом: «Доброе утро, Люк!» Оказалось, это Тэлли. Стояла рядом и улыбалась. Видимо, таким образом она хотела дать мне понять, что ей стыдно за вчерашнее.
Но я все-таки был из Чандлеров и вполне мог продемонстрировать характер и собственное отношение к случившемуся. Я повернулся к ней спиной и пошел прочь, упрямо повторяя про себя, что ненавижу всех этих Спруилов. Я набросился на первый ряд хлопчатника, как будто еще до ленча собирался убрать урожай со всех сорока акров. Однако уже через несколько минут я почувствовал усталость. Я просто затерялся среди бесконечных стеблей хлопка в предрассветном полумраке. И в ушах у меня по-прежнему звучал ее голос, а перед глазами все стояла ее улыбка.
В конце концов, она была всего на десять лет старше меня.
* * *
Субботнее мытье было тем ритуалом, который я больше всего ненавидел. Оно начиналось после ленча и проходило под жестким маминым контролем. Лохань, в которую я едва вмещался, использовалась потом всеми членами семьи. Обычно она хранилась на задней веранде, в дальнем ее углу, стыдливо прикрытая старой простыней.
Сначала мне надо было натаскать воды от насоса на заднюю веранду. Лохань я наполнял примерно на треть. Для этого нужно было восемь раз сходить с ведром к колодцу и обратно, так что я уже был вымотан к тому времени, когда начиналось само мытье. Потом я расстилал на полу веранды простыню и быстро-быстро раздевался догола. Вода в лохани была очень холодная.
С помощью куска мыла, купленного в магазине, и мочалки я начинал старательно оттирать с себя грязь, а также взбивать и мутить воду, чтобы маме не был виден мой срам, когда она придет руководить процессом. Сперва она пришла, чтобы забрать мое грязное белье, потом принесла чистое. Потом вплотную занялась моей шеей и ушами. Мочалка в ее руках тут же превратилась в настоящее орудие пытки. Она скребла мне кожу так, словно грязь, что я собрал на себя во время работы в поле, бросала ей прямой вызов. И в течение всего этого процесса она не уставала поражаться тому, сколько грязи я могу на себя собрать.
Когда шею уже начало драть, она атаковала мои волосы, как будто они были забиты вшами и комарами. Потом полила мне голову холодной водой из ведра, чтобы смыть мыло. Мои унижения завершились тем, что она наконец перестала скоблить мне руки и ноги, милостиво предоставив самому отмывать тело.
Когда я вылез из лохани, вода в ней была вся бурая и мутная — в ней плавала грязь, собранная за неделю в арканзасской дельте. Я вытащил пробку и стал смотреть, как она вытекает и уходит сквозь щели в полу веранды. А я пока что вытерся и влез в чистый комбинезон. Я ощущал себя чистым и свежим и еще фунтов на пять легче. И был готов ехать в город.
Паппи решил, что сделает только одну ездку в город. Это означало, что Бабка и мама будут сидеть рядом с ним впереди, а мы с отцом поедем сзади, в кузове, вместе со всеми десятью мексиканцами. Мексиканцев вовсе не волновала перспектива ехать в битком набитом кузове, но меня это здорово раздражало.
Когда мы отъезжали, я успел понаблюдать, как Спруилы вытаскивают из земли колья и отвязывают веревки, спешно освобождая от них свой старый грузовик, чтобы тоже ехать в город. Все были заняты делом, исключая Хэнка, который сидел в тени и что-то ел.
Чтобы пыль не взлетала из-под колес и не душила нас, сидящих в кузове, Паппи ехал по нашей грунтовой дороге со скоростью меньше пяти миль в час. Это, конечно, было очень мило с его стороны, но не очень-то помогало. Нам все равно было жарко и душно. Субботнее мытье было ритуалом в сельских районах Арканзаса, но вот в Мексике, по всей видимости, нет.
