Спустя немного времени перед мысленным взором Маугли медленным шагом прошла процессия слонов. Рядом трусила чёрная пантера. Прозвучал голос Акелы: «Много статей есть в Законе джунглей! Доброй охоты тем, кто соблюдает закон!» Маугли услышал и свой собственный голосок, тонкий, как комариный писк, повторяющий заученные в школе слова:
— Хлеб наш насущный даждь нам днесь! Грехи наши ныне отпущаеши!
Птицы с ярким оперением распевали, порхая в небе. Под деревьями разлёгся огромный питон.
— Блюдите чистоту! Лоснящаяся шерсть говорит о силе охотника! У обезьян шерсть грязная и свалявшаяся.
Серый волк приблизился к Маугли. Синие, жёлтые, красные, зелёные бабочки порхали вокруг. Маугли протянул руку и коснулся пальцами волчьей шерсти. Шерсть была густая, приятная на ощупь. Избави нас от соблазна! Маугли потрогал своё тело и обнаружил, что оно покрыто шерстью. Шерсть на голове, на шее, на руках и на ногах. Правда, шерсть была ещё не очень длинная и лоснящаяся. Наверное, настоящая шкура появится, когда он станет взрослым.
Снова прозвучал паровозный гудок. Поезд приостановился и почти сразу же снова тронулся. Маугли во сне ещё раз проводил взглядом процессию слонов. Блестели белые бивни, покачивались длинные хоботы. Слоновый клич разносился по округе, примешиваясь к паровозному гудку. Рядом, распустив веером хвост, вышагивал павлин. Подоспела стая волков и завыла, подняв морды к небесам. Их пышная шерсть серебрилась на солнце. А среди волков в центре стаи примостился маленький голый человеческий детёныш. Не успел Маугли побыть человеческим детёнышем, как вдруг волчья стая исчезла, а с ней и павлины, и процессия слонов. Вместо них появился силуэт мужчины, закутанного в дырявое одеяло. Силуэт приближался к голенькому мальчику. Засмеявшись, мальчик поднялся и ухватил мужчину за руку. Мужчина с длинными, свалявшимися, как солома, волосами — отец мальчика. Может быть, в их чертах и можно найти сходство, но трудно рассмотреть, потому что у отца волосы свисают на лицо. Вот отец и сын молча идут рядом. А вокруг полумрак — словно под сводами рощицы возле синтоистского святилища. В ряд стоят розовые бумажные фонари. Мать Маугли зовёт своих детей: «Юкико! Тон-тян! Упаси нас от искушения!»
Фигуры отца и сына вдруг исчезли из виду. Голос матери продолжает звучать: «Мы с тобой одной крови, ты и я!» Фигура Тон-тяна, ещё совсем маленького, появляется на дереве сакуры. Он машет рукой маме, но та не замечает. Пока она бродит по саду, всё вокруг меняется: распускаются бесчисленные алые канны, за ними сальвия. Мать присаживается на деревянную веранду дома и со вздохом принимается за вязанье. Три спицы мелькают у неё в руках. Понемногу проявляются очертания свитерка для Тон-тяна. Нить зелёного цвета. Клубок упал с веранды и укатился в сад, но мама этого не замечает. Меж алых цветов в саду ползает гигантский питон и бесшумно прогуливаются серые волки. Но мама ничего не замечает. Тон-тян устал махать рукой, упал с сакуры и грохнулся оземь так, что голова у него раскололась пополам. Но мама ничего не замечает. «Юкико, помоги-ка мне сматывать нитку в клубок», — зовёт она, доставая моток ниток карминового цвета. «Закон джунглей велик! Доброй охоты всем, кто соблюдает Закон джунглей!» Звучат голоса серафимов небесных: «Глориа ин эксэльсиус део!» В саду воют волки. Горят глаза у питона… Мы с вами одной крови… Танто муэрго сакрамэнтум…
— Позвольте ваши билеты!
При этих словах Маугли проснулся. Рядом Акела, достав из-за пазухи два билета, протягивал их кондуктору. За окном было темно. В чёрном стекле видно было только собственное отраженье. Маугли было подумал, что ещё ночь, но тут заметил, что поезд просто едет через тоннель. Клубы дыма окутали состав, и в вагоне запахло сажей.
Послышался голос Акелы:
— Мы вообще-то собирались сойти в Фукусиме, но братишка устал очень, не захотел выходить, так что я решил ехать прямиком в Ямагату. Там нас бабушка ждёт. Она ногу сломала. А мама очень занята, всё время на работе. A-а, вперёд-назад… знаю, конечно. Я сколько раз бывал в Ямагате! И братишке объясню. Значит, когда проедем через перевал, состав потащит электрический тепловоз, да? Ага, спасибо большое! Братишка тоже любит по железной дороге кататься. Всё говорит, что хочет машинистом стать.
Когда кондуктор перешёл к другому ряду, Маугли посмотрел на Акелу и показал язык. Акела, не желая привлекать внимание пассажиров, никак на это не отреагировал и с серьёзным видом обратился к Маугли. Тем временем поезд, только выбравшийся из одного тоннеля, нырнул в следующий.
