рая в каждом из своих 50—200 проглоттид, или члеников тела, имеет женский и мужской полный половой аппарат и всю свою жизнь только и делает, что в каждом из этих члеников совокупляется сама с собой».
Ничего себе! Ученейший человек с мировым именем этак вот сопоставляет человека с ленточной глистой. И в чем? В любви. Нет, не от доброго сердца все это. И не от большого ума намекать нам, что не только брат с сестрой могут совокупляться, но и родители с детьми. Извини меня, уважаемый Карл Маркс, но вся эта заумь твоего дружка мне не по душе. И уверен — Гуля это тоже не примет. Вот Ольга — эта глиста маринованная, — если ей дать прочитать «Происхождение семьи…» — она обрадуется. Потому что из тех, кто уже нацелился уйти в первобытное существование. Кто жаждет вернуться в состояние одноклеточного. Вот так! — Петр закрыл и отодвинул от себя том избранных произведений Карла Маркса и Фридриха Энгельса. — Закушу‑ка я мандаринами, да и прикорну. До утра еще далеко. — Он стал сдирать кожуру с мандарина. Контора наполнилась свежим бодрящим ароматом.
Утром начальник появился рано. И Петр не удержался. Потрогав ушибленный затылок, доложил:
— Были тут какие‑то ночью, грузили машину чем‑то, возле деревообрабатывающего цеха.
— Да это… — уронил начальник глаза. — С Армении, с района бедствия…
— Вот. Угостили, — показал Петр кулек с мандаринами.
— Да? — удивился начальник. Заглянул даже в кулек, — Ну и прекрасненько!..
Петр пожал плечами и пошел на «пятачок» к котлопункту, где останавливается «вахта» с рабочими. Дожидаясь автобуса с рабочими и Гулю, чтоб угостить ее мандаринами, Петр обкатывал мысль, пришедшую в голову: надо завести собаку и брать ее с собой на дежурство.
Какую? — это вопрос. Маленькую шавку, чтоб будила, когда кто появится на складе с недобрым намерением. А что толку? Ну разбудит. Ну увидит он воришек, ну крикнет им, чтоб убирались. А они все равно возьмут свое и унесут. Большую надо! Овчарку. Да научить ее гонять посторонних. Или бердану попросить у директора. Чтоб не пихались хоть, как этот пузатый грузин. Хорошо — обошлось, — Петр потрогал затылок, — а мог треснуться так, что и душа вон…
В котлопункте гремели уже посудой повариха Мотя и ее помощница Манюня. Варят, наверное, кислые щи свои, от которых кишки сводит; да тефтели, из которых жир течет. Правда — дешево. Да с голодухи, да еще когда поработаешь — все идет. Но иной раз — вот где эта кулинария! Поперек горла. И что за организация — этот ОРС? «Обеспечь Раньше Себя, Обеспечь Родных Своих, Остальное Рабочим Скорми»? Точно! Убожество и тащиловка на высочайшем низком уровне.
Гуля обрадовалась мандаринам. Выхватила из кулька пару. Остальные велела нести домой, угостить Ляльку и обязательно Алешку. Совсем парень скис. Видела сегодня возле конторы леспромхоза: грязный, худой…
Петр попросил шофера автобуса остановиться возле железнодорожной станции. Слез, перешел по пугям, взобрался по ступеням на привокзальную площадку и заковылял к конторе. Надо зайти к директору, поговорить насчет берданы.
На привокзальной площадке огинался поселковый ничейный пес — здоровенная, с теленка, овчарка — со странной кличкой Гугу. И кличка у пса была странная, и сам пес со странностями. Какой‑то блаженный. Мало того, что ничейный, бродячий, но еще удивительно компанейский — со всеми дружил, со всеми запросто. Вдруг подойдет и сядет рядом. Смотрит в глаза. Будто поговорить хочет. Заговоришь с ним — он целый день будет ходить за тобой. Вроде как в друзья набивается.
Или подойдет к компании ребят или мужиков, втиснется меж ног и стоит. Слушает, ушами поводит. Вот только не скажет свое слово. Если ребята начинают ржать неприлично, так, чтоб никто не сомневался, что им смешно, он начинает «гудеть» трубным своим голосом: «Гав! Гав!» Но получается у него — «Гу! Гу!»
Он целыми днями бродит по поселку. Его можно видеть на станции, возле Дома культуры, в магазине, в конторе и даже в предбаннике в бане. И никто его не гонит. Потому что везде он свой. Потому что он совершенно безобидный, никого никогда не трогает. У него очень выразительный взгляд. Посмотрит и как будто скажет: «Все ясно…» А еще не трогают его потому, что у него заслуженное прошлое. Говорят, будто он служил на границе, задержал нескольких нарушителей, а когда убили в перестрелке хозяина, он ушел с заставы и больше не вернулся туда.
Петр наткнулся на директора в приемной.
