Он кивнул Кодеру — запускай. И лента пошла. Грачев, Краснов, Фишман… Это было за гранью возможного. Но трансляция не прекращалась.
— Почему они не отключат сеть? — спросил ПалСаныч. — Могли бы, в конце концов, обесточить весь город.
— Все, кто мог отдать такой приказ, уже засвечены, — ответил Кодер. — И они сейчас озабочены совсем другим. А остальные… Даже не представляю, что сейчас творится в городе.
— Возможно, за нами уже выехали, — мрачно предположил Криворучко. — Не пора ли нам съябывать, господа?
— Ты прав, — вздохнул Кодер, с сожалением окинув взглядом терминалы. — Дальнейшее уже не требует нашего присутствия.
Они вышли из зала, сели в электромобиль и помчались по бесконечным неразличимым коридорам. Но ПалСаныч уже знал, куда они едут. К люку № 15.
Друзья вышли на поляну, зябко ежась под скупым негреющим солнцем. Молча расселись на поваленных соснах. ПалСаныч стиснул руки и сжал ладони коленями, но дрожь не проходила. Остальные тоже были напряжены и зажаты. Криворучко расстегнул куртку и извлек из нагрудного кармана флягу весьма внушительных размеров.
— Ну что, отметим?
Он отвинтил крышку и поднял фляжку над головой.
— Профессор, за тебя! Никогда не думал, что стану участником чего-то столь значительного. Но ты действительно поставил всех на уши. Твое здоровье!
Он запрокинул голову, и его кадык заработал как поршень. Потом оторвался от фляги, шумно выдохнул и протянул емкость ПалСанычу.
— Твое слово!
ПалСаныч слегка приподнял флягу.
— За вас, друзья! За хакеров! Кодер сказал как-то, что вас объединяет способность защищаться. Ибо личная свобода только тогда чего-то стоит, когда она в состоянии отстоять себя. Но сегодня вы доказали, что способны и на большее — сокрушить устои и изменить мир. Я счастлив, что судьба свела меня с вами!
Мелькнула мысль, что это не судьба, что это Маша свела их вместе; хотя судьба и Маша для него в сущности одно и то же. Несмотря ни на что. Он вскинул флягу. Жидкость оказалась не такой крепкой, как он ожидал; рот мгновенно наполнился запахами степных трав. Вермут. ПалСаныч сделал несколько глотков и передал флягу Кодеру.
— Присоединяюсь! — кратко провозгласил Кодер и жадно припал к горлышку.
— За то, что нам повезло не попасть в Администрацию, — с мрачной серьезностью сказал КуДзу, — и не нас сейчас распинают на всех экранах.
— Скорее сажают на кол, — уточнил Криворучко, перехватывая флягу.
Все рассмеялись. Мандраж понемногу отпускал. ПалСаныч рассказал о принципе сдерживания, согласно которому, чем выше должность, тем выше должна быть и управляемость, зависимость чиновника. Что и достигалось придерживанием жесткого компромата. Принцип работал в полную силу — судя по взломанной базе, проблем с управляемостью в Администрации не было.
Фляжка ходила по кругу, и временами мир снова казался понятным и безопасным. Но это было иллюзией; все изменилось мгновенно и необратимо. Они сами сделали будущее пугающе неопределенным. Но теперь от них уже ничего не зависело, оставалось только ждать. Они и ждали, поочередно припадая к емкости, казавшейся неисчерпаемой.
Вскоре организм потребовал свое, и ПалСаныч отошел отлить. Мощная струя легко прошла сквозь островок темного ноздреватого снега. Лес пребывал в неустойчивой полосе межсезонья, когда зима уже ушла, а весна еще не наступила. Ничейное время, ожидающее то ли возвращения морозов, то ли тотального наступления молодой поросли. Предчувствие весны.
ПалСаныч поднял глаза. Предчувствия не врут, — подумал он. Только это была не весна. Это была Маша.
Маша Эпштейн «Возраст моногамии»
Служебная записка по объекту 4918 (ПалСаныч Кононов)
Сексуальная жизнь мужчины обычно начинается в период гиперсексуальности, проходящий под известным лозунгом: «Пей что горит, еби что шевелится». В этот период юноша готов вступить в половую связь с любой женщиной от пятнадцати до шестидесяти. Вернее даже с любыми женщинами, качество при этом значения не имеет. Видимо, природа таким образом предоставляет даже самым некрасивым женщинам право на секс.
Мы знаем, что юноша, поставленный в жесткие рамки морали, может вообще не иметь половых связей. Но это ничего не меняет. В этот период он все равно будет желать всех женщин, независимо от их привлекательности.
