Ознакомительная версия.
У любой истории должен быть эпилог — вот только в жизни так получается не всегда.
Но здесь эпилог есть.
Я знал, что не надо возвращаться в места, где твоя жизнь была полна событий. Это уже будут не те места. Я ездил по всей Азии и избегал Филиппин. Но… через двадцать с лишним лет все-таки не уберегся.
Магазинный центр Макати сегодня — гроздь громадных, тесно стоящих небоскребов. Дикие автомобильные пробки на Айяле рядом с ним стали еще страшнее. На перекрестке, примерно там, где лежал мальчик, сейчас длинная крыша станции наземного метро, оно идет над ЭДСА, по бывшей разделительной полосе, под бывшим моим окном. Дасмариньяс все та же. Как и мой… бывший мой дом, куда меня уже никто не впустит, даже если охранники помнили бы мое лицо. Он на месте.
Деревья под моим балконом стали выше, они уже почти касаются его ветвями. Что ж, это просто отлично.
И зачем-то на пути обратно, к отелю — он был на набережной, на Рохасе, — я просто захотел посмотреть: а не снесли ли…
Трудно объяснить, зачем я это сделал. Кажется, хотелось передохнуть и выпить кока-колы.
Нет, в Маниле снесут что угодно, только не мотели. Без грехов плоти здесь жизни нет и не будет.
Бассейн тоже был на месте, в дальнем конце его на шезлонгах молча кушали пиво мощные дядьки с суровыми лицами — без дам. Позади их шезлонгов пробрался филиппинец с закутанной головой, аккуратно поднял шест с садовыми ножницами на конце, перекусил длинную подсохшую пальмовую ветку, она упала на бетонные плиты с глухим стуком.
— А-га-а! Вы посмотрите — писатель пришел! Боже ты мой, и как всегда с сумкой на плече! Слу-ушай, ты ее хоть ночью снимаешь?
Этого не может быть — или же здесь квартал призраков, подумал я, глядя на нее — не очень худую, в темных очках, в шляпке с широкими загнутыми полями. Но это была она. Или ее дух, витающий с тех пор над местом любви. Бывают ли у духов два заячьих зуба со щелкой между ними?
— Ты что тут… А-а-а, я поняла. Так ты и вправду нас там тогда засек. Да-да, ты вроде бы отражался в стекле, вон там. Кто бы возражал, если бы взял и подошел… Да не волнуйся, я знаю, что не ты на нас писал доносы. Мы знаем, кто. Нам потом рассказали. А ты — наш герой. Пива? Кока-колы? Ага, Джун, — колу мистеру… Конечно, герой. Ты зачем в своей газетке вранье написал, что тут все было заблокировано? Думаешь, помогло бы? Все равно бы выгнали. Каа-азлы. Джун, позови хозяина сюда срочно!
Я оказался на шезлонге, она, в длинной юбке, скрывавшей толстые ноги, высилась надо мной. Надо было встать, но я не мог.
— Ты только хуже себе сделал. Там же всем ордена за мужество раздали, помнишь? А нам — хрен, и тебе — хрен. Чтобы не прорывался из осады всем назло. И нас бы не выгораживал. Представляешь, вот сейчас был бы у тебя на этой рубашонке орден. Или на заднем кармане штанов. Джун, ну где хозяин?
А дальше была вот такая история: мотель теперь их.
Они его купили. То есть взяли в аренду на девяносто девять лет или что-то в этом духе, на Филиппинах с этим сложно. Создали компанию в Гонконге, потом ее филиппинский филиал — и вот вам. Тут отдыхают морячки, шесть заходов в год — и уже бассейнчик окупается, морячки наши, из Владика. Я же девушка приморская, не знал?
Она тогда, в девяностом году, увезла Кирилла в свой Владивосток. А там человек с опытом работы в соседних странах оказался нужен. Далее же началось все с сигарет. Отвратительных, стомиллиметровых илоканских, северных, сигарет из обрезков сигарного табака, которыми и в Маниле-то брезговали. Но цена пачки — уже на улице, у мальчиков — была пять центов. А некоторые еще и с ментолом.
Не все было просто, за сбыт на дальневосточно-сибирских просторах тогда с филиппинскими боролись столь же отвратительные китайские сигареты, а победили все равно американцы, но это было уже потом. А первый контейнер дал им с Кириллом комиссионные в три тысячи долларов, громадные по той поре деньги, которые вдобавок они оставили в Маниле. Потом была еще пара контейнеров, и еще десяток, а сейчас вот — среди прочего — прием морячков, вон они сидят, наши ребята, пьют пиво, девочек потом позовем.
— Ты только не уходи, вся кока-кола твоя, и орешки, и девочки, сейчас он последние указания даст и выползет. Да вот же он! Кирилл, шевели ногами — посмотри, кто приехал!
В темном проеме возник… Конечно, худым Кирилл Фокин, идеальный дипломат, не был никогда, но тут… Особенно если смотреть на него в профиль, когда он дает указания тому самому Антонио, прежде чем повернуться в нашу сторону. Дверной проем был занят целиком.
