Выходит, он блуждал в лесопарке несколько часов, колени его дрожали так сильно, что ему пришлось опереться об один из экскаваторов. И тут же отпрянул — металл еще не остыл, работать, наверное, прекратили только что.
От слабости он чуть не плакал. Прочь! Прочь отсюда и поскорее!
Но далеко он не ушел. Неверными шагами передвигался он вдоль канавы, совсем близко от стен здания и вдруг остановился. Дорогу ему преграждал самый большой из экскаваторов. Табличка на нем предупреждала:
ПРОХОДА НЕТ! ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ!
Он повернулся и пошел по узенькой дорожке вдоль стен здания в обратную сторону, спотыкаясь, скользя на влажной глинистой почве, несколько раз он чуть не свалился в канаву.
Вот он перед высокой двустворчатой стеклянной дверью. Прижавшись лицом к стеклу, он увидел внутри большого зала десятка два мужчин, молодых, постарше и совсем старых. Все они сидели за столами. Он принялся стучать в стеклянную дверь и кричал: «Откройте!»
Никто из мужчин не пошевелился и не взглянул в его сторону.
Он потянул на себя одну из створок двери. Тщетно. Ручки у двери не было. Только небольшая квадратная дырка для специального ключа. Он заковылял к другой стеклянной двери. Тоже закрыта. И третья на замке. И только четвертая дверь была приоткрыта. Сглотнув от облегчения, он толкнул дверь и вошел вовнутрь.
Мужчины сидели без движения. Сорель слышал, как кто-то за его спиной захлопнул дверь. В испуге он оглянулся. Теперь и эта дверь закрыта. Как он отсюда выйдет?
В комнате со светло-зелеными стенами, светло-зеленым столом и стульями стояла сильная духота. Воздух здесь был спертый; солнце, уже совсем заходившее, все еще освещало зал. Только сейчас он заметил, какой тот большой. Пахло потом и мочой, Сорелю пришлось несколько раз подряд сглотнуть. Мужчины оказались одеты в дешевые пижамы, у некоторых на ногах были войлочные домашние туфли, кое-кто вообще сидел босиком, Все они, словно сговорившись, уставились в пустоту.
— Куда я попал? — Сорель остановился перед стариком с опухшим лицом. На коже у старика были темные пятна и кровоточащие прыщи, волосы очень коротко острижены; кто-то смазал ему неизвестной жидкостью фурункулы на голове.
— Куда я попал? — очень громко спросил его Филипп Сорель.
Старик смотрел мимо него. Из беззубого рта потекла слюна.
— Поцелуй меня в зад, — сказал он.
— Что-что?
— Целовать в зад так сладко, лучше, чем любая шоколадка…
Сорель двинулся к другому столу. Сидевший за ним мужчина был намного моложе первого. Ночная рубашка на нем задралась, и виднелась изжелта-бледная кожа худющих ляжек. На ногах у него были сандалии. Лицо этого человека тоже оказалось испещрено пятнами и прыщами, он был коротко острижен, голова усеяна смазанными чем-то кровоточащими струпьями, рот застыл в кривой гримасе, а глаза со зрачками величиной с иголочное ушко, уставились в пустоту.
— Куда я попал? — прошептал на этот раз Сорель.
Человек в ночной рубашке не отвечал, ритмично поднимая и опуская правую руку. Все снова и снова. «Посреди жизни на нее налетела смерть, нас завертело цунами; кто к нам на помощь придет, тот сжалится над нами…» Это уже другой человек, из-за соседнего стола, на вид ему лет шестьдесят; он сидит, сцепив пальцы, расплывшийся толстяк в рубашке и подштанниках, напевает что-то на мелодию церковного песнопения, монотонно и тоскливо. «Нас гнетут грехи наши, тебя, о Господи, разгневавшие…»
Сорель схватил за плечо четвертого:
— Как мне выйти отсюда?
Тот затараторил в ответ:
— Оба двигателя — полный вперед! Курс — шестьдесят градусов! Вода прорвалась в электроотсек!
Сорель, испуганный увиденным, огляделся вокруг и увидел еще одну дверь, одну-единственную в светло-зеленой стене. И заковылял к ней. У этой двери тоже не было ручки и открывалась она французским ключом. Он несколько раз стукнул кулаком по покрашенному светло-зеленой краской дереву и крикнул:
— На помощь!
— Весла на воду! Продуть третий скафандр!
Дверь открыли. Сорель испуганно отпрянул. Вошел молодой человек в белом халате, белых брюках, белой рубашке и белых туфлях.
— Что здесь происходит?
— Уплотнить переборки! Эсминец на горизонте!
— Я… я… я… — бормотал Сорель.
— Ну же! — торопил его белый халат.
