- Ну и рожа! Бог мой, кувшинное рыло какое-то! - И после короткой паузы:- Интересно знать, придет сегодня эта тупоголовая девица или нет?
Он прошел в спальню и осторожно глянул в окно из-под опущенной занавески. Из окна видна была скелетообразная башня артезианского колодца, летняя кухня и примыкавшая к ней сыроварня. Как раз когда он выглянул в окно, из кухни вышла Хилма и заспешила к черному ходу. Очевидно, за тем, чтобы заняться его обедом. Однако, пробегая мимо колодца, она встретилась с Дилани, молодым парнем, работавшим у Энникстера. С большим мотком колючей проволоки в защищенной рукавицей руке и с кусачками за поясом Дилани шел по тропинке вдоль канала, ведя в поводу лошадь. Должно быть, он заделывал дыру в изгороди у полотна железной дороги, возле Эстакады. Энникстеру было видно, как он, поравнявшись с Хилмой, снял широкополую шляпу, а она остановилась поболтать с ним. Он даже слышал, как Хилма весело рассмеялась в ответ на что-то сказанное Дилани. Она ласково похлопала по шее лошадь, а Дилани, выхватив кусачки из-за пояса, прикинулся, будто хочет ущипнуть ее. Хилма поймала его руку и оттолкнула, и снова рассмеялась. Энникстеру в их поведении почудилась какая-то интимность, и он так и взвился от ярости.
Ах, вот оно что! Спелись, значит. И хоть бы постеснялись, так нет, любезничают прямо у него на глазах. Черт знает, что такое! Совсем стыд потеряли. Нет уж! Он это в корне пресечет; ничего такого он на своем ранчо не допустит! В два счета ее вытурит. Нам такие не нужны. Уж как-нибудь обойдемся. Сегодня же надо переговорить с ее отцом. Уж как они тамхотят, а приличия пусть соблюдают.
- А обед-то? - вдруг воскликнул он.- Я тут сижу голодный - и, пожалуй, еще снова заболею, а они будут там разводить амуры!
Он повернулся на каблуке, шагнул к электрическому звонку и еще раз изо всех сил нажал кнопку.
- Когда эта особа явится сюда,- объявил он неизвестно кому,- я поинтересуюсь, почему это мне приходится ждать. Я ее приведу в христианский вид. Видит Бог - я терпелив, но не желаю, чтоб моим терпением злоупотребляли.
Когда несколько минут спустя Хилма явилась накрывать на стол, Энникстер сидел у окна, делая вид, что читает газету. Он сидел, закинув ноги на подойник, и курил сигару, но при ее появлении ноги тут же опустил и, воровато поглядывая на Хилму поверх газеты, загасил об испод подоконника дымящийся кончик сигары.
Хилма была девушка крупная и пышнотелая, благодаря чему казалась значительно старше своих девятнадцати лет. Некоторая тяжесть и округлость бедер и плеч говорили о раннем созревании здоровой сильной плоти, расцветшей под горячим южным солнцем полутропической страны. Стоило раз взглянуть на нее, и вы сразу убеждались, что перед вами человек энергичный и деятельный, но в то же время отзывчивый и уравновешенный. Полная шея плавным изгибом переходила в плечи; кожа за ушами и под подбородком была белая и шелковистая, покрытая тончайшим пушком и слегка тронутая золотистым загаром на затылке у самой кромки волос; сквозь такой же загар на щеках пробивался нежный румянец, а на висках просвечивали голубоватые жилки. У нее были светло-карие, широко открытые глаза, которые чуть что станс вились совсем круглыми; веки,- чуть более темного оттенка, чем все лицо,- были опушены черными ресницами, недлинными, но густыми, которые четкой линией обводили глаза. Рот был великоват, однако трудно было представить себе что-нибудь прелестней очертаний ее полных, плотно сомкнутых губ, ее изящно скругленного подбородка, гибкой и нежной шеи. При каждом повороте головы, при малейшем движении плеч вся ее обольстительная красота как бы оживала; мягкие янтарные тени то сгущались, то вовсе исчезали, незаметно растворяясь в прелестном розовом румянце или поглощенные теплой окраской темно-каштановых волос. Волосы Хилмы, казалось, жили своей отдельной жизнью,- почти как у Медузы,- густые, блестящие, словно смоченные чем-то, они тяжелой душистой массой ниспадали на лоб, на маленькие уши с розовыми мочками, на затылок. Заплетенные в косу, они казались темно-каштановыми, а на солнце отливали золотом. Как у большинства крупных девиц, движения ее были плавны, неторопливы, и эта медлительная грация, эта обманчивая небрежность движений придавали ей особенное очарование.