— Игорь Васильевич! — обрадовался он тому, что не придется томиться в приемной, ждать. — Я к вам…
— Заходи, — торопливо обошел его директор, — я сейчас. — И рванул, по всему видно, в туалет. Досиделся, посовещался! На обратном пути он чуть не проскочил мимо Петра. Петр ждал его в приемной, не стал заходить в кабинет. Там и без него полно народу и накурено, хоть топор вешай. И все ищут, чем бы себя занять, в какой бы такой «деловой» разговор втянуться от нечего делать. А ему не хотелось при свидетелях объясняться с директором. Дело деликатное! Петр отвел директора в сторону.
— Мне бы бердану, Игорь Васильевич…
Тот отшатнулся недоуменно. Взял доверительно Петра под руку, повел в кабинет главного инженера, который пустовал.
— Зачем тебе бердана? Ты и без ружья молодцом дежуришь!..
— Одолевают.
— Кто?
— Да и …мальчишки тоже. Лазят по кранам, курочат приборы.
— Так ты их стрелять решил? Ой, не советую. Беды потом не оберешься. В тюрьму могут посадить.
Петр опустил глаза, потрогал ушибленный затылок.
— И еще, понимаете, — пихаются.
— Мальчишки? — директор готов был рассмеяться.
— Не — е-е. Грузин какой‑то толстый. Приехали ночью, грузят. Спрашиваю — кто, откуда? Разрешение. А он меня пихнул. Много ли мне надо на одной моей ноге? А была бы бердана…
— Дела — а! — директор сгреб воображаемую бороду. — Это уже непорядок. А какой грузин из себя?
— Пузатый, небритый, в рубашке навыпуск. Вот, — и Петр раскрыл кулек, показал мандарины.
— Гурам? — повеселел директор.
— Да кто его знает? — оторопел Петр.
— Отар?
— Не знаю я их.
— А — а-а — а! Заур, наверное. Ну ладно, Калашников. Ты иди, мы тут подумаем. Я ему, этому Гураму… Или Отару… А может, Зауру!.. Я ему!.. Иди, иди. Мы тут разберемся. Бердану дадим.
Петр вышел в приемную, совершенно сбитый с толку. На него сочувственно посмотрела секретарша Люба. А иод дверью приемной ждал его преданно ничейный пес Гугу. Посмотрел в глаза, и ни с места. Не шелохнулся. Мол, сочувствую. Пришлось обходить его. Такой вот этот пес Гуту.
— Вот так! — сказал ему Петр. — Гурам! А может, Отар. А может даже Заур. А ты говоришь!..
Он заковылял к выходу по длинному коридору, запинаясь протезом за облупленный линолеум на полу. Гугу плелся за ним. Вышел с ним из конторы и пошел следом на станцию. Возле станции Петр сел отдохнуть на лавочку. И пес сел рядом.
— Тут их не поймешь, — заговорил Петр, обращаясь к собаке. — Вроде при должности люди, то есть на государственной службе, а готовы по нитке растащить то государство. Ну да бог с ними! — Петр погладил пса по здоровенной холке. — Нам вот с тобой поговорить надо. Есть у меня одна идея — взять тебя к себе на службу. А? — Пес встал, подошел вплотную и сунул морду в колени Петру.
— Слушай! — вдруг осенило Петра. — У тебя такой внушительный вид! Ты одним своим видом будешь отпугивать! А? Улавливаешь мысль? — Пес поднял морду и так посмотрел значительно, будто все понял. Не пес, а сплошная умница! — В самом деле, Гугу! Я те и кличку другую дам, солидную. Положим — Гурам. Жить будешь у нас. Домище вон какой! Найдется и тебе место. Гуля — она добрая. Куском хлеба не обойдет. А я договорюсь в столовке насчет косточек куриных… — Гугу и эту мысль оценил, надо полагать. Отвернул свою здоровенную морду в сторону и протрубиА: «Гу! Гу!»
— Вот так! — одобрил его Петр. — Будем с тобой вместе служить. Работа — не бей лежачего. Спи себе, лежи в конторе. Тёпло, и за шиворот не капает. Стулья в конторе полумягкие. Улавливаешь? Ну, в окно можно посмотреть. Все равно ничего не видно. А если и увидел что — поворачивай назад. Потому как это или Гурам, или Отар, или Заур. Ну а если случайно на воришек наткнемся, как я сегодня ночью, или воришки на нас невзначай налетят — то придется гавкнуть пару раз. Не! Брать не будем. Не для того мы поставлены. Нет, ежели рассудить по — хозяйски, то мы для того и поставлены, чтобы охранять социалистическую собственность. Но… Понимаешь? Не верь глазам своим. Жизнь теперь такая — если что и видишь, говори, что не вижу, если что и знаешь, говори, что не знаю. То есть вроде ты живешь, но ты не верь, что живешь. Это просто тень от твоей жизни. Или… Ну как тебе еще яснее сказать? Вот дали тебе палку и уверяют, что это мозговая косточка. Что надо делать? Грызть палку и делать вид, что вкусно. Или, положим, тебе приказывают — ату, взять его! Что ты должен делать? Объясняю подробно, запоминай — ты должен со всех ног пуститься выполнять команду. Но… в обратную сторону. Улавливаешь мысль?..