С возрастом некрасивые женщины перестают сексуально возбуждать мужчину (в неизмененном состоянии сознания). Сам мужчина обычно воспринимает это как должное, иногда даже с удовлетворением. Хотя это первый симптом начала его сексуального угасания. А лет через тридцать появляется и второй симптом. Мужчина замечает, что не все красивые женщины его возбуждают. То есть он понимает, что женщина красива, и она ему даже нравится. Но он ее не хочет. Потому что его восприятие изменилось. Эстетическое и сексуальное, десятилетиями шагавшие рука об руку, вдруг разделились и разошлись. Мужчину это тревожит, но он ничего не может с этим поделать. Утешает его лишь то, что большинство красавиц для него по-прежнему остаются желанными.
Но начавшийся процесс уже не может остановиться. Круг возбуждающих его женщин постоянно сужается. Все больше красавиц отсеиваются из-за «неправильного» роста, «неправильной» фигуры, «неправильного» размера груди и прочих несущественных мелочей. Разнообразие, некогда бывшее самоцелью, стремительно обесценивается. У мужчины формируется что-то вроде шаблона, который он прикладывает к каждой встреченной женщине; и его женщины (или: возбуждающие его женщины) становятся все более похожими друг на друга. Причем шаблон с каждым годом становится все жестче. Это сходящийся процесс, и нетрудно угадать, куда же именно он сойдется. А сойдется он на одной единственной женщине. И это будет означать, что мужчина вступил в возраст моногамии. То есть стал практически беззащитен (по сравнению с собой в полигамном периоде).
Нами был проведен комплексный анализ сексуальных предпочтений объекта (см. таблицу 1 в Приложении). Из десяти отобранных претендентов он представляется нам самым перспективным для дальнейшей разработки (одинок, подошел вплотную к возрасту моногамии). Агент, подходящий под его шаблон, подготовлен.
Рекомендуем: незамедлительно начать работу с объектом.
Воздух был холоден и свеж; дыхание обжигало гортань и отзывалось в груди невнятной тупой болью. Старею, — с горечью подумал ПалСаныч. — Вот уже и дыхалка ни к черту. Хотя, конечно, дело совсем не в ней. Просто, старея, мы становимся все более чужими этому вечно обновляющемуся миру. Его игра продолжается, не прерываясь ни на миг — но мы в ней все более зрители и все менее участники. Истончаются связи причастности, и мир необратимо ускользает от нас. Сегодня Маша — его кровь и плоть; она здесь своя. Она свежа, как эта ранняя весна, как этот замерший лес, готовый к новому возрождению. Она готова участвовать в извечном круговороте природы. А я уже чужд всему этому; хотя я все еще здесь, какой-то дальний край меня уже неуловимо выпадает из реальности. И перед этим ужасом все насущные проблемы кажутся мелкими и незначительными.
Маша быстро приближалась, ее походка была стремительной и упругой. ПалСаныч смотрел на нее против солнца, не различая деталей. Золотое сияние как будто растопило какой-то барьер; воспоминания нахлынули и затопили. ПалСаныч ясно вспомнил их первую встречу в семерке, мгновенную солнечную вспышку и восторженный миг чудесного непонимания. Вот круг и замкнулся, — подумал он. — На сетчатке моей золотой пятак, хватит на всю длину потемок…
Что-то болезненно сжалось в районе желудка. Маша подошла уже совсем близко. Все было прекрасно, — подумал ПалСаныч. — Так хорошо, что лучшего нельзя было и пожелать. Просто повезло, оказался в нужное время в нужном месте. А ведь мог бы и сейчас жить в городе, читать свои дурацкие лекции, приходить вечерами в пустую квартиру. Выплачивать ипотеку, выпивать по пятницам с Димой, бояться всего и медленно сходить с ума. И не было бы никакой судьбы, но одно лишь неизбежное тихое угасание. А самое страшное — я ведь был к этому готов. И даже не думал о спасении. Просто фантастически повезло.
И, наверно, Маша все-таки по-своему любила меня. Она не могла позволить себе фальши; а единственный способ избежать фальши — полная искренность. Но теперь, когда все закончилось, ей это уже не нужно. Теперь она должна меня ненавидеть.
ПалСаныч не знал, в каком месте оборвали трансляцию. Скорее всего, дискредитирован весь высший эшелон. А значит — и БорисНаумыч. То, что они сделали, должно было встряхнуть всех. Но при этом он как-то даже и не подумал, что поднятая ими волна так больно ударит в Машу.
Хотя иначе и быть не могло. Их отношения с самого начала развивались под знаком треугольника. Не пошлого любовного, но настоящего, изначального. И он всегда знал, кто же в итоге окажется лишним; это было лишь делом времени.
