— На билет я и просил постыдно. Клянчил у Босса… Ты же слышала… Его люди все-таки выдали мне мое, последнюю зарплату.
— Мне надо, мне обязательно!.. обязательно уезжать, Инна… Сегодня ночью во сне меня травили. Хватали. Ловили… Я два раза бросался с постели на пол. Улюлюкали!.. И все время голоса. Крики: «Попался… Ага! Попался!.. Вот он!»
— Не слабо.
— Во сне травят больше, чем в жизни. В жизни людская злоба виднее, но не больнее. Мне, правда, присылают скотские вырезки из газет. Ну и пусть!.. Я молчу… Я молчу… Зато во сне настоящая травля. Во сне я кричал. Знаешь, что я кричал?
— Скажи.
— Я кричал: я уеду! Я уеду!.. Дайте мне немного тишины и я уеду, сбегу, исчезну!.. Я кричал: теперь вы меня ненавидите. Толпа!.. Население!.. Сволочи!.. Вы же вчера меня так любили!
— Ты когда-то говорил, что толпа — это не население. А население — это еще не народ.
— Чего я только не говорил… Когда политик кончился, его слова дырявы, мертвы, уже не дышат.
— Олька не поедет тебя проводить?
— Вполне ее понимаю — чего церемониться со стукачом!
— Артем.
— Да, Инна.
— Если поезд в ночь, это нескоро.
— Где-нибудь посижу.
— А посиди в нашей кафешке. Ты так добивался, чтобы там всегда было тихо, чтобы газеты и чай.
*
Ольга с уже собранным чемоданом. Артем благодарит за сборы:
— Спасибо, Оля.
Инна не станет им мешать — она уходит в соседнюю комнату. Но в дверях останавливается. Стоит там, замерев. Младшая сестра не прочь послушать (а то и подслушать) их прощанье.
Вот и последние, ненужные минуты.
— У меня был рюкзак.
— Он в чемодане. Вместе с рубашками.
— Спасибо, Оля.
— Оля…
Ольга лишь повторяет свой жест — холодноватой ладонью к его губам — к обезболивающему молчанию.
Без слов.
И Ольга поставила, как ставят точку, возле Артема его чемодан.
— Я все-таки хочу. Последнее желание, Оля… Слышишь?.. Я не стану оправдываться, а, напротив, — я стану топить себя в дерьме еще глубже. А знаешь зачем?
И сразу ответ:
— Я хочу, чтобы ты меня вычеркнула. Чтобы не жалела.
Ольга молчит.
— Хочу, чтобы ни на секунду ты не жалела о разрыве. Чтобы не жалела, что твой Артем ушел и исчез.
Артем придвинул свой чемодан к ноге поближе. Уже вполне вокзальным жестом.
— Послушай, дорогая, напоследок… Я ведь еще раз был тогда в ГБ. Посетил их.
Он усмехнулся:
— Твой Артемка еще раз помчался, побежал в ГБ с объяснением… О той же самой, о Выставке художников… Зачем?.. А затем, что какие-то фразы мне в прошлом объяснении не нравились… были не точны… я, клянусь тебе, ха-ха-ха… я исправлял ненадежные фразы. Я подыскивал слово к слову. У меня горели щеки! Муки стукаческого творчества… Мне хотелось уточнить. Нет, не ради себя! Я чувствовал себя гуманистом, как ни смешно сейчас и как ни потешно это звучит. Настоящий человеколюб!.. Мне хотелось, чтобы гэбисты, по-своему тоже каторжные, чтобы в своей сыскной и черной норе они тоже не глохли, не вырождались, а чтобы перестраивались. Чтобы вслушивались в наезжающую на них живую жизнь…
— А ты знаешь ли, Оля, что такое приходить к гэбистам во второй раз?.. Пусть даже человеколюбом?
Затаившаяся в дверях соседней комнаты Инна негромко, но вполне понимающе вскрикивает: — О господи!
Артем еще на чуть придвинул к себе чемодан. Уже к колену.
— Еще минута, Оля… Я пришел к ним. Я сидел, исправлял свой человеколюбивый донос… Исправлял, если вдруг безликая фраза, чиркал авторучкой… приборматывал, пробуя слово к слову на слух… А напротив меня — за столом — человечек. Уже совсем седенький одышливый человечек. Он, смешно сказать, курировал там искусство… в этом отделении ГБ. Кажется, в районном… Я его и в лицо теперь не узнаю… Как все мелкие гэбисты… Седенький. Серенький… Моль… Так вот — минута шла за минутой, а серенький смотрел, как я правлю. И сочувствовал. Да, да, сочувствовал!.. И все приговаривал он к моей затянувшейся, творческой правке текста: хорошо… хорошо… хорошо. А однажды он даже вздохнул: ах, бедность, бедность!.. Вроде как я — начинающий осведомитель. Вроде бы я на пробу пришел, прошусь к ним подработать, Оля… Смешно?
Тут Ольга все-таки вышагнула, выглянула из своей карающей молчанки:
— Тебе надо поскорее все это забыть.
— Смешно, Оля. Забыть?.. А я вот не могу отделаться от той картинки. От старичка-гэбиста.
