Ознакомительная версия.
Я открываю вино, разливаю по бокалам, рассказываю, что всю ночь убирал квартиру Альперовича, который напился, как свинья. Конечно, я бы не говорил так, если б знал, что Женя влюблена в Альперовича. Но я не знаю этого, никто не знает.
Мы говорим о поступлении, нам семнадцать лет, нас волнует наше будущее. Женька идет на английский в пединститут, я бы хотел поступать в универ, но побаиваюсь: в этом году из-за Олимпиады июльский набор отменили, все вузы сдают экзамены в августе. Если я провалюсь, второго шанса не будет, придется идти в армию. Вот Сидору хорошо, говорю я, во-первых, он Сидоров, а не Нордман, а во-вторых, у него отец военный, наверняка в военкомате блат. Женька не верит, что евреев специально заваливают на вступительных в университет, но спорить не решается, соглашается вежливо: Да, Сидоров - это, конечно, не Нордман. Я говорю, что придется сразу идти в "керосинку". Нам семнадцать лет, мы еще не знаем, что совершенно неважно, в какой институт поступишь, - особенно если на дворе 1980 год, и заканчивать придется в начале совсем другой эпохи.
Мы пьем у Жени Королевой, выпили уже полбутылки сухого, я открыл балконную дверь, геометрически-правильная луна заглянула в комнату. Женька про себя повторяет Быть по-моему вели.
Я достаю из пакета диск: четыре негра в белом летят сквозь звездное небо. Женька рассматривает конверт, я соединяю проводками магнитофон и проигрыватель.
– Классная группа, - говорю я. - Удивительно даже, что они к нам приехали. Знаешь, кстати, анекдот, про то, как у них поломался ревербератор?
– Нет, - говорит Женя и напряженно замирает: все зовут меня Поручиком, считают похабником, любителем пошлых анекдотов.
– Ну вот, - рассказываю я, - приехали "Бони М" в Москву, а у них ревербератор поломался. А наутро - концерт. Что делать? Ремонтника вызывают, который в ЦК электронику ремонтирует. Посмотрел, говорит: "Сложный прибор, ничего не понимаю, за ночь не справлюсь". Ну, вызвали еще кого-то, скажем, из секретной лаборатории КГБ. Тоже отказался. А тут барыга приходит, фарцовщик. Говорит, починить я вам не могу, а вот продать - продам. Секретная разработка, только у меня и есть. Лучше западной. Ну, "Бони М" приходят, стоит ящик с микрофоном. Он говорит: крикните "Раз". Они крикнули, а ящик им отвечает: "Раз-раз-раз". Крикнули "Два!", он им отвечает: "Два-два-два". Короче, класс. Ну, заплатили они тысячу рублей, приходят на концерт, начинают петь. А у них получается "Сале-раз-раз-раз, Сале-два-два-два".
Женя смеется, немного разочарованно. Анекдот, конечно, глупый, но совсем не пошлый.
– А кстати, - спрашивает она, - что такое "тост номер два"?
– Предупреждаю, - говорю я, - он похабный.
– Я догадалась, - отвечает Женя.
Ей семнадцать лет, она девственница, она влюблена в Андрея Альперовича, боится с ним заговорить. Ей хочется повзрослеть. Ей кажется, что похабный тост - это еще одна ступень к взрослости, еще одна открытая дверь.
– Давай махнемся, - предлагаю я. - С меня - тост номер два, а с тебя… - Я делаю паузу. Все зовут меня Поручиком, все ждут от меня какой-нибудь похабели, -…а с тебя перевод какой-нибудь песни "Бони М".
– Идет, - говорит Женя.
Я разливаю остатки вина, поднимаю бокал:
– Тост номер два. Чтоб член стоял и деньги были.
– Фу, - довольно говорит Женя. - А почему "номер два"?
– Чтобы при дамах говорить. А что такое номер один, все забыли давно.
В семнадцать лет легко шутить про член и деньги: член стоит, денег нет. Я пересаживаюсь на диван и говорю:
– Теперь переводи.
Я выбираю "Rasputin", единственную песню, которую "Бони М" не пели в Москве - или, по крайней мере, единственную, которую не передавали по телевизору. У остальных и так все понятно: в "Сале-але-але" поют про любовь - так и поют, I love you, и никаких двухгодовых занятий с репетитором не надо, чтобы разобраться. Другая, любимая, которой концерт завершается, совсем непонятная: "На реках вавилонских мы сидели и кричали / И даже там помнили о Зайоне". Ясно, это какой-то религиозный гимн - я все-таки читал Зенона Косидовского, - но общий смысл все равно неясен: наверное, имеется в виду вавилонское пленение древних евреев, но что такое Зайон, я не знаю.
