— Спасибо, Тео.
Лена помахала ему на прощанье, хотя он стоял лишь в нескольких футах от нее и никуда не уходил. Летчик тоже махал — и улыбался. Тео не нравилось бывать вблизи от свеженьких любовников, которые только что трахнулись, — особенно если в его собственной любовной жизни все оставляет желать лучшего. Парочки выглядят самодовольными, хоть и не нарочно.
С потолка свешивалось что-то темное — там, где на их с Молли веранде висел бы ветряной колокольчик, если бы Тео только что не принес их благополучие в жертву поднявшему голову наркотическому чудовищу. Не может быть, что оно — то, на что похоже.
— Так, а… э-э… у вас это тут, похоже…
— Летучая мышь, — ответила Лена.
«Ёшкин дрын, — подумал Тео, — да она огромная».
— Летучая мышь, — повторил он. — Ну да. Конечно.
— Крылан, — уточнил Такер Кейс. — Из Микронезии.
— А, ну еще бы, — сказал Тео. Все равно нет такого места — Микронезия. Блондинчик мозг ему трахает. — Ну ладно, увидимся, ребятки.
— Не забудь про Одинокое Рождество в пятницу, — сказала Лена. — И привет Молли.
— Хор, — ответил Тео, забираясь в «вольво».
Он закрыл за собой дверцу. Пара зашла в дом.
Голова Тео упала на руль.
«Они все знают», — подумал он.
— Он все знает, — сказала Лена, бессильно прислонясь к входной двери.
— Он не знает ничего.
— Он умнее, чем кажется. Он знает.
— Не знает. И он на вид не тупица. Он на вид обдолбанный.
— Он не обдолбанный, он кипел подозрением.
— А тебе не кажется, что если бы он подозревал, то спросил бы тебя, где ты была вчера вечером?
— Так он же это сам увидел, когда ты вышел без рубашки, а я стояла тут такая… такая…
— Удовлетворенная?
— Нет, я хотела сказать — растрепанная. — Лена стукнула его по руке. — Господи, да приди же ты в себя.
— Ай. Ну и к чему это было теперь?
— У меня неприятности, — сказала Лена. — Мог бы меня хотя бы поддержать.
— Поддержать? Да я помог тебе спрятать тело. В некоторых странах это подразумевает соучастие.
Лена замахнулась снова, но успела сдержаться. Хотя кулак остался висеть наготове в воздухе — на всякий случай.
— Так он, по-твоему, ничего не заподозрил?
— Он даже не спросил, почему у тебя на веранде висит гигантский крылан. Он совершенно без понятия. Движется как автомат.
— А почему у меня на веранде висит гигантский крылан?
— Входит в комплект. — Так ухмыльнулся и двинулся прочь.
Вот теперь Лена почувствовала себя полной дурой — стоять так, с кулаком наготове. Она сознавала свою полную непросветленность, тупость, глупость, неразвитость — все то, что подозревала только за другими. Лена зашла в спальню, где Такер уже надевал рубашку.
— Прости, что я тебя стукнула.
Он потер плечо.
— У тебя склонности. Спрятать твою лопату?
— Как ты можешь такое говорить? — Лена чуть было не ударила его снова, но затем — чтобы проявить большую развитость — просто его обняла. — Это был несчастный случай.
— Выпусти меня. Пора выслеживать плохих парней с вертолета, — ответил Такер, похлопав ее по попке.
— И крылана ты заберешь с собой, правда?
— Ты не хочешь с ним потусоваться?
— Не обижайся, но он у тебя жутковатый.
— Ты себе даже не представляешь, — ответил Так.
Глава 8
Праздник разбитых сердец
Рождественская Амнистия. Можно не общаться со старым другом, не отвечать на звонки, игнорировать электронную почту, не встречаться ни с кем глазами в «Экономичном гипермаркете», забывать о днях рождения, годовщинах и сборищах, а если и появитесь на праздники у кого-нибудь дома (с подарком), социальные условности обяжут хозяев вас простить и вести себя так, будто ничего не случилось. Приличия диктуют дружбе двигаться с этой точки дальше, не чувствуя за собой вины и угрызений совести. Если вы начали шахматную партию в октябре десять лет назад, теперь нужно только вспомнить, чей ход, — или зачем в промежутке вы продали шахматную доску и вместо нее купили «Икс-Бокс». (Слушайте, Рождественская Амнистия — изумительная штука, но отнюдь не переход в другое измерение. Законы пространства и времени по-прежнему работают, пусть вы избегаете своих друзей. Но даже не пробуйте ссылаться на расширение вселенной: типа, все хотел зайти, но их дом отъезжал все дальше и дальше. Не купятся. Просто скажите: «Извините, что не заходил. Веселого Рождества». И засветите подарок. Протокол Рождественской Амнистии потребует от вашего друга реплики: «Да все в порядке», и вас впустят без лишних слов. Так всегда делается.)