— «…он утешением своим снимет с нас тяжелое бремя — за все это время, за все это время…»
— Это я стучал.
— Почему?
— Потому что я хочу выйти отсюда! Пожалуйста, выпустите меня!
— Кормовые переборки в порядке! В дизельном отсеке все в порядке!
— А как вы сюда попали?
— Через одну из стеклянных дверей.
— Они все заперты.
— Одна была открыта.
— Не может быть!
— Действительно!
— Какая?
— Вон… вон та, — правая рука Сореля описала полукруг. — Вон та, третья слева.
— Она тоже закрыта.
— Сейчас да. Но недавно она была открыта.
— Вот как.
— В десяти градусах по курсу шум двигателя! Слышу радиосигналы!
Белый халат проговорил:
— Я доктор Ландер. А вы кто?
— Я… я…
— Ну же!
— Я… я… заблудился… Меня зовут Сорель, Филипп Сорель. Что-то я не найду дороги назад. Вызовите мне, пожалуйста, такси, господин доктор!
Врач по фамилии Ландер не сводил взгляда с человека, стоявшего перед ним в грязных брюках и перепачканных туфлях, в распахнутой рубашке, со спутанными волосами и залитым потом лицом. Да, весь он какой-то грязный и потный. Вот он покачнулся, сделал несколько шагов, придерживаясь за стенку, и рухнул в кресло.
— Немедленно соедините меня с командным пунктом!
— Что с вами? — спросил врач.
— Мне плохо, очень плохо.
— Да, вижу. Сколько времени вы уже здесь?
— Минут десять.
— А точнее?
— Я… я живу в Нидерраде, на Хольцекке… в доме номер… номер…
Он никак не мог вспомнить номер дома.
— Есть у вас удостоверение личности?
«Удостоверение… удостоверение… удостоверение… Разве его не забрал у меня Ратоф?»
— A-а, документ… конечно… есть. Да. В машине.
— …открыть люки торпедных аппаратов! Первый аппарат — к бою!
— Моя машина стоит…
— Где?
— Она… она… — Он знал, что оставил свой «БМВ» на Тирольской просеке, совсем рядом с Мерфельдер-Ланд-штрассе, но сказать этого не мог, просто не мог, и все.
— Вы не знаете, где оставили машину?
— Конечно, знаю! Но сейчас я безумно устал…
— И в машине у вас есть удостоверение личности?
— Да. Водительское удостоверение. Оно в бардачке. Оно лежит там. Позвоните мне домой. Там вам подтвердят, что я Филипп Сорель…
— …Моя вина, моя вина, моя наибольшая вина…
— Какой номер телефона?
— Шестьдесят семь, шестьдесят семь, нет… шестьдесят восемь, нет, шестьдесят семь… Да посмотрите в телефонном справочнике! И вызовите, наконец, такси!
— Вы даже не представляете себе, куда вы попали, господин… Как вы сказали, ваша фамилия?
— Сорель. Филипп Сорель. Так где я?
— В санатории «Лесное умиротворение».
— «Умиротворение»?
— Да, «Умиротворение».
— Санаторий?
— Да, частный санаторий. Для душевнобольных.
— Психиатрическая клиника?
— Можете называть это и так.
— Домой! Мне немедленно нужно домой!
— Я очень скоро вернусь. Зайду только за одним коллегой.
И доктора Ландера словно ветром сдуло. Светло-зеленая дверь захлопнулась за ним.
— На помощь! — закричал Филипп Сорель.
Кто-то положил ему руку на плечо. Он резко оглянулся. За спиной стоял старик, высокий и худой. В отличие от остальных лицо у него было не вспухшее, без прыщей и пятен. Зато его глаза… Глаза человека, пережившего немыслимую трагедию… Он был в очках с толстыми стеклами.
— Песик, — сказал он. — Послушный песик…
— Что? — отпрянул Сорель.
Старик сделал шаг назад.
— Ищи, послушный песик, ищи…
— Перестаньте!
— Непослушный песик? Не хочешь искать? Но ты должен, должен!
— Кто вы такой?
— Вы меня не знаете, зато я знаю, кто вы. Ищи, песик, ищи…
Над домом с ревом пролетел самолет, идущий на посадку. От дикого грохота задрожали стены здания, и Филипп Сорель тоже задрожал всем телом. Сидевших за столом мужчин била дрожь.
— На помощь! На помощь! На помощь!
— Ищи, песик, ищи…
— …Моя вина, моя вина, моя наибольшая вина…
Пилот круто поднимал машину в небо, в котором подрагивали росчерки молний и откуда на землю проливался дождь. Непогода заявила о себе еще утром безветрием и духотой, а теперь над Франкфуртом разразилась гроза. В кабине мерцал свет, он то зажигался, то гас. Сейчас, в полдень, снаружи была кромешная тьма.
