А между тем это был он, она была в этом уверена. В Хаддане не могло быть двух светловолосых, стриженых ежиком голов, и двух таких шей.
У нее в ушах раздавались удары металла по металлу: сидя по-турецки перед своими лавками, ремесленники чеканили медь. Звон наполнял голову и вызывал панику.
Но не было никакой причины так волноваться. Никакой.
Если бы хадданские власти решили убрать ее как неудобного свидетеля, они бы не выбрали убийцу-европейца. И уж конечно не выбрали бы одного из тех людей, что спасли ее и Массимо…
Она выпила чашку кофе в одной из лавок и устроила себе суд совести. Стефани, девочка моя, почему ты всегда упряма как мул? Брось все, садись на первый же самолет, возвращайся в свой милый пентхауз на Манхеттене, к Живанши, Унгаро, Сен-Лорану, Ланвен… в свой мир.
Как говорила одна из ее приятельниц, еще более закаленная, чем она: «Какого черта тебе это надо». Но был еще и Толстой, написавший: «Мир — ответственность каждого». Да и вообще, черт подери. Дело было даже не в этом. Это не было вопросом морали, справедливости, человеческого достоинства, идеализма.
Это был ее долг как женщины. Воспоминание о восхитительной стюардессе в изумрудном сари, ее нежном теле, которое засунули в кресло, и ее руках, что тянулись к лежавшей у ног голове… Да, это был долг женской солидарности.
Кто-то заплатит за это.
Стефани без особого труда нашла в квартале ювелиров лавку господина Алави. Она была больше остальных и, по всей видимости, куда более процветающей. Внутри никого не оказалось. Она пересекла помещение и вышла в облицованный плитами двор; посередине него безмятежно журчал фонтанчик, казалось, проговаривая одну за другой суры Корана.
Тяжелая дверь резного дерева, что вела в жилые комнаты, была открыта, Стефани переступила порог и погрузилась в сумрак. Несколько мгновений она наслаждалась прохладой, затем услышала позади себя шорох и обернулась: сквозь занавеску из рафии на нее смотрело очень бледное лицо с черными глазами. Стефани тут же узнала это лицо. Она видела его на одном из снимков, которые господин Алави, «шелк, серебро, золото, драгоценности», показывал ей в холле гостиницы. Это была его жена.
Она была в черном и без чадры. Волосы были убраны назад. Внезапно, при виде этой трагической фигуры и этих черных одежд, Стефани покинула Восток и оказалась в Греции.
— Простите, я ищу господина Алави.
— Да.
— Это ведь его магазин? Он дал мне свою визитку.
— Да.
— Вы говорите по-английски?
Молчание. Голова женщины дрожала, как будто была готова упасть. Стефани вдруг осознала: у нее, видимо, еще очень долго будут проблемы с головами.
Слева раздались шаркающие шаги, и она увидела тучного старика, выходящего из просторной темной комнаты, в которой угадывались очертания мозаик, ковров и растений.
На первый взгляд ему можно было дать лет сто двадцать, но, рассмотрев его поближе, она поняла, что не годы, а горе придавали ему столь дряхлый вид.
— Мой сын умер. Что вам от него нужно? Он умер…
Женщина не двигалась с места, а голова ее дрожала все сильнее и сильнее. Спиной она прислонилась к стене, облицованной белой фаянсовой плиткой.
— Знаю. Излишне говорить, как я вам сочувствую, это прозвучит слишком банально… Я познакомилась с вашим мужем перед вылетом. Я была вместе с ним в том самолете. Я знаю всё.
Снова молчание. Ничего, если не считать журчания фонтана во дворе. Такого безмятежного…
— Я знаю, что вы чувствуете. Я хочу вам помочь… Речь идет о преступлении, о зверском убийстве. Это дело пытаются замять. Я свидетель. Я все видела. Это не было обычной авиакатастрофой… Это была спланированная резня.
— Здравствуйте, — произнес старик.
Поначалу она сочла его слова бессмыслицей, а потом поняла, что он хотел сказать «до свидания».
— Пожалуйста, не бойтесь. Вы можете мне доверять. Нужно, чтобы виновные были наказаны…
— Почему вы не уходите? — высоким, почти пронзительным голосом простонала вдруг женщина на хорошем английском. — Уходите! Нам хватило несчастий. Мой муж умер. Он погиб в авиакатастрофе. На то была воля божья…
— Вот уж нет. Это была воля банды убийц, нанятых вашим правительством, которое хочет…
Старик воздел руки.
— Нельзя говорить о политике в доме, погруженном в траур. Уходите. Вы вестница несчастий.
— Они вам отдали… — Она сглотнула слюну, — тело?
Тяжелая грудь женщины учащенно приподнималась. Стефани поняла, что она вот-вот разразится истерическими рыданиями…
— Я похоронил сына прошлой ночью, — произнес старик. — Теперь он покоится в мире. Да будет его путь к Аллаху быстрым и легким…
Стефани раскрыла рот, а затем закрыла. Невозможно, черт побери, допытываться у убитых горем людей: «А его голову вам вернули?»