— Забудь и не взбаламучивай тину, — повторила Ольга.
Артем вскрикнул: — Я так и сделал… Я так и сделал, Оля!.. Я забыл. Я забыл. Однако они не забыли… И по почте следом за моим визитом еще и мелкие деньги пришли. Отправитель денег означен был некий… туманный… безадресный, но мне-то было ясно, откуда деньги… ясно, что они означали оплату.
— О господи!.. Зачем же ты брал их?
И подслушивающая Инна вскрикнула с тем же негромким, глухим повтором: — О господи!
— Я не брал. Я не брал, Оля!.. Ты что!.. Однако мы с женой хотя и в разводе, но прописаны все еще по одному московскому адресу. Взяла деньги по старой еще доверенности моя жена — была на почте и понятия, конечно, не имела, что за деньги и откуда пришли. Когда деньги приходят — это ведь не важно откуда. И ведь денег в доме негусто!.. Мало ли где и когда выступал Артем Константа! Газеты! Радио! ТВ!.. Жена как жена. Взяла деньги, а вспомнила и сказала об этом уже сильно позже… Что мне было делать? Отослать деньги обратно — но как?.. Адрес отправителя настолько был туманен и неразборчив, что почтовые отделения пересылать деньги на возврат не желали. Отнести?.. Из рук в руки? Но куда? Кому?.. Смешно, а?
— Не смешно.
— А я смеялся.
— Чему?
— Да, Оля! Артем Константа в те дни… в дни той славы! на высоком том взлете своем!.. да, смеялся. Хохотнул даже. Хотели, мол, пометить меня деньгами! Меня! Артема Константу!.. Какие, мол, однако, в ГБ устаревшие методы. Все еще деньги у них в ходу! Чуть что — деньги!
Артем продолжал едва ли не взахлеб, торопясь, с надтреснутой радостью:
— Ах, бедность, бедность! — как сказал тот гэбистский капитан. Седенький. Серенький. Чином не вышел… Почему-то старый, а все еще капитан… Я смеялся тогда. Я смеялся… Он, я думаю, и послал мне те копеечные деньги. Ничтожные деньги, но тем он понятнее и тем заботливее. Гладко выбритый гэбист. Седенький… Помог бедному интеллектуалу…
Он сбавил голос:
— Пусть, Оля… Пусть!.. Ты же знаешь, зачем я все это тебе выложил?
— Ты объяснил.
— Чтобы не жалела, что я ушел.
Сопереживая, Ольга на порыве хватает его за руки. — Забудь. Забудь. Забудь! — Она держит его руки в своих.
— И никогда… Артем, никогда!.. Слышишь, никогда и никому больше не рассказывай.
Она просит Артема впрок, на будущее. На его будущее:
— Никогда… Никому не рассказывай о… о них.
— О деньгах с почты?
— И что ты над ними смеялся.
Не выдерживая дольше прощания, Ольга уходит. Куда?.. Комнат в полуподвале много. Быстрым нервным шагом. Убежала.
*
Подслушавшая Инна подошла ближе.
— Оля… — Артем поднимает голову, но видит Инну. — А-а, ты, сестренка!
Он бодрится:
— Ну вот. Точка поставлена… Харизматик кончился… А чтобы след стыда не тянулся за ним, герой-харизматик спешно уезжает в провинцию. Бежит. Куда-то под Воронеж. В городишко, где его старенькая мама.
— Харизматик уже звонил ей?
— Звонил. И матушка уже нашла ему место школьного учителя… Найти нетрудно. Найти оказалось проще простого. В школьные учителя мужчины не рвутся.
Инна подошла к Артему совсем близко. Он сидит недвижно, застыл возле своего чемодана.
Инна чуть сзади, гладит рукой его по плечу. Ей жаль не политика, не ославленного скороспелого харизматика — ей жаль Артема.
А он немного не в себе, с усмешкой бормочет:
— Теперь там будет настоящий снег… Снег… Снег и провинция. Лошадка и сани… Лошадка вся в снегу…
Инна нажимает рычажок ближайшей из репродукций. Как-то отвлечь Артема.
— Погадаем, Артем?.. Я обожаю у Оли гадать!
Высвечивается, вспыхивает большая, яркая работа Кандинского. Разгул его неистовых, обжигающих красок!
Звучит голос, сопровождающий эту (возможно, изначальную для изучения и усвоения) репродукцию:
«ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ КАНДИНСКИЙ РОДИЛСЯ 16 ДЕКАБРЯ 1866 ГОДА В МОСКВЕ… В СЕМЬЕ КУПЦА ПЕРВОЙ ГИЛЬДИИ…»
Проникновенный голос повторяет:
«В СЕМЬЕ КУПЦА ПЕРВОЙ ГИЛЬДИИ… РАННЕЕ ДЕТСТВО… ХОР КРАСОК».
И еще раз:
«РАННЕЕ ДЕТСТВО…»
Инна подхватывает многообещающую победную ноту:
— Артем… Понял? Прочитал?.. Ты еще вернешься, Артем. Вернешься. Как вернулась к нам его живопись. А что?.. А почему нет?.. Кандинский — классный оракул!