Честное слово, под локтем у Кирилла была папка с бумагами.
И вот здесь, собственно говоря, остается лишь поставить точку.
«Город джиннов» — так называется книга, ждущая своего часа на верхней полке одного из моих книжных шкафов. Это — о Дели, о пыльном Дели написал свою книгу Уильям Дальримпл.
Джинны возникают из вихрящихся воронок на знойных дорогах, искривленной прозрачно-бежевой тенью нависая над ними. И если раньше, на верблюде или коне, тебе было не уйти от выросшего на пути призрака, то сегодня на тяжелом «мерседесе» ты пронесешься сквозь завивающуюся пыль, даже не заметив, что сделал.
Джинн со злобным вздохом обрушится обратно на асфальт, развеется в тонкий прах. В делийскую пыль, невесомую, бурого оттенка, висящую в воздухе вместо дымки.
А еще на той же полке, покрытые уже другой, московской пылью, ждут «Камни империи — здания раджа» Яна Морриса и Саймона Уинчестера. И две биографии лорда Керзона, вице-короля Индии, человека, построившего крепостную стену вокруг Тадж-Махала и этим спасшего мавзолей от превращения в руины. Одну биографию написал Дурга Дас, вторую Найян Горадия. Есть там, на моей полке, «Последние дни раджа» Тревора Ройла, «Калькутта» Кришны Дутты и позорная «Страсть — Индия» Хавьера Моро, про белых женщин в гаремах махарадж. Все эти книги я боюсь трогать.
Они лежат, эти книги, и ждут, посмеиваясь над моим страхом. Но Индия и вправду пугает. Она страшна тем, что если попытаешься понять ее всерьез, если уйдешь с головой в эти книги, то…
То вынырнешь где-нибудь у стен Красного Форта, на асфальте, красном от плевков бетеля, среди тысяч почерневших жилистых ног и колес ручных тачек, пытающихся не наехать на цветную россыпь товара, разложенного на холстах, и так во всю длину Чанди-Чаук. И ты не встанешь, ты останешься там навсегда. Потому что эту страну трудно полюбить, зато разлюбить потом невозможно, как ни старайся.
Я летел в этот раз в Дели, пытаясь вспомнить всех, кто подвел меня вплотную к ужасу любви и оставил, с книгами на полке, решать.
Их было много, светлолицых и темнолицых. Но один был первым, просто потому, что это он встречал меня у выхода из еще того, старого, чудовищного по хаотичности терминала в аэропорту Индиры Ганди.
То есть вообще-то в тот, самый первый раз, лет десять назад, встречали меня другие — соотечественники; кажется, их было двое. Но дальше они призывно подняли руки над головой, поискали глазами — секунды три, облегченно вздохнули: вон он, перехватил их взгляд. И открывает кожаный зев черного «мерседеса», а потом приветствует меня двумя сложенными у бровей ладонями.
Дальше он, запомнивший уже мое лицо, встречал меня в аэропорту, раз за разом, один. Я видел его — длинного, возвышавшегося над любой толпой, худого до ломкости в талии. Волнистые, начинающие седеть волосы. Умные посверкивающие глаза. Я подхожу к нему и «мерседесу» и с облегчением говорю:
— Давно не виделись, Гурнам.
Гурнам и его вечный, неумирающий представительский «мерседес» были неотъемлемой собственностью делийского офиса «Пушкинского дома». Не так много на земле стран, где знают, кто такой Пушкин. Но Индия — особый случай. Вот и в этот раз я заранее знал, что среди прочих пунктов в моем расписании наверняка будет встреча с местными школьниками у памятника Пушкину на одном из острых углов построенного британцами Нового Дели, громадного парка с двухэтажными особняками. Пушкин, рослый, с заложенными за спину руками, выплывает из зелени старинных деревьев. В Дели он не смотрит на толпу с грустью сверху вниз, там его взгляд устремлен к кронам и бледному небу в пыльной дымке.
«Пушкинский дом» — контора далеко не худшая, особенно с учетом того, что именно «пушкинцы» неоднократно отправляли меня в ту самую Индию, читать лекции — в Дели, Бомбей (его теперь надо называть Мумбаем), Бангалор — и попутно устраивали поездки по прочим хорошим городам безо всяких лекций.
В ключевых странах — а когда-то чуть не по всему миру — еще есть офисы обществ дружбы, но это довольно своеобразные учреждения. Туда ходят старые друзья СССР, надо же им куда-то ходить. Нынешние специалисты по дружбе мужественно взяли на себя задачу по их изоляции. Ведь нет хуже друзей, чем те, что со всей страстью желают вернуться в прежнюю дружбу, в дорогое им советское время, к борьбе за мир и прогресс. Они отпугивают новые поколения, которые хотят дружить не с умершим СССР, а с сегодняшней Россией, а еще с Японией, Америкой, Ираном — всем миром. Старикам от этого грустно.
Ознакомительная версия.