Ее глаза наполнились слезами. Она и сама не знала, были ли то слезы жалости или обиды.
— Ну, что же. Я понимаю… Вам и дальше жить в этой стране. Мне очень жаль. До свидания.
Стефани повернулась к ним спиной и, плача, бросилась прочь. Она пока не полностью взяла себя в руки, но никогда еще не чувствовала такой уверенности в себе и такой целеустремленности.
Быстрым и решительным шагом она двинулась обратно в гостиницу, как будто точно знала, что ей делать.
Из небольшого кафе в квартале золотых и серебряных дел мастеров с заезженной пластинки неслось арабское пение, вступая в заведомо проигранный бой с молотками ремесленников. За столиками несколько повелителей пустыни, вероятно, простые погонщики верблюдов, курили наргиле,[38] сохраняя ту неподвижность, что несет на себе отпечаток спокойного безразличия к течению времени, обусловленного, вероятно, простым отсутствием часовой промышленности. Некоторые играли в шашки, другие жевали кат, ожидая конца дней. В воздухе витал запах мяты и эвкалипта.
Стефани села за столик, заказала кофе, вынула из сумочки блокнот и принялась писать письмо в «Нью-Йорк таймс».
Руссо прибыл в Багдад с целью купить десять тонн фиников. Это была десятая партия фиников, которую ЦРУ покупало в Багдаде, и в бюджетном отделе явно скрипели зубами. Но нужно было поддерживать деловую репутацию своего агента в Ираке и давать продавцам фиников возможность встречаться с ним, не оказавшись потом в тюрьме с ярлыком «пособник американского империализма».
После повешения «сионистских агентов» и начала массовых поставок оружия из СССР отношения между баасистским правительством и Вашингтоном полностью прекратились. У Руссо был безупречный итальянский паспорт, а его дорожная сумка, дотошнейшим образом осмотренная на таможне, содержала шестимесячную переписку с лучшими производителями сушеных фиников, инжира, изюма и кураги из Багдада, Дамаска и Алжира. Он целую неделю изучал арабский рынок сушеных фруктов.
То здесь, то там на улицах еще стояли танки, но семнадцатый за двадцать лет государственный переворот провалился. Эта последняя попытка явно была поспешной импровизацией. Начальник службы госбезопасности пригласил на обед своих друзей: министра внутренних дел и министра обороны; после десерта он убил первого и тяжело ранил второго. Затем, при поддержке сил безопасности, он попытался захватить правительственный дворец и радиостанцию, но армия осталась верна баасистской партии, и через два часа все было кончено. Полковник Каззар попытался бежать в Иран, но был схвачен в нескольких километрах от границы. Недавно он был казнен вместе с остальными двадцатью семью заговорщиками. Эта цифра не была окончательной, так как, согласно официальному коммюнике, «следствие продолжается». В результате этого инцидента напряженность между Ираком и Ираном возросла еще больше.
Руссо ехал по Багдаду на белом «рено» в обществе человека, встретившего его у трапа самолета. У водителя было удлиненное энергичное лицо в стиле «ветер с моря, солнце и брызги», седеющие волосы, которые, наверное, вились бы, если бы им это позволили, но их порывы коротко подрезались. Внушительная прямая трубка прекрасно сочеталась с профилем первопроходца. Он держал руль как человек, который еще испытывает удовольствие от вождения.
— Еще бы чуть-чуть, и все бы получилось, — сказал англичанин. — Если бы самолет премьер-министра не задержался на несколько часов… В аэропорту ему была организована достойная встреча, но когда встречающие увидели, что он не прилетел, то запаниковали и дали деру. Выгори это дельце, здесь многое бы изменилось… да и в других местах.
В его голосе, как с интересом отметил Руссо, была тень сожаления.
Руссо получил приказ вылететь в Багдад, чтобы собрать последние сведения о торговле оружием во всем регионе Персидского залива — каковой здесь полагалось называть Арабским заливом. Страны Ближнего Востока за пять лет израсходовали более десяти миллиардов долларов на закупку оружия, а их заказы на последующие пять лет оценивались в пятнадцать миллиардов. Значительная часть этого оборота — двадцать процентов в 1973 году — проходила мимо великих держав вследствие заказов «за спиной», то есть через частные фирмы и торговцев, предлагавших людям на местах до двенадцати процентов комиссионных. Нефть, взлетевшая в цене после энергетического кризиса, начинала играть здесь ту же роль, что и пиво в Чикаго двадцатых годов, в эпоху великой американской жажды, вызванной сухим законом: нефтяные королевства были поделены между несколькими вооруженными до зубов бандитами, пристально наблюдавшими друг за другом. К востоку от Адена «частная» торговля оружием конкурировала с «официальными» заказами, и Вашингтон был этим серьезно обеспокоен… В интересах сохранения мира, разумеется. Руссо улыбнулся. У него осталось очень мало иллюзий.