* * *
По субботам некоторые фермерские семьи приезжали в город к полудню. Паппи считал это грехом — проводить впустую столько времени, наслаждаясь субботним отдыхом, так что вовсе не спешил туда добраться. Зимой он не раз угрожал, что вообще перестанет ездить в город, кроме как по воскресеньям, в церковь. Мама рассказывала, что однажды он целый месяц вообще не вылезал с фермы, и это означало даже бойкот церкви, потому что проповедник его чем-то оскорбил. Чтобы оскорбить Паппи, многого не требовалось. Нам еще крупно повезло: многие издольщики вообще никогда не покидали свои фермы. У них не было денег на бакалею и не было машин, чтобы добраться до города. А еще были такие арендаторы вроде нас, да и владельцы земли тоже, кто ездил в город редко. Мистер Кловис Бекли из Карауэя, как уверяла Бабка, не был в городе четырнадцать лет. И церковь не посещал еще со времен до Первой мировой войны. Я сам слышал, как люди молились за его душу во время наших религиозных бдений.
Мне нравилось смотреть на поток машин и на заполненные народом тротуары. Здесь никогда не знаешь, с кем сейчас встретишься. Мне нравилось смотреть на мексиканцев, группами устроившихся под тенистыми деревьями, — они ели мороженое и громко приветствовали потоками испанских слов своих соотечественников с других ферм. Мне нравились эти толпы незнакомых людей с гор, которые скоро отсюда уедут. Паппи говорил мне однажды, что когда он был в Сент-Луисе — еще до Первой мировой, — то совершенно потерялся среди полумиллиона незнакомцев и чужаков, просто бродя по улицам.
Нет, уж со мной-то такого никогда не случится! Когда по улицам Сент-Луиса буду ходить я, меня все будут узнавать!
Вслед за мамой я вошел в лавку Попа и Перл Уотсон. Мужчины отправились в правление кооператива, потому что именно там собирались по субботам все фермеры. Я так и не мог понять, чем они там занимались, кроме разве что ворчания по поводу цен на хлопок и беспокойства относительно погоды.
Перл была занята у кассового аппарата.
— Здравствуй, миссис Уотсон, — сказал я, подойдя поближе. Лавка была битком набита мексиканцами и женщинами.
— Привет, Люк, — ответила она и подмигнула мне. — Как хлопок? — Все тот же вопрос, его задают все и всем.
— Сбор хороший, — сказал я таким тоном, будто сам собрал не меньше тонны.
Бабке и маме понадобился целый час, чтобы купить пять фунтов муки, два фунта сахару, два фунта кофе, бутылку уксуса, фунт столовой соли и два куска мыла. Все проходы в лавке были забиты женщинами, которым больше хотелось поздороваться и пообщаться, чем что-то купить. Они говорили о своих огородах, о погоде, о церкви, в которую пойдут завтра, о том, у кого уж точно будет ребенок, а у кого — возможно. Они болтали о чьих-то похоронах, о религиозных собраниях, о предстоящих свадьбах.
И ни слова о «Кардиналз».
Моей единственной обязанностью во время поездок в город было относить купленную бакалею в пикап. После этого я был свободен и мог шляться по Мэйн-стрит и окрестным переулкам без всякого надзора. И я лениво двинулся в северный конец Блэк-Оука, мимо кооператива, мимо аптеки, скобяной лавки и «Ти шопп». Там и сям на тротуаре стояли группы людей — сплетничали, не собираясь никуда двигаться. Телефонов тогда было мало, да и телевизоров во всем нашем графстве насчитывалось всего несколько штук. Так что суббота была предназначена для обмена новостями и прочей информацией.
Я увидел своего приятеля Деуэйна Пинтера в тот момент, когда он пытался убедить свою мать позволить ему немного погулять. Деуэйн был на год меня старше, но все еще учился во втором классе. Его отец разрешал ему водить трактор возле фермы, и это здорово повышало его статус среди всех второклассников школы Блэк-Оука. Пинтеры были баптистами и болельщиками «Кардиналз», но Паппи по какой-то непонятной причине все равно их недолюбливал.
— Добрый день, Люк, — сказала мне миссис Пинтер.
— Здрассте, миссис Пинтер.
— А мама твоя где? — спросила она, глядя за мою спину.
— Думаю, она еще в аптеке. Точно не знаю.