Но не только правильные черты лица с его четким овалом, гладким выпуклым лбом и широкими скулами, не только густые и гладкие темные волосы, длинные ноги, красивая высокая грудь и тонкая талия привлекали к Хилме взоры, она восхищала своей естественностью и простотой. Сама того не ведая, она и одевалась в соответствии с этим своим редкостным качеством; в тот день на ней была темно-синяя поплиновая юбка и свежая - будто только из прачечной - белая блузка. При всей аскетической строгости наряда она отнюдь не была лишена кокетства, невыразимо обольстительного. Даже Энникстер не мог не заметить, что ножки у нее маленькие и узкие, что металлические пряжки на туфлях до блеска начищены, а пальчики на руках розовые с розовыми ногтями.
Он поймал себя на том, что размышляет - как это девушка из столь скромной семьи умудряется сохранять себя такой красивой, такой опрятной, такой женственной. Но тут же решил, что это, вероятно, потому, что занята она главным образом на сыроварне, да и работу ей дают самую легкую. Она жила на ранчо для того, чтобы быть с родителями, а вовсе не ради заработка. К тому же - о чем Энникстер смутно догадывался - на огромных, недавно освоенных просторах Запада, где сельская жизнь протекала на свежем воздухе и заработать себе на хлеб было легче легкого, такие женщины встречались нередко; это не была уверенность в себе, которая приходит вместе с образованием, с постепенным постижением культуры, а естественное природное достоинство женщины, не познавшей тягот жизни, не сломленной борьбой за существование, неизбежной в перенаселенных районах страны. Это было естественное достоинство, результат жизни в естественных условиях, близко к природе, близко к великой, доброй земле.
Когда Хилма, широко раскинув руки, накрывала скатертью стол и белоснежная ткань отраженным светом осветила ее лицо снизу, Энникстер беспокойно мерзал в кресле.
- А, это вы, мисс Хилма? - произнес он, лишь бы что-то сказать.- Доброе утро! Как поживаете?
- Доброе утро, сударь! - ответила она, поднимая глаза, и на минуту оперлась руками о стол.- Надеюсь, вам лучше сегодня?
Голос у нее был низкий, бархатистый, хрипловатый и, казалось, шел не из горла, а прямо из груди.
- Пожалуй, что да,- буркнул Энникстер. И вдруг спросил:- А где эта собака?
Дряхлый, неизвестно откуда взявшийся ирландский сеттер заявлялся иногда в дом и, забравшись под хозяйскую кровать, устраивался там спать. Он не попрошайничал, но, получив от кого-нибудь подачку, с радостью ее тут же съедал.
Энникстер особенно псом не интересовался. Порой он но неделям не вспоминал о нем. Собака была не его. Но сегодня он почему-то не мог отделаться от мысли о ней. Он принялся подробно расспрашивать Хилму. Чья она? Сколько ей может быть лет? Не больная ли она? Где запропастилась? Может, забилась куда-нибудь, чтоб издохнуть? И во время обеда он то и дело нозвращался к собаке: очевидно, не находил другой темы для разговора, а когда Хилма, убрав со стола, пошла к себе, он выскочил на крыльцо и крикнул ей вслед:
- Постойте, мисс Хилма!
- Да, сударь?
- Если эта собака опять появится, дайте мне знать.
- Слушаюсь, сударь.
Энникстер вернулся в столовую и сел на стул, с которого только что поднялся.
- Черт с ней, с собакой! - пробормотал он в сердцах, сам не понимая причины своего раздражения.
Когда наконец Энникстер перестал думать о Хилме Три, оказалось, что он сидит, уставившись на термометр, висевший на противоположной стене; термометр напомнил ему, что он давно собирался купить хороший барометр - инструмент, на который можно было бы положиться. А барометр навел его на мысль о погоде, о возможности дождя. В этом случае предстояла уйма хлопот: и семена подготовить надо, и плуги с сеялками привести в порядок. Вот уже два дня он носа из дому не высовывал. Пора энергично браться за дела. Он тут же решил положить день на осмотр ранчо с тем, чтобы вернуться домой к ужину. А в Лос-Муэртос ехать незачем, можно пренебречь приглашением Магнуса Деррика. Хотя, конечно, может, и стоило бы проехаться и посмотреть, в чем там дело.
- Если надумаю,- решил он про себя,- то поеду верхом - на чалой кобыле.
Это была полудикая лошаденка, еще толком не объезженная; под седлом она шарахалась и брыкалась, пока арапник и шпоры не приводили ее в чувство. Но Энникстер вспомнил, что семейство Три живет рядом с сыроварней в домике, выходящем окнами на конюшню, так что, может, Хилма увидит, как он лихо вскакивает в седло, и подивится его храбрости.
Он хмыкнул и подумал: «Интересно, как с ней справился бы этот дурак Дилани? Тоже мне объездчик!» Но когда Энникстер сошел с крыльца, то с удивлением увидел, что все небо затянуло серой мглой; солнце скрылось, потянуло прохладой; флюгер на сарае - великолепный золотой рысак с пышными, развевающимися гривой и хвостом - вертелся под порывами юго-западного ветра. Очевидно, долгожданный дождь был не за горами.