— Что, проснулся? Я взял билеты до Ямагаты, так что можно не беспокоиться. Понял, о чём кондуктор говорил? Сейчас начнётся подъём. Раньше целых три паровоза вместе тащили состав, а теперь, значит, кондуктор сказал, вместо этого электрический тепловоз подсоединяют и он один тянет понемножку таким особым способом: чуть назад — и снова поехал вперёд. Понятно?
Маугли, словно преобразившись в младшего братца из начальной школы, в тон ему серьёзно ответил:
— Ну да, хотя и не совсем. Вот он сейчас и ползёт в гору еле-еле. Прямо как в той песенке: «В горку, в горку помаленьку…»
— Во, опять тоннель. Надо же, сколько здесь тоннелей!
— Под самой горой проезжаем… — обронил Маугли, зевнув.
Акела тоже широко, изо всей мочи зевнул и смахнул левой рукой навернувшиеся на глаза слёзы.
— Что, мамка-то ваша из Ямагаты будет? — послышался женский голос у них над головами.
Обернувшись, они увидели женщину с малышом за плечами, скалившую в улыбке металлические зубы.
Глянув на Маугли, Акела неторопливо ответил:
— Да нет, и мама, и мы сами из Токио. Бабушка тоже раньше с нами в Токио жила, а потом так получилось, что в Ямагату переехала, к дядьям.
— Вон оно что! Эк вы далече собрались-то! — заметила её соседка.
Опасаясь, что беседа зайдёт слишком далеко, Акела нарочно зевнул во весь рот. За ним и Маугли, немного смущаясь, тоже зевнул. Поезд снова нырнул в очередной тоннель.
— Ох, до чего спать охота! Прямо глаза закрываются, — пробормотал Акела и закрыл глаза, на всякий случай ещё раз зевнув и устроившись поудобней на сиденье.
Маугли тоже постарался поскорее задремать, положив голову Акеле на плечо. Женщины в проходе, не решаясь будить спящих детей, стали о чём-то болтать между собой. Быстро подружившись, они лопотали без умолку. Речь их на местном диалекте разобрать было трудно, однако ясно было, что все трое работают где-то в гостиницах на горячих источниках. Болтали они о том, что приезжие из Токио обычно не очень-то пьют, что среди них много бывает мрачных и молчаливых гостей. Постепенно, убаюканные этими разговорами, Акела и Маугли успокоились и в самом деле крепко заснули. Ведь они и вправду хотели спать. Стоило только закрыть глаза, как их тотчас же охватывала дремота.
«Беда, когда обезьяны хотят слишком много разузнать», — подумал сквозь сон Акела и скривил лицо в гримасе, слегка прищёлкнув языком. Волосы Маугли свешивались Акеле на шею. Обезьянам человеческих забот не понять. Слишком они незамысловаты, деликатности никакой в них нет. Везде эти обезьяны. Но чем дальше уезжаешь от большого города в глушь, тем, наверное, обезьяны становятся настырнее. Всё-то им надо у людей расспросить, выведать. Потом возьмут да и начнут сомневаться, а там, глядишь, и в полицию донесут.
«Что-то уж больно странные ребята, на братьев вроде бы и не похожи. Да к тому же ещё младший вовсе и не мальчик, а девочка!» Как же им выбраться из Холодной спальни?! Снова вспомнилась «Песня маленького охотника»:
«Проворно бежит чья-то тень по траве, и прячется, и залегает, тебя она подстерегает…» Вот слышится чей-то шелестящий шёпот — всё настойчивей звучит он то ближе, то дальше. «Берегись, маленький охотник! Опасность!»
Во сне Акела мысленно перенёсся на родное городское кладбище. В ту пору он не чувствовал никакой «опасности». Наверное, потому что был слишком мал, ничего не боялся. А ведь то было место, где покоились человеческие останки. Были на кладбище и люди, ушедшие из жизни по своей воле, — как отец Маугли. Были и такие, что походили на живых мертвецов — не жили, а пресмыкались. Да и его, Акелы, отец не был исключением. Однако же не было там этого гнетущего ощущения «опасности», не звучал в ушах снова и снова этот настойчивый шёпот. Слышались только шум ветра в деревьях, птичий щебет, плач младенца да собачий лай. Там действовал Закон джунглей. Потому, должно быть, и не могла приблизиться к нему тень «опасности». Кому суждено было умереть, умирал. Кому суждено было жить, жил. Мир был прост и безмолвен. Наверное, если бы отец не умер первым, Акела умер бы вместо него. Но Акела выжил, и больше он туда вернуться не мог. Его рваное и дырявое одеяло выбросили на помойку. То старое казарменное американское одеяло, что ему выдали взамен в приюте, так противно пахло, что, стоило в него завернуться, как начинал болеть живот. Акела даже застонал, но ребятам он никак не мог объяснить почему. Вероятно, боялся, как бы и это не забрали.