— Ну и где ты, к буйволу, пропадал? — спросил Гейб Фентон, открыв дверь и увидев своего старого друга Теофилуса Кроу на пороге с подарком. На Гейбе — сорокапятилетнем, приземистом и жилистом, небритом и слегка лысеющем — были одни хаки, в которых он, похоже, спал всю неделю.
— Веселого Рождества, Гейб, — ответил Тео, протягивая подарок с большим красным бантом. Вернее, даже не протягивая, а как бы помахивая коробкой взад-вперед, словно говоря: У меня тут для тебя подарок, поэтому не вздумай пилить меня за то, что я три года не звонил.
— Да, это мило, — сказал Гейб. — Но мог бы и позвонить.
— Извини. Я собирался, но ты был с Вэл, и я не хотел мешать.
— Она меня послала, знаешь? — Гейб встречался с единственным городским психиатром Вэлери Риордан уже несколько лет. Правда, минус последний месяц.
— Ага, слыхал. — А слыхал Тео, что Вэл захотела такого человека, кто чуть больше принадлежал бы человеческой культуре, чем Гейб.
Гейб Фентон был полевым биологом-бихевиористом — изучал диких грызунов или морских млекопитающих, в зависимости от того, кто финансировал исследования. Он жил в небольшом государственном коттедже у маяка со стофунтовым черным лабрадором по имени Живодер.
— Слыхал? И все равно не позвонил?
Время уже подошло к полудню, и кайф у Тео почти выветрился, но в норму констебль еще не пришел. Парням же не следует жаловаться на отсутствие дружеской поддержки, если речь не идет о драке в баре или перетаскивании тяжестей. Это аномалия в поведении. Может, Гейбу и впрямь нужно больше времени проводить с людьми.
— Слушай, Гейб, я принес тебе подарок, — ответил Тео. — И посмотри, как мне рад Живодер.
Живодер в самом деле радовался Тео. Пес выталкивал Гейба из дверного проема, его мясистый хвост бил в открытую дверь, как в колбасный барабан войны. У Живодера Тео ассоциировался с гамбургерами и пиццей, а когда-то он даже считал констебля Аварийным Вспомогательным Кормильцем (поскольку Основным Кормильцем был все-таки Гейб).
— Ну, тогда, наверное, тебе следует войти, — сказал биолог и шагнул в сторону, освобождая проход. Живодер поздоровался, сунув нос Тео в промежность. — Я тут работаю, так что у меня легкий беспорядок.
Легкий беспорядок? Таким же преуменьшением было бы называть Батаанский марш смерти экскурсией на природу: похоже, всеми пожитками Гейба кто-то зарядил пушку и бабахнул из нее в комнату прямо сквозь стену. Грязное белье и посуда валялись на всех плоских поверхностях комнаты, за исключением рабочего стола — тот, если не считать крыс, был безупречен.
— Славные крысы, — заметил Тео. — Что ты с ними делаешь?
— Изучаю.
Гейб уселся перед пятигаллонными аквариумами: они были выстроены звездой вокруг центрального резервуара и соединены с ним трубами с дверцами, чтобы крыс можно было перемещать из одной камеры в другую. К спине каждого зверька крепился серебристый диск размером с четвертак.
Гейб открыл дверцу, одна крыса ринулась в центральный резервуар и сразу же взгромоздилась на его обитательницу. Биолог ткнул в кнопку маленького пульта дистанционного управления. Удирая, нападавший чуть не совершил обратное сальто.
— Ха! Так ему и надо, — воскликнул Фентон. — У самки в центральной клетке течка.
Самец осторожно попятился, обнюхал все вокруг, после чего попробовал взгромоздиться на самку снова. Гейб опять нажал кнопку. Самца сдуло.
— Ха! Как тебе это нравится? — Гейб был похож на маньяка. Он перевел взгляд с клеток на Тео. — К их яичкам подведены электроды. Серебряные диски — батарейки и приемники. Всякий раз, когда он сексуально возбуждается, я луплю ему по яйцам полусотней вольт.
Крыса сделала еще один заход, и снова Гейб ударил по кнопке. Офигевший самец отполз в угол.
— Глупый ты засранец! — крикнул биолог. — Думаешь, они чему-нибудь учатся? Я сегодня каждому вкатил уже раз по десять, а когда открою клетки завтра, они все опять на нее полезут. Видишь, видишь, какие мы?
— Мы?
— Ну да. Мы. Самцы. Видишь какие? Знаем, что будет только больно, но возвращаемся опять и опять.
Гейб Фентон всегда был таким уравновешенным, таким спокойным, таким профессионально объективным и одержимым наукой, таким надежно упертым, что сейчас Тео казалось, будто перед ним совершенно другой человек. Словно кто-то соскреб с биолога весь интеллект и обнажил нервы.