Женька начинает переводить:
Жил-был человек,
В России давным-давно
Большой и сильный
И с огненными глазами
Большинство людей смотрели на него
С террором и со страхом
Но для московских модниц
Он был как любимый мишка…
Я придвигаюсь совсем вплотную - вероятно, чтобы лучше слышать перевод. Луна светит сквозь открытую балконную дверь, на словах Russian crazy love machine я говорю: "Русская секс-машина - это я".
Все называют меня Поручиком и ждут какой-нибудь похабели, поэтому я и говорю "русская секс-машина - это я" - и целую Женьку. Наверное, это глупо и одновременно - смешно; наверное, поэтому она и отвечает на поцелуй.
Нам семнадцать лет. Пройдет еще полжизни, на Жениных похоронах мы с Лерой будем курить на лестнице. Я буду знать, что виски надо пить из стаканов, смогу легко перевести любую песню "Бони М", член будет исправно вставать все эти годы, деньги сперва появятся, потом умножатся. Я вспомню летний вечер, луну в проеме балконной двери, неумелые Женькины поцелуи, замершее девичье тело, осторожные касания, стремительный финал…
В семнадцать лет я не отрывал волшебных лепестков, но и мои желания исполнялись.
***
Мы занимаемся любовью. Мне нравится Антон, хотя он совсем еще мальчик. Интересно, во сколько лет сегодняшняя молодежь начинает заниматься любовью? В своем классе я считалась девушкой вольного поведения, но девственность потеряла только на втором курсе. Мне до сих пор жаль, что я не дала кому-нибудь еще в школе. Мне казалось, я некрасивая. Я стыдилась своего тела - наверное, из-за мамы.
Семь лет, стою перед зеркалом, входит мама: Что ты кривляешься, тоже мне - красавица. Недавно посмотрела свои детские фотографии: в семь лет я не была красавицей, но была очень хорошенькой. Густые ресницы, чуть вздернутый носик, пухлые губки.
Голова Антона лежит между моих грудей, я провожу по ней ладонью. У него мягкие волосы, совсем детские. Их приятно гладить. Он постанывает, причмокивает, побулькивает. Мы занимаемся любовью, вот как это называется. Мне нравится Антон, хотя он совсем мальчик.
Когда я была девочкой, я была очень хорошенькой. Двенадцать лет, уже наметившаяся грудь, округлые плечи, густые волосы. Стою перед зеркалом, стараюсь втянуть живот, расправить плечи, выставить грудь вперед. Входит мама: Что ты вырядилась! Приличные девочки так не одеваются! Тоже мне - красавица! Четырнадцать лет, шестнадцать лет, семнадцать лет. Тоже мне красавица! А сейчас вспоминаю - я, наверное, была самая красивая девочка в классеТолько я этого не знала - а поняла лишь на втором курсе, когда внезапно набрала двадцать пять килограмм, и никакие диеты уже не помогали, а мама говорила Внешность - не главное и, похоже, была вполне довольна.
Элен Сиксус пишет, что Волк неслучайно переодевается в Бабушку. Бабушка, пишет Элен Сиксус, это Великая Мать архаичных мифов. Зачем тебе такие большие руки? Чтобы лучше обнять тебя, моя внучка. Удушающие объятия Великой Матери. Все женщины знают, пишет Элен Сиксус, Великая Мать - это и есть Серый Волк.
Она заблуждается. Многие женщины об этом даже не догадываются. Только в Англии я поняла: моя мать покалечила меня, испортила мою жизнь.
Мы занимаемся любовью. Антон сползает вниз, я раздвигаю ноги, он водит языком. Когда мне было столько лет, сколько ему, мои сверстники не были такими умелыми любовниками. Вероятно, потому, что не принимали наркотики.
Много лет я думала, что опоздала. Впервые я переспала с мужчиной уже на втором курсе. Я весила тогда восемьдесят килограмм. Мне было так стыдно своего тела, что я о моем первом опыте ничего не помню. Хочется верить, что я была пьяна.
Нет, конечно, все эти годы я не была монашкой. Пусть до поездки в Англию я стыдилась своего тела, но мне все равно нравилось, когда теплая волна поднималась откуда-то снизу и разливалась в голове. Я уже читала умные книжки и знала, что женщина постигает свою сокровенную сущность в оргазме. Но все равно, каждый раз, ложась с мужчиной, я думала: как жаль, что я не сделала этого еще в школе, когда была молодой и красивой. Надеюсь, я не подавала вида, и мои партнеры не замечали, что я грущу.
Мне нравится Антон. Худощавый, но не изможденный; мускулистый, но не накаченный. Когда мне было столько лет, сколько ему сейчас, я боялась подходить к таким мальчикам. Мне казалось, они будут смеяться надо мной. А если трахнут, то лишь из жалости.
Четыре года назад я уехала в Англию. Грант Британского Совета, специальная программа, Women’s Studies. Я жила в Лондоне два месяца, когда впервые попала на рейв.
Ознакомительная версия.
